Среди социологов нет согласия ни в определении того, что такое теория, ни в определении ее целей и задач. Разногласия по столь важным проблемам, разумеется, порождают серьезные трудности для практического исследования.
Отсутствуют и четко сформулированные правила выработки и распознания социологической теории. Поскольку социологи считают, что теория имеет первостепенное значение для дисциплины в целом и часто проводят различие между исследованиями по признаку их теоретичности, естественно было бы предположить, что имеется совокупность правил, позволяющих нам распознавать и создавать описания, которые можно было бы считать социологической теорией. Однако, повторяю, таких правил нет, и авторы, считающие себя теоретиками, — то есть те, кто открыто заявляет: «Я пишу теорию» или «Я пишу о теории»,— обычно не стремятся сформулировать правила или принципы, которыми руководствуются в процессе конструирования теории (в данном контексте можно сказать, что эти правила представляли бы собой методологию их теоретизирования). Ближе всего к выработке этих принципов подошла стереотипная гипотетико-дедуктивная модель естественных наук, часто рассматриваемая в качестве единственно научной методологии социального познания. Глейзер и Стросс [77] характеризовали такой подход как «риторику верификации». Принципы, Формулируемые в рамках этого подхода, относятся не столько к процессам выработки понятий и теорий, сколько к проблемам, связанным с эмпирической «иллюстрацией», «проверкой» и «верчфикацией» понятий, почерпнутых из работ общепризнанных социологических теоретиков. Существующей путаницы можно было бы избежать, сформулировав четкий ответ на два взаимосвязанных вопроса. Во-первых, что считается «теорией» в социологии? И вс-вторых, для чего нужна эта теория? Ответить на эти вопросы необходимо прежде, чем формулировать критерий адекватности той или иной теории. К сожалению, прямые и косвенные отьеты разных авторов на подобные вопросы свидетельствуют о значительных разногласиях между ними. Причиной некоторых разногласий является то, что социологические объяснения и теории формулируются в терминах естественного языка, а не с помощью Набора идеализированных символов, которые рассматриваются в целях научного объяснения как объективные и недвусмысленные, подобно тому, как это наблюдается в объяснениях физики или химии. Естественный язык порождает вариации значений не только потому, что в рамках его оказываются возможными различные описания одного и того же явления, но и потому, что одним и тем же словам и фразам придается различное значение в зависимости от личности интерпретатора, а также от их контекста. Одни и те же слова обладают множеством значений, а сочетания их предполагают еще большее многообразие. Малейшее расхождение в значении слов, определяющих, скажем, цели социологического теоретизирования, может скрывать за собой коренное различие горизонтов значений и различие позиций по принципиальным вопросам теоретической и практической исследовательской деятельности. Таким образом, независимо от того, считает ли сам теоретик собственные объяснения и определения согласующимися или, напротив, конфликтующими с теоретическими положениями других социологов, многообразие значений, существующее ввиду использования естественного языка, создает почву для разногласий и различных интерпретаций. Явную неспособность социологов разрешить сколько- нибудь приемлемым образом проблемы, возникающие в связи с использованием естественного языка, можно объяснить лишь тем, что традиционная социология рассматривает язык как простое средство, а отнюдь не полноправный предмет исследования; язык для нее — епроблематичный сам по себе «медиум», посредством которого формулируются «объективные» социологические объяснения. Напротив, феноменологическая критика рассматривает язык как социальное явление, представляющее собой важнейшую тему социологического исследования. Ведь именно при помощи языка мы конституируем и сообщаем другим участникам социальных взаимодействий значения элементов нашего опыта. Таким образом, для феноменологической социологии конститучрование социально значимых реальностей, осуществляемое в значительной мере благодаря языку, становится важнейшей темой исследования. Далее, поскольку социолог может изучать язык лишь благодаря собственному использованию языка, он должен трактовать как аналитически проблематичную не только языковую деятельность членов общества, но и свою собственную практику использования языка, поскольку он является полноправным членом языкового сообщества. Более детально важность социологического анализа ситуационной обусловленности речи в связи с проблемой значения будет рассматриваться в последующих главах. Тот факт, что формулируемые с помощью естественного языка описания поддаются бесконечному множеству интерпретаций, ограничивает претензии некоторых направлений социологического анализа формулировать законы или принимающие форму законов суждения относительно функционирования социальных явлений. Каким образом феноменологическая социология помогг ет установить границы социологического теоретизирования, будет показано в следующей главе. Два новых варианта традиционного подхода к теории Различные весьма запутанные представления о том, что такое теория, рассматривались Уолшем при анализе некоторых соперничающих социологических направлений (главы гторая, третья и четвертая). Хотя разногласия в традиционной социологии по этому вопросу общепризнанны, каждый раз проблема решается путем произвольного причисления социологом самого себя к одному из соперничающих направлений; при этом он основывается на собственных интуитивных представлениях о «правильности» того или иного взгляда на социальный мир. Иллюстрацией противоречивости распространенных трактовок роли и задач социологической теории может служить сопоставление идей двух авторов, каждый из которых опубликовал по книге, служащей введением в социологическую теорию. Содержащийся в работах Дж. Рскса [182] и П. Коэна [49] весьма тонкий и изощренный анализ социологической теории оказывается в некотором смысле «параллельным» обыденным представлениям об обществе. Социология Рекса и Коэна «обыденна» в двух отношениях. Во-первых, с традиционным социологическим «человеком с улицы» их объединяет непроблематичное определение социальной реальности, а также наличие совокупности принимаемых на веру в повседневной практической деятельности, кажущихся самоочевидными предпосылок относительно социальной жизни. Другими словами, «обыденное», «всем известное» они и считают таковым, не пытаясь сделать его предметом исследования. Во-вторых, они рассматривают теорию в отрыве от методологии и процесса конструирования теории, игнорируя последние и подкрепляя тем самым широко распространенное среди социологов обыденное представление о том, что теория есть нечто отделимое от практического исследования. Далее я попытаюсь оспорить правильность этих представлений. Однако прежде чем подвергнуть их детальному анализу, обратим внимание на особенность противоречий, возникающих из-за разногласий в отношении роли социологической теории; иногда эти разногласия проявляются лишь в едва заметных оттенках словоупотребления. Рекс говорит о двух главных задачах, стоящих перед социологом: «С одной стороны, нужно разработать обоснованную теоретическую модель изучаемой им конкретной социальной системы. С другой стороны, когда модель уже разработана, он может столкнуться с необходимостью объяснения некоторых частных и специфических форм поведения, исходя из той роли, которую они играют в социальной системе» [182, р. 185]. Эти две задачи предполагают также и задачу верификации положений, касающихся социального взаимодействия Г182, р. 58]. Все три задачи решаются путем применения 'аппарата «научной дисциплины» к «строго опре- деленной совокупности детерминант человеческого поведения» [182, р. 19]. Обсуждение научного аппарата сводится у Рекса к краткому .рассмотрению трех главных типов анализа: классификации, установления закономерностей и выяснения причин. Конструирование модели социальной системы и характерных для нее структур взаимодействия приобретает вполне определенную направленность, когда Рекс заявляет, что исходной точкой конструирования служат цели, к которым стремится система как целое. Поскольку в индустриальных обществах существует конфликт таких целей, Рекс утверждает, что модель классового конфликта есть основная системная модель, которой должна следовать современная социология [182, р. 187]. Создается впечатление, что под теорией Рекс понимает конструирование модели социальной системы (большой или малой), обнаруживающей конфликт целей, задача конструирования — установление некоторых: детерминант человеческого поведения. Концепция Рекса страдает недостатками, имеющими прямое отношение к контексту нашего изложения. Так, Рекс утверждает, что придерживается волюнтаристского подхода к социологическому объяснению, чему-де служит принятие им системы координат действия. Однако, несмотря на это, большинство выдвигаемых им аргументов оказывается сформулированным в позитивистских терминах. Уолш во второй главе проанализировал ряд проблем, с которыми сталкивается позитивистская концепция объяснения в социологии. В свете этого анализа обнаруживается, что выдвигаемая Рексом цель — определение социальных детерминант человеческого поведения путем применения аппарата научной социологии — представляет собой опровержение его же собственных претензий на волюнтаризм. Кроме того, поскольку постановка целей не сопровождается анализом взаимоотношений теории и процесса исследования, можно утверждать, что Рекс принимает традиционную методологию, которая, будучи основанной на позитивистских предпосылках, побуждает социологов искать так называемые детерминанты поведения. Налицо, таким образом, противоречие между претензией на волюнтаризм и языком, используемым для обоснования этой претензии. Книга Рекса служит прекрасной иллюстрацией того, что значит анализировать теорию в отрыве как от реальных социальных ситуаций, так и от методологии их исследования.
«Теоретические» проблемы трактуются в ней как самостоятельные и независимые от методологии; в книге слишком мало указаний на то, как практически следует конструировать предлагаемую Рексом модель и как определить и проанализировать предполагаемые цели системы. Далее, нет никакой попытки выявить взаимосвязь между концептуальными моделями и конкретными методологическими приемами, используемыми для их эмпирической проверки. Хотя Рекс часто ссылается на верификацию как на критерий приемлемости социологических объясненнй, он отказывается от анализа эмпирических проблем, связанных с верификацией собственных теоретических положений. Для Рекса критерием обоснованности социологических объяснений или описаний является возможность их «проверки на опровержимость» в основном посредством традиционных методологических приемов; обоснованность зависит от способности модели правильно предсказывать эмпирические события [182, р. 174]. К сожалению, примеры социологического предсказания эмпирических событий в .работе отсутствуют. Хотя Рекс и ссылается на мысль Вебера, что адекватность теории ?обеспечивается на уровне значений, он совершенно пренебрегает анализом методологических проблем, связанных с такого рода окончательным обоснованием теории. Каждый из отмеченных недостатков иллюстрирует какую-либо из сторон одной и той же проблемы — проблемы, характерной именно для социологии, в отличие от других дисциплин, претендующих на научный статус. Это —упоминавшаяся выше проблема разрыва между созданием теории и исследовательской деятельностью; социология ныне, пожалуй, единственная дисциплина, в которой можно быть либо «теоретиком», либо «исследователем». Если социология является эмпирической дисциплиной, значит, большинство самостоятельных теоретических работ следует отнести к области философии науки, метафизики или идеологии. Точно так же, если она представляет собой «науку», претендующую на теоретичность, нужно очень внимательно рассмотреть вопрос, какого рода наукой ей быть; проблема значения требует отказа от попыток строить ее по позитивистскому образцу. Что же касается вклада Рекса в социологическую теорию, то ирония заключается в том, что он провозглашает намерение «сделать эмпирическое исследование более точным и более свободным от скрытых ценностных суждений, чем большинство нынешних исследований, претендующих на верность эмпирическим фактам» [182, р. 176]. Однако вопреки намерениям автора анализ теоретических проблем остается абстрактным и почти совершенно оторванным от конкретной методологии эмпирического исследования, попытки же осмысленного перевода теоретических конструктов на язык эмпирического исследования полностью отсутствуют. Методология просто-напросто не является проблемой для «теоретика». Не так давно опубликованная ясная и содержательная книга Коэна [49] усугубляет, с моей точки зрения, традиционный разрыв теории и практического исследования. Его анализ теории в отрыве от методологических проблем и процесса исследования служит в конечном счете лишь закреплению распространенного среди теоретиков мнения о том, что эти две области совершенно самостоятельны и независимы друг от друга. Согласно этому мнению, теоретизирование и исследование— две независимые сферы социологической деятельности со своими особыми проблемами. Точно так же, как и в случае с Рексом, ирония состоит в том, что Коэн заключает свою книгу указанием на важность проблем, с которыми сам он не смог справиться. Так, он пишет: «Среди социальных теоретиков существует угнетающая тенденция к обсуждению природы социальной теории, а не природы социальной реальности» [р. 242]. «Отношение между теорией и исследованием в социологии Далеко не удовлетворительно», — признает он и продолжает: «...эмпирический анализ слишком редко используется для того, чтобы сделать выбор между двумя соперничающими теориями или по крайней мере выяснить, совместимы ли эти теории друг с другом или одна из них непременно должна быть отвергнута» [р. 242]. В отличие от Рекса Коэн считает порядок, а не конфликт центральной проблемой социологии. Поэтому главной целью социологической теории становится выработка путей объяснения социального порядка [р. 16]. Коэн выделяет два основных подхода к исследованию порядка — «холизм» и «атомизм» [р. 13]. Однако его понимание термина «подход» не совпадает с тем, что мы в настоящем контексте понимаем под термином «методология». Эти два подхода Коэн выделяет исходя как из характерных для каждого из них предпосылок относительно природы социальных явлений, так и из проблем, которые выбираются ими в качестве предмета исследования. Процессы же конструирования ими объяснений и теоретических моделей остаются вне сферы его внимания. Игнорирование методологических проблем отчетливо проявляется в трех сформулированных Коэном критериях оценки социологической теории. «Во- первых,— пишет Коэн, — она должна уметь объяснить или наметить пути объяснения того, почему социальные явления имеют именно такие характеристики, какие они имеют; во-вторых, она должна содержать в себе руководящие идеи для анализа сложных социальных явлений и процессов; и в-третьих, она должна помогать в создании моделей функционирования социальных структур и систем» [р. 236]. Важнейшая проблема, которая остается не охваченной коэновскими критериями, состоит в том, как социологи узнают и идентифицируют указанные характеристики социальных явлений. Это необходимая предпосылка любого объяснения, однако Коэн не видит в том проблемы. Нам, считает он, заранее точно известно, что представляют собой социальные феномены. Именно здесь становится понятной вся актуальность феноменологического призыва «вернуться к самим вещам», заставляющего сосредоточить внимание на тех проблематичных чертах социальных явлений, которые традиционная социология принимает за сами собой разумеющиеся. Еще одним серьезным недостатком предложенных Хоэном критериев — помимо того, что совсем неясно, каким образом они могут быть независимы друг от друга, — является то, что они не дают оснований для выбора между различными теориями, относящимися к одному и тому же явлению. В первой главе своей книги Коэн, так же как и Рекс, заявляет о своем согласии принять попперовский критерий опровержимости или эмпи- пической проверяемости как средство выбора между конкурирующими теориями. На практике социологи обычно судят о теории, основываясь, во-первых, на их внутренней логике и формальной строгости, во-вторых, на их внешнем согласии с другими теориями и, в-третьих, на особенностях данных, используемых для их обоснования. Для осмысленного применения этого последнего критерия требуется методологический анализ, а именно его-то Коэн и игнорирует. В самом деле, важнейшие теоретико-методологические проблемы обоснования социологического объяснения сводятся к требованию эмпирической проверки посредством стандартных исследовательских процедур. Проблема обоснованности теории на уровне значения остается вне поля зрения исследователя. Обоснованность в этом смысле является внутренним делом социологии; значение объяснения в социальном мире не считается проблемой. Коэн утверждает, что спор относительно обоснованности различных объяснении в терминах, скажем, социальной структуры вполне «разрешим, если признать, что модели, использование которых в социологическом анализе необходимо, изолируют и соотносят между собой различные аспекты реальности». При этом, отмечает он, не обязательно происходит «безнадежное искажение или идеализация хаотической реальности социальных явлений» [49, р. 238]. Но ведь изоляция и соотнесение, о которых пишет Коэн, предполагают выбор фактов, осуществляемый социологом, а для этого опять-таки требуется методология. Устранение проблемы обоснованности указанием на то, что социолог, конструируя свои модели, должен осуществлять отбор из «хаотической реальности», не помогает нам понять, каким образом теории и соответствующие им методологии относятся к этой «хаотической реальности». Главным недостатком такого подхода к проблеме обоснованности является отсутствие теоретически мотивированного интереса к процедурам эмпирического исследования и получаемому с их помощью эмпирическому знанию; то, что «эмпирически подтверждает» или «эмпирически опровергает» теорию, принимается на веру. Таким образом, подобно Рексу, Коэн мало ссылается на методологические процессы, с помощью которых следует конструировать социологические модели, не го- еоря уже об их обосновании на уровне значения. Обоснованность понимается им как внутренняя логика моделей и принципиальная возможность их опровержения при помощи некритически воспринимаемых исследовательских методов. Процессы же сбора данных для построения и проверки моделей полностью игнорируются. Эти два примера показывают, в чем совпадают и чем отличаются друг от друга разные точки зрения на вопрос о роли социологической теории, порождающие столь характерную путаницу. Оба автора заняты построением социологических моделей, однако Рекс начинает с конфликта, а Коэн — с порядка. Ни один из них не дает нам оснований, чтобы судить, насколько обоснованно принятие той или иной позиции. Хотя оба пользуются термином «модель», ясно, что они понимают его по-разному и в процессе построения модели сосредоточивают свое внимание на различных явлениях. В этом, разумеется, нет ничего плохого, ибо модели не обязательно должны быть одинаковыми, но, поскольку авторы пренебрегают анализом методологии построения моделей, мы лишаемся возможности реконструировать отношения этих моделей к конкретной социальной реальности и тем самым судить об их относительной ценности. И Рекс, и Коэн анализируют теорию как нечто совершенно независимое от практического исследования; оба игнорируют методологические проблемы, подразумеваемые процессами теоретизирования и концептуализации, такие, например, как проблема определения социальной реальности или характер отношений между понятиями и «хаотической реальностью», заслужившей признание Коэна.