Одно из важнейших течений социологической мысли можно назвать позитивистским, ибо оно сводит к минимуму различия между физическим миром и миром социальным. Оно пытается навязать социологии такой подход к определению проблем и изучению отношений, который соответствует канонам «научного метода», как он понимается сторонниками этого направления.
Как показывает Д. Уолш в третьей главе, эта точка зрения ведет свое происхождение от классика социологии француза Эмиля Дюркгейма, требование которого — исследовать «социальные факты» как «вещи» — реализуется в социологическом исследовании в виде предварительных гипотез, операциональных определений переменных, критериев значимости. Результатом (в случае Дюркгейма — преднамеренным) такого подхода стало полное игнорирование (или в лучшем случае учет в качестве промежуточной переменной, опосредующей отношение между структурой и поведением) «внутренней логики» ситуации — правил, используемых самими участниками взаимодействия (в том числе и наблюдателем, ибо и он основывает свои выводы на предпосылках Здравого смысла) для обнаружения этих «фактов» или «переменных». Мы же утверждаем, что наука лишь тогда получает право называться наукой, когда ее методы удовлетворяют требованиям строгости и скептицизма и в то же время получают свое обоснование из самой природы исследуемых явлений. Как указывал Нортроп, «научная дис циплина начинается не с фактов, не с гипотез и не с какой-либо априорно сконструированной приблизительной теории, а с осознания специфики свойственных ей проблем» [164, р. 274]. «Специфика» социальной реальности заключается для нас в ее искусственной (то есть социально организованной) природе. Мы не будем рассматривать здесь сложные проблемы, которые будут подвергнуты анализу в последующих главах Но нетрудно увидеть, что фактуальный статус любого природного или физического объекта или силы (как, например, дождя, тяготения или электричества) существенно отличается от фактичности или «вещности» социальных конвенций или институтов (скажем, развод, преступление или «благопри стойное поведение»). В частности, социальные феномены являются «реальными», поскольку мы организуем свою деятельность таким образом, что постоянно подтверждаем их реальное существование. Суть дела при этом оказывается не в психических состояниях или сознательных намерениях. Как бы я ни оценивал свои собственные поступкп, если я арестован за то, что рассматривается как преступление, я вынужден считаться, как с фактами моей ситуации, с социально организованной деятельностью полиции, суда и, возможно, исправительных учреждений. Однако сами эти институты реализуются как социальные факты именно посредством привычных форм деятельности и интерпретации, которые каждый, кто их практикует, считает «общепринятыми», «подлинными» и «естественными». В постановке вопросов о природе исследуемой социологами реальности мы руководствуемся тем, что можно назвать феноменологическим осознанием2. Оно предполагает решение целого ряда вопросов, ответы на к°торые наука либо считает само собой разумеющимися либо вообще не относящимися к ее компетенции. В частности, мы стремимся исследовать природу социальных ‘ Особенно во второй и третьей главах. Подробно об этом см в пятой главе. явлений прежде, чем приписывать им какие-либо причины и следствия. Как уже говорилось, объективность социальной реальности мы считаем воплощенной в социально организованных актах интерпретации и утверждаем, что социальные отношения и институты лишены внутренне присущего им значения или природы. В этом мы следуем Гуссерлю, который писал: «Явление не есть, следовательно, какое-либо «субстанциональное» единство, оно не имеет никаких «реальных свойств», оно не знает никаких реальных частей, никаких реальных изменений и никакой причинности... Приписывать феноменам природу, искать их реальные, подлежащие определению части, их причинные связи —значит впадать в чистейшую бессмыслицу, не лучшую, чем та, которая получилась бы, если бы кто-нибудь пожелал спрашивать о каузальных свойствах, связях и т. п. чисел» [99, с. 25]. Приведем простой пример: согласно этому подходу, логически неправомерными будут попытки конструирования операциональных определений различных типов / семьи (например, нуклеарной, расширенной и т. д.) и \ / последующего установления (в терминах причин ислед- * ствий) связей этих типов с социальной структурой. Истинная проблема для социологии состоит в поисках обыденных, рутинных форм интерпретации и деятельности, в которых воплощается «обычная семья», «типичная» семейная жизнь для самих ее участников, и в выяснении того, каким образом эти схемы интерпретации (фоновые ожидания) основываются на их (участников) собственных представлениях о социальной структуре К Подобное внимание к феноменам неизбежно порождает вопрос: что конституирует их как феномены? Как уже ясно, наша точка зрения состоит в том, что социальные феномены конституируются (то есть становятся объектами, превращаются в нечто «реальное») посредством интерпретирующей деятельности членов общества.
Социальное отклонение являет собой пример выработки социального порядка в ходе интерпретации. Вот 1 См. описание Гарфинкелем [74] разрушения «типичной» семейной жизни в результате нарушения этих схем интерпретации. Термин «участник* здесь и далее обозначает индивида, владеющего естественным языком, свойственным той или иной социальной среде, то есть способного приемлемым образом «поддерживать» обыденный разговор. что говорит об этом Мак-Хью в своем программном заявлении: «Я предпочитаю искать отклонение в самом процессе его реализации, а не в его «причинах» или «следствиях». Только такой путь соответствует социологическому принципу доступной описанию социальной деятельности. Данный принцип акцентирует внимание на том, что именно деятельность участников по отношению друг к другу сохраняет или изменяет общество и его институты, создавая, наполняя смыслом или лишая значения все группы, организации и элементы общества. Задача состоит в том, чтобы описать, как определенный порядок, именуемый обществом, складывается из того, что делают его участники, а не из причин и следствий их действий» [141, р. 155]. В качестве примера можно рассмотреть такую ситуацию: участники видят и стараются понять поведение человека, выбрасывающего из окна ребенка. Естественно возникают вопросы: «Может быть, в доме пожар и путь вниз отрезан огнем? А может быть, этот человек не в своем уме?» Мак-Хью удалось показать, что отклоняющееся поведение опознается как таковое на основе обыденных суждений относительно того, «могло ли это не случиться», поскольку допустимы другие возможности (он называет это «конвенциональностью» отклонения), и относительно того, осуществляются ли эти акты отклоняющегося поведения деятелем, которого можно рассматривать как «знающего, что он делает» («теоретичность» отклоняющегося поведения). И еще один важный тезис, следующий из феноменологического осознания. Как писал Полнер, наука основывается на предположении о наличии «внешнего» мира, существование которого не зависит от процессов его исследования и понимания. С этой точки зрения «сущность мира состоит в том, что он предстает перед нами как заранее конституированное поле объектов, лишь ожидающих объяснения» [177, р. 38]. Феноменология, напротив, полагает, что сама доступность мира анализу проблематична. В частности, она утверждает, что конституирование мира посредством актов интерпретации равным образом свойственно и участнику событий, и их наблюдателю (социологу). Используемые социоло- '°м варианты обыденного рассуждения («анализ») и Методы интерпретации («операциональные определе ния») неизбежно порождают то, что Сикурел [45] называет «кругом самообоснования». Он возникает из-за того, что применяемая нами для описания мира интерпретация с необходимостью подтверждает наш способ видения мира. Нельзя, однако, отрицать, что феноменологический анализ попадает в ту же самую ловушку. Всякий анализ предполагает некий порядок, и в своих посылках, касающихся «реального» мира, анализ развивается параллельно любому исследованию, погруженному в обыденную, или «мирскую», жизнь. Как замечает Полнер, «всякое исследование адресуется к области, которая считается независимой от того, взята ли она в качестве предмета исследования или нет. Действительно, без предпосылки о мире, объективном по своей сущности, исследование теряет свой смысл как таковое. Всякое исследование погружено в мир» [177, р. 53]. Однако «радикальное исследование» (если воспользоваться термином Полнера), приступая к анализу процессов обыденного рассуждения, используемых как участниками, так и наблюдателями, делает доступность мира анализу проблемой, заслуживающей самостоятельного изучения '. Различие между «радикальным» и ориентированным на «наличный мир» исследованием заключается, следовательно, не в их методах (или не в самих исследованиях), а в способе упорядочения рассматриваемых проблем, ибо «радикальное исследование имеет дело не с миром per se, а с фактичностью фактичного мира, объективностью объективного мира и т. д.» [177, р. 52].