САМОУБИЙСТВО Обратимся вновь к типологии Брайанта: ко второй категории он относит такие социальные феномены, которые хотя и независимы от воли индивидов, но не могут считаться независимыми от представлений, которые сложились относительно их у членов общества.
В качестве примера приводится такое явление, как уровень самоубийств. Полезно рассмотреть посвященную этому вопросу работу Дюркгейма, считающуюся классическим примером научной 'Процедуры в социологии. Дюркгейм полагал, что определенные морфологические факторы порождают определенный уровень и тип социальных -взаимодействий, которые в овою очередь характеризуют определенную степень социальной интеграции. Социальная интеграция как общественное состояние, пишет Дюркгейм в своей работе «Самоубийство» [63], определяется прочностью уз, связывающих индивида с обществом. Прочность общественных связей порождает определенную степень эгоизма, альтруизма и аномии в данном обществе, а от сочетания этих характеристик в свою очередь зависит уровень самоубийств. Суть рассуждений Дюркгейма состоит в том, что значение статистических связей между переменными не может .быть выявлено путем обращений к представлениям самих членов общества об этих связях. Напротив, в качестве индикаторов этого значения должны рассматриваться юридические нормы, ибо лишь они одни являются объективными фактами. По Дюркгейму, уровень самоубийств есть социальный факт, и поэтому он должен анализироваться в связи с другими социальными фактами, а не через социальные значения членов общества. Результат такого подхода оказывается неудовлетворительным по целому ряду причин. Несмотря на провозглашенное Дюркгеймо-м исключение субъективных значений из объяснения самоубийства, становится ясно, что его анализ буквально пронизан на каждом уровне субъективными значениями, используемыми для интерпретации данных. Более того, эти значения выступают не в качестве подлежащего исследованию материала (как того требовал бы его методологический принцип), а произвольно черпаются Дюркгеймом из его собственных обыденных представлений. В принципе обращение к этим представлениям стало необходимым потому, что Дюркгейм, отвергнув объяснение посредством значений индивида, стал перед проблемой: как сочетать неизменность юридических норм с различиями в уровне самоубийств между разными социальными группами. Дж. Дуглас [57] детально показал, как методологические принципы Дюркгейма искажались и нарушались им самим по мере неосознаваемого обращения к обыденным представлениям. Во-первых, хотя Дюркгейм ставит своей целью объяснение самоубийства исключительно в терминах наблюдаемого поведения, социальные значения играют решающую роль в его трактовке статистических связей. Например, высокий уровень образованности и низкий уровень самоубийств среди евреев по сравнению с высоким уровнем образованности и высоким уровнем самоубийств среди протестантов он объясняет особым значением, которое имеет образование для евреев. Во- вторых, социальное значение статистики становится для Дюркгейма единственным источником объяснения, если сама статистика не подтверждает теорию. Это можно проиллюстрировать только что приведенным примером. Дюркгейм пытается показать, что существует связь между образованием и уровнем самоубийств; высокий уровень образованности, утверждает он, сочетается с большим числом самоубийств. Это утверждение, однако, несправедливо применительно к евреям; чтобы объяснить такое противоречие, Дюркгейму приходится прибегнуть к интерпретации в терминах социальных значений (особое значение образования для евреев), которые хотя и служат объяснением, но не являются частью исследовательских данных. В таком случае возникает важный вопрос: из какого источника почерпнуты Дюрк- геймом эти сведения, если они не выведены из данных. Оказывается, что значение отношений между данными о внешних связях и уровнем самоубийств объясняется Дюркгеймом на основе его собственных обыденных представлений о социальном поведении населения современной ему Европы. Точно так же, например, обстоит дело с утверждением о том, что общественная мораль не одобряет самоубийства. Утверждая это, Дюркгейм исходит, как из принимаемой на веру предпосылки, из того, что общественная мораль соответствует его собственным моральным убеждениям, поскольку не приводится никаких иных данных в поддержку этого тезиса. Или, в другом случае, объясняя различия быденных представлениях о социальной реальности. Создается впечатление (ка.к заметил Дуглас в другом контексте), что Дюркгейму уже известна общая структура. реальности и требуется лишь подтверждение этого знания. Но именно это и ставит под сомнение феноменологическая критика, причем не только применительно к работам Дюркгейма, но и к позитивистской социологи и в целом. ПРЕСТУПНОСТЬ Еще более яркой иллюстрацией иробтематичигсти подхода с позиций анализа переменных являются попытки объяснения -причин преступности. Характерной чертой подобного рода криминологических исследований является стремление соотнести преступное поведение с такими разнообразными переменными социальной структуры, как образование, классовая прин адлежиесть, семейное .положение, достаток и т д., чтобы выявить детерминанты такого поведения. Чаще зсего за переменные принимаются объективные показатели, конструируемые исследователем. Субъективные значения действующих индивидов при этом либо принимаются на веру, либо престо игнорируются35. Целью таких исследований является обычно прогнозирование. О сметания «а прогнозирование объясняется прежде всего тем, что внимание исследователей сосредоточено не столько на социологических проблемах, сколько на социальных. Действительно, практические интересы судебных ведомств и органов по охране общественною горядка, глр'вной задачей которых является обнаружение и предотвращение правонарушений, определяют оснорную проблематику исследований криминологов. Такое смешение социальных и социологических проблем приносит социологии только вред. Каким статусом должны обладать понятия «преступность» и «преступник» как категории социальной деятельности и действующего индивида с точки зрения изложенного выше подхода? Однозначно ответить ьа втот вопрос нельзя по целому ряду причин. Во-Первых, преступление — это юридическая категория. С юридической точки зрения единственное, в чем преступлении Окак социальные акты) похсжи друг на друга, — это то, что все они являются нарушением закона, и в этом смысле единственной причиной преступления является сам закон. То, что IB ОДНОМ обществе считается преступлением, в другом таковым не считается, и то, что в определенном обществе ког^да-то было преступлением, в настоящее время уже не преступление. Во зторых, единственной общей для всех официальных преступников характеристикой явтяется то, что они были арестованы за нарушение закона. Наконец, официальная статистика преступлений, так же как и официальная статистика самоубийств, представляет собой, в сущности, официально установленный и зарегистрированный процен" и отражает тем самым социальные значения составившей ее организации. Поэтому, когца криминологи, опираясь на официальную статистику, устанавливают реальный уро~ вень преступности и стремятся объяснить его причины, они просто-напросто занимаются комбинированием проблем, неразрывно связанных с организационными определениями этих явлений. Преступление (и преступник), следовательно, — не «объективная» категория действия (и действующего лица), причины которого могут быть изучены, а совокупность обыденных социальных значений, используемых членами общества для обозначения некоего рода действий и лиц как принадлежащих именно к данному роду. Социологический анализ в таком случае, если он действительно стремится понять природу «преступной» деятельности, должен сосредоточиться именно на этих процессах обозначения, или «наклеивания ярлыков». Многие из этих критических замечаний в адрес традиционной криминологии впервые были высказаны социологами иных, нефеноменологических направлений. Например, в работах ведущих интеракциошистов, тамих, как Беккер, Коэн, Эриксон, Лемерт, Маца, ставилась задача переориентации исследовательских интересов от «преступления» к «социальному отклонению», сопровождающаяся аналогичными аргументами. При этом также подчеркивалась важность анализа социальных значений для изучения отклоняющейся деятельности. Этот подход получил название «теории ярлыков»; сторонники его направили свои усилия на изучение того, как социальные группы порождают отклоняющееся поведение путем формулирования правил, несоблюдение которых и представляет собой социальное отклонение. Отклонение — это, следовательно, не внутренне присущее тому или иному действию качество, а следствие соотнесения действий с правилами и применения санкций к нарушителю.
Последний в таком случае есть человек, получивший «ярлык» девианта. Далее, можно изучать степени отклонения и методы его порождения, наблюдая происходящие процессы взаимодействия, в ходе которых складывается поведение индивида и его взгляды на мир. Формирование и развитие я-жонцешши отклоняющегося индивида рассматривается в связи с процессами «наклеивания ярлыка», отнесения определенного поведения к отклоняющемуся поведению (причем эта процессы могут анализироваться как в широком социальном контексте, так и в связи с деятельностью отдельных организаций, групп или индивидов по осуществлению социального контроля). Суть дела в конечном счете сводится к тому, что социальное отклонение — это в значительной степени приписываемый статус, в нем фиксируются не только поступки самого отклоняющегося индивида, но и действия окружающих его людей *. Существует, однако, много неясностей в отношении самого метода, 'который используется сторонниками «теории ярлыков» для анализа социальных значений и процесса «наклеивания ярлыков». Во-первых, хотя они утверждают, что «социальное отклонение» как 'категория действия весьма двусмысленно, им не удалось выявить даже те значения, которыми обладает этот термин в их собственном словоупотреблении как категория наблюдателя и как свойственная самому действующему индивиду категория действия36. Во-вторых, остается неясным действительное отношение между основанной на здравом смысле деятельностью членов общества по «наклеиванию ярлыков» и производимой наблюдателем концептуализацией этих процессов: как выработка социологической схемы явления .связана с самими этими -процессами? И наконец (это касается последнего из упомянутых пунктов), теория ярлыков оказывается слишком тесно связанной с представлениями о том, что в основе изучаемых явлений лежит реальный мир, хотя в ней налицо существенный сдвиг — от позитивистских категорий поведения к смысловым категориям действия. Таким образом, анализ отклоняющегося поведения в повседневном мире, оперирующий общими символами и значениями, оказывается слишком зависимым от представлений о том, чем в действительности является социальный мир. От позитивизма этот подход отличается тем, что он рассматривает социальный мир и отклоняющееся поведение как изменчивые, подвижные, условные. Однако этот мир по-прежнему является «реальным» и «внешним». Социальное отклонение, следовательно, есть элемент этого внешнего мира, и оно доступно исследователю как таковое. В та'ком случае можно попытаться измерить действительный уровень социального отклонения в обществе. Именно здесь и расходятся пути интеракционизма и феноменологической социологии, которая отрицает существование социального мира, независимого от социальных значений, используемых членами этого мира для его описания и тем самым консти- туирования. В этом смысле социологические объяснения, ставящие своей целью выявление реальности, лежащей в основе социального мира, остаются разновидностью объяснений, связанных с естественной установкой, принимающей этот мир как данное, то есть остаются объяснениями первого порядка. Практический вывод из этого последнего замечания заключается в том, что при изучении социального отклонения необходимо принимать во внимание свойственные обыденному мышлению процедуры типизации, посредством которых индивиды в повседневной жизни опознают и истолковывают социальные действия как отклоняющиеся. В этой связи Мак-Хью считает, что обыденная категоризация отклоняющихся действий зиждется на двух принимаемых на веру предпосылках (фоновых критериях), а именно на представлениях о том, что действие происходит в ситуации выбора и что действующий индивид осознает открывающиеся перед ним возможности. «Можно сказать, — пишет Мак-Хью, — что публика, судьи, юристы — все, чье мнение весомо,— руководствуются представлениями о возможности различных типов поведения в любой ситуации и видят при этом в действующем индивиде хозяина своих собственных поступков. Им важно выяснить, было действие необходимым или не было, знал индивид, что он делает, или не знал,-—от этих двух решающих с точки зрения здравого смысла соображений зависит признание данного действия конформным или отклоняющимся, а также суждение об ответственности совершившего его индивида. Эти соображения, следовательно, представляют со бой обыденные правила, в согласии с которыми выносится решение о том, что является отклонением и что не является, и устанавливаются различные типы отклонений» [141, р. 152]. Отсюда следует, что действия per se не представляют интереса, поскольку под социальным отклонением понимаются способы восприятия и интерпретации действий. Эмпирическое изучение социального отклонения должно, следовательно, стать эмпирическим изучением процессов объяснения социального отклонения и обыденных 'Критериев этого объяснения, применяемых индивидами в ходе опознания и документирования социальных действий как отклоняющихся действий в контексте социального взаимодействия. Последнее соображение 'особенно важно, ибо признание действия отклоняющимся и придание отклонению статуса реальности не есть однозначный результат простого применения критериев (правил) интерпретации. Напротив, это, скорее, результат договоренности, взаимного соглашения индивидов, складывающегося IB ходе их обычной повседневной деятельности. Конвенциональный характер социального отклонения как социальной реальности был хорошо показан Сикурелом в книге «Социальная организация судопроизводства по делам несовершеннолетних» [40]. В этом исследовании Сикурел обратился к анализу процессов принятия решений в ведомствах, уполномоченных заниматься несовершеннолетними преступниками. Он показал, как социальное отклонение организационно порождается самими этими ведомствами в терминах их собственной организационной деятельности. Протоколы допросов и бесед между несовершеннолетним нарушителем, его родителями, задержавшим его полицейским, адвокатом, судьей служат в глазах уполномоченных лиц свидетельством того, имело место правонарушение или нет. К аналогичным выводам приходит Садна.у .[209]. Он исследовал обычные методы, практикуемые «казенными» защитниками в американских судах для того, чтобы рутинные процессы протекали с возможно меньшими затратами времени и нервов. Первый шаг защитника обычно состоит в том, чтобы убедить подзащитного признать себя виновным. Это достигается в ходе своего РОДа сделки между защитником и обвиняемым, когда последнему сообщается о возможности более легкого приговора при условии, если он облегчит ход судебного процесса, признав себя виновным в меньшем преступлении. При этом обвиняемый и защитник согласны относительно того, что в рамках здравого смысла понимается под обычным преступлением именно того рода, которое инкриминируется обвиняемому. Такое понимание в свою очередь обусловлено предшествующим знакомством защитника с «.подобного рода» случаями. Признание виновности, следовательно, представляет собой нечто совсем иное, чем простой результат обвинения, выдвинутого полицией, уверенной в том, что обвиняемый совершил инкриминируемое ему преступление. Более того, преступление, которое оказывается зарегистрированным в официальной статистике, соотносится с самим деянием обвиняемого лишь при посредстве описанного выше процесса 'интерпретации; этот процесс и конституирует преступление как феномен. Приведенные примеры позволяют сделать вывод, что все организации (в том числе и органы правосудия и охраны общественного порядка) вырабатывают рутинные методы и процедуры обращения с клиентами и документирования их деятельности'. Организационная статистика (включающая официальную уголовную статистику) есть не что иное, как регистрация результатов применения этих процедур и методов. Социальное отклонение— это, следовательно, продукт сложных процессов обыденной типизации, посредством которых акты обозначаются как таковые (особенно официальными организациями). Социология, которая считает девиантность качеством действий и учитывает эти действия статистически, чтобы соотнести их с категориями социальной структуры, остается прочно связанной с обыденным представлением о социальном мире как мире реальном. Эта предпосылка здравого смысла имплицитно составляет саму основу ее концептуальной схемы. Но в таком случае эта социология представляет собой всего лишь разновидность житейской мудрости, она занята не чем иным, как ‘разработкой обыденных представлений о социальном отклонении. Если же социология отличается от житейской мудрости, она должна исследовать сами процессы обыденной типизации, ибо именно они конституируют социальное отклонение как социальный феномен.