Отказываясь от позитивистского подхода, который лишь на словах утверждал верность науке, а на деле разрушал ее своим психологизмом, Гуссерль исследует процесс познания. Его задача похожа на ту, которую поставил перед собой Кант, который исследовал чистый разум для того, чтобы понять феномен науки.
Гуссерль тоже акцентирует внимание прежде всего на гносеологии, ибо подлинная философия возможна лишь как наукоучение (в кантовской терминологии — критика разума, понимаемого как основание науки). Наукоучение как пра-наука возможна, по утверждению Гуссерля, как чистая феноменология. Кант, по его мнению, только подошел к пониманию этой проблемы: «...умственный взор Канта покоился на этом поле, хотя он еще и не был способен обратить его в свое достояние и распознать в нем поле, на котором будет трудиться особая строгая наука о сущностях. Так, к примеру, трансцендентальная дедукция в первом издании “Критики чистого разума” разворачивается, собственно, уже на почве феноменологии, однако Кант ложно истолковывает ее как почву психологии, а потому в конце концов оставляет ее» (3, с. 135). Задача философии состоит в том, чтобы исследовать познание, не зависящее ни от пространства, ни от времени, ни от того, какая форма позитивизма сейчас популярна. Истина всегда истина, она одна и та же во все времена — во времена Платона или Гуссерля. Поэтому суть философии, повторяет Гуссерль вслед за Кантом, состоит в критике — в критике разума. Прежде такую задачу ставили Платон и Сократ, которые отошли от натурфилософии и вернули философию к ее корням, исследуя само знание, истоки которого находятся в человеческом сознании, человеческом Я. Гуссерль вводит понятие естественной установки сознания, которая является таким состоянием, когда человек находится под влиянием внешних фактов и ориентирует сознание на нечто внешнее по отношению к нему. Сознание идет от факта, от чего-то внешнего по отношению к сознанию. Естественная установка сознания приводит, как правило, к натурализму, т. е. к сведению сознания к природе, будь то философия, искусство, логика и т. д. Натурализм — это учение, сводящее все данные нашего сознания к природе. Таким образом, сознание исчезает. В лучшем случае оно является чистой доской, на которой в дальнейшем посредством чувственных восприятий возникает какое-то знание. И тогда оказывается, что никаких априорных принципов не существует. Сознание лишь апостериорно. Поэтому необходимой, объективной истины такая установка не даст, независимо от того, в какой форме натурализм существует, в материалистической, эмпирической или идеалистической, как у Гегеля. Гегель, по мнению Гуссерля, также был ориентирован на нечто внешнее сознанию, некие абсолютные идеи, но вывод, к которому пришел Гегель, вполне последователен. Знание у Гегеля оказывается диалектичным, относительным, релятивным; поэтому истина у Гегеля, оказывается, зависит и от времени, истина может развиваться, а это уже полный абсурд. Психологизм в позитивизме — тоже следствие натурализма. Итак, натурализм в любой форме всегда приводит к релятивизму, к отказу от абсолютной, объективной истины. Следствием этого является натурализация не только научных знаний, но вообще идей, идеалов, ценностей, норм, что, в конце концов, в силу относительности этих идеалов и ценностей, приводит к их обесцениванию. Поэтому натурализм, естественная установка сознания в науке не так уж и безобидна: она приводит не только к чисто научным последствиям, но и к искажению вообще всего бытия человека, к искажению его этических, ценностных, эстетических и других ориентиров. Человек всегда ориентирован на истину, на абсолютную истину, а это невозможно при натуралистической установке сознания. Поэтому должна быть феноменологическая установка сознания, при которой сознание должно исследовать само себя. И весь мир, все данные опыта должны исследоваться прежде всего как данные самого сознания. Для сознания не должно быть ничего, что существует вне этого сознания. Если мы что-то и исследуем, то только как феномен, существующий в самом сознании. Скажем, если я выхожу в лес и вижу там деревья и траву, то я должен отказаться от естественной установки сознания, считая, что все это существует независимо от меня; я должен сказать, что все это существует лишь как феномен в моем сознании, т.е. как явление, должен исследовать не сами предметы, а знания об этих предметах. Нужно как бы вынести за скобки весь существующий мир и оставить для себя лишь знание о нем, точнее, знание о явлениях, феноменах. Отсюда и название: феноменология — учение, исследующее феномены сознания, ориентирующееся на феноменологическую, а не на естественную установку сознания. Поэтому сознание должно быть направлено не на то, что является ему противостоящим, трансцендентным. Нужно идти не от предмета к сознанию, а от сознания к предмету. Необходимо изменение естественной установки на феноменологическую. Гуссерль называет это феноменологической редукцией. Сознание должно быть направлено на акт мышления, а мышление само конституирует предметы сознания. Как говорит Гуссерль, смысл высказывания о предметности должен из одного только сознания сделаться очевидным и без остатка понятным. Все знание о предмете должно выводиться из самого сознания. Эта идея не нова. Платон приходил точно к такому же выводу: для того, чтобы познать предмет, нужно отрешиться от того, что этот предмет якобы существует, нужно познавать идею этого предмета. Идея существует в нашем уме. Она также существует объективно в идеальном мире, но этот идеальный мир невозможно видеть, его можно только припоминать. Его можно видеть только до рождения, а после рождения его забывают. Смотря на предметы, человек припоминает этот идеальный мир и познает не предметы, а их идею, находящуюся в его сознании. Это же будет и у Аристотеля, Плотина, Августина — идеи могут называться идеями, эйдосами, формами, логосами, как угодно, но это всегда будет нечто, содержащееся в сознании человека, в его душе. И знание возможно лишь благодаря тому, что это знание существует. Сами по себе предметы, вещи для знания совсем не обязательны. Человек, по мнению Платона, может вспомнить идею, глядя на вещь, а может вспомнить ее и не глядя на вещь. Если он хорошо подумает, как раб в диалоге «Менон», то и не глядя в записи, сможет сформулировать теорему Пифагора. Знание конституируется сознанием, а не вещью. Используя платоновскую терминологию, Гуссерль часто прибегает к термину эйдос. Чтобы найти эйдос предмета, сознание должно быть очищено от всего внешнего. Поэтому необходимо преодолеть естественную установку сознания. Обращая внимание на акты нашего сознания, мы можем найти в нем огромное количество данных, фактов, явлений, которые отнюдь не соответствуют истине: это обыденное, бытовое, психологическое, мифологическое и т. п. знание. Все это знание не является научным, оно — проявление натурализма. От этого знания также нужно отказаться. Отказ от этого сознания означает отказ и от всех данных науки, которые были до меня открыты. Науки бывают разные, например позитивизм с его психологизмом, с которым явно борется Гуссерль, алхимия и т. п. Поэтому, пока еще мы не открыли и не исследовали истину, нужно отказаться от всего, воздержаться от суждения. Гуссерль возрождает термин античных скептиков эпохе (глохл) («воздержание от суждения») и говорит, что нужно воздерживаться от суждения и о внешнем мире, и о данных внутреннего опыта. Не отрицать этот мир, не говорить, что внешнего мира не существует, что науки не существует — это будет лишь другим проявлением натуралистической установки. Ведь, говоря, к примеру, что внешнего мира не существует, я тем самым уже утверждаю некоторую истину. Говоря, что вне моего сознания ничего нет, я утверждаю, что вне моего сознания есть нечто, которое я именую несуществующим. Это уже некое суждение, с которым нужно бороться. Поэтому надо воздерживаться от суждения. Не так, как скептики, которые говорили: я не знаю, есть боги или нет богов, есть причинность или нет причинности. Воздерживаясь от суждения, Гуссерль просто не принимает все эти вопросы во внимание.
Не отрицать внешний мир, а просто не принимать его во внимание, как бы вынести его за скобки. Тем самым мы избавляемся от реального Я. От реального субъекта мы восходим к идеальному субъекту, получаем чистое сознание. Это то, что получается в результате трансцендентально-феноменологической редукции, окончательный ее результат — мы избавились от всего внешнего, от накопленного нами знания и взошли к чистому Я. Чистое Я включает в себя только феномены, только формы, без всякого содержания. Содержание мы отбросили вместе с внешним миром и с психологической наполненностью обыденного сознания. Все это мы отбросили и остались лишь формы, феномены. Феномен у Гуссерля имеет практически тот же самый смысл, какой имеет идея у Платона. Гуссерль избегает лишний раз употреблять термин эйдос, потому что идея, эйдос имеет онтологический, объективный смысл: идея, по Платону, существует в отдельном идеальном мире. В отличие от Платона и Плотина Гуссерль — чистый ученый, и поэтому он исследует лишь то, что ему известно. Мир идей для него — мифологическая конструкция, и он также воздерживается от суждения о нем. Поэтому он использует термин феномен — явление. Явление самодостаточно, за ним ничто не стоит, никакая вещь в себе, никакое содержание. Нет никакой диалектической связи между явлением и содержанием, о которой говорил Гегель. Метод Гуссерля такой же, как у Платона и Декарта, но сам он идет дальше и говорит, что Декарт, к сожалению, остановился именно на этом: пришел к выводу, что существует мыслящее Я, но дальше не пошел. Гуссерль говорит, что надо исследовать это Я, потому что в нем и содержится всё знание. Структура чистого Я непроста. Гуссерль обнаруживает в нем три главных элемента. Во-первых, интенциональность. Термин этот встречается еще в средневековой философии (у Р. Луллия, У. Оккама и др.) и обозначает направленность знания на свой предмет. Феномены не только самодостаточны, но еще и интенциональны. Знание есть не скаляр, а вектор, оно всегда на что-то направлено. Поэтому феномен конституирует знание, создает его. Знание всегда направлено на свой предмет, поэтому нам кажется, что в этом знании и содержится предмет, но это не так. Знание не возникает от воздействия предмета на сознание, а наоборот, направлено на предмет, оно его конституирует из себя. Второй и третий элементы структуры чистого Я Гуссерль именует греческими словами: ноэсис и ноэма. Ноэсис по-гречески означает мышление, а ноэма — то, что мыслится. Чистое Я всегда есть некоторое мышление, а мышление всегда есть некоторый смысл, который несет в себе истинность, поэтому чистое Я всегда содержит в себе ноэсис, смысл вообще, знание вообще. И оно, будучи мышлением о чем-то, т. е. будучи направленным на предмет, конституируя его, имеет в себе конкретный, предметный смысл, т. е. оно всегда есть смысл о чем-то. Поэтому чистое Я всегда есть ноэма. Не нужно размышлять о чистом Я как о некотором наборе не зависящих друг от друга предметов, которые как в мозаике составляют его и могут рассыпаться. Это чистое Я — единое целое, и у него есть различные аспекты. Ноэсис, ноэма, интенциональ- ность — различные аспекты единого чистого Я, чистого ego. Найдя такие основания в чистом Я, Гуссерль утверждает, что он взошел к сущности, к эйдосу предмета. То есть предмет конституируется сознанием, и поэтому он априорен, и знание истинно. Именно существование чистого Я и феноменов в чистом Я, в его сложной структурированности, позволяет обеспечить существование такой науки, как логика. Как ко всему этому относиться и в чем отличие Гуссерля от тех мыслителей, которых он считал своими предшественниками? Может быть, сам того не ожидая, Гуссерль приходит к парадоксальному выводу (возможно, именно поэтому он впоследствии пришел к пересмотру своей философской системы, выразившемуся в написании работы «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология»). Его философия оказывается солипсистской. Чистое Я только лишь конституирует предмет, но оно не может конституировать бытие, тем более бытие другого сознания, других людей. Проблема интерсубъективности, взаимодействия двух субъектов оказывается неразрешимой в рамках этой философии. Можно объяснить, как Я конституирует в себе знание материального неживого предмета, но нельзя объяснить, каким образом Я познает другое Я. Здесь мы вынуждены признать в моем Я существование другого Я, что Я конституирует в себе другое Я, но тогда другое Я существует в моем Я только как феномен, в нем исчезает особенность другого субъекта. Мое Я оказывается истинным субъектом, истинным ego, а все остальные — только феномены моего ego, и, следовательно, субъектами познания стать не могут. Проблема интерсубъективности, общения двух субъектов познания, действительно становится камнем преткновения для Гуссерля. Не случайно он вынужден был пересмотреть свою философию и вести поиск уже в антисциентистском направлении. Этот методологический изъян избежали его далекие античные предшественники Платон и Плотин, а также Дионисий Ареопагит. Вспомним, например, «Мистическое богословие» Дионисия Ареопагита. О чем говорится во втором абзаце после приветствия Тимофею? Св. Дионисий пишет, что если Тимофей хочет возвыситься до божественных тайн, то он должен отказаться от всего чувственного и от всего мысленного, и от самого себя и после этого сможет созерцать Божественный мрак. Мы видим, что здесь есть и первый этап феноменологии — изменение установки сознания с естественной на феноменологическую, отказ от всего чувственного, и второй этап — отказ от всего мысленного, феноменологическая редукция. Но Дионисий не говорит, что после этого ты взойдешь к своему Я. Он говорит, что ты взойдешь к созерцанию Божественного мрака. То же самое мы видим и у Плотина. Когда Плотин пытается исследовать данные человеческого сознания, он всегда проводит параллели. Находя что-то в своем сознании, он тут же доказывает, что это существует объективно. То многообразие мира, существующего в моей душе в виде мира моих мыслей, составляет мир души, который существует и во мне, и вне меня. Плотин, таким образом, проводит феноменологическую редукцию и восходит к миру ума, который содержит в себе чистые идеи. Но ум, по Плотину, также не может быть первоначалом, потому что в нем есть мыслящее и мыслимое, и мыслящее всегда направлено на мыслимое. Что это, как не интенциональность, ноэсис и ноэма? Но Плотин делает и последующий вывод: он утверждает, что ум существует не только во мне, но и вне меня. А поскольку интенциональность, ноэсис и ноэма не могут быть истинным началом, то должно существовать нечто единое, которое непознаваемо по своему определению, потому что оно едино. А единое опять же существует как во мне, так и вне меня. Можно сказать, что Плотин в самом начале гораздо больше боролся с психологизмом, чем Гуссерль, потому что Гуссерль в конце концов свел чужое сознание к феномену собственного сознания, и этот психологизм в нем проявился таким образом. А философия Плотина оказалась гораздо более плодотворной, и поэтому, несмотря на все ее языческие и методологические изъяны, была взята на вооружение и каппадокийцами, и Дионисием Ареопагитом, и Августином. Философии Плотина свойственна научная четкость: показана и возможность знания, и прорыв в мир религиозный, мир Божественный. Гуссерль же как последовательный ученый отсекает вторую половину, сводя все к чистой науке, и приходит к непреодолимым противоречиям. Здесь можно наблюдать разрыв нашего мышления с его истоками. Истоки нашего мышления — это истоки мышления любого, и таинственно-мистического, апофатического, и мышления научного, которое, говоря языком Гуссерля, конституирует знание о самом предмете. Можно назвать Гуссерля Платоном, пересаженным на почву XX в. со всеми особенностями свойственного ему мышления. Сциентизм, оторванный от всеобщей стихии мышления, приводит к ошибочным взглядам. Труды Гуссерля достойны уважения, но многое он только повторил — то, что уже было открыто до него Платоном, Плотином и ранними отцами Церкви.