В богатом спектре внелитературной лексики переходы и переливы одного стилистического пласта в другой настолько зыбки и неустойчивы, настолько тонки и трудно уловимы, что без достаточной условности не представляется возможным провести между ними линию разграничения.
Да это и понятно: «язык находится в процессе постоянного развития, и слова из одной среды общения неизбежно попадают в другую среду общения и начинают свое существование уже как самостоятельные и полноправные члены» [Гальперин 1959: 89]. Из-за функциональной близости арготизмов, жаргонизмов и сленгизмов в идиолекте в условиях речевой коммуникации происходит их постоянное смешение, замена одного другим — и как терминов, и как функционально-речевых единиц. Поэтому зачастую бывает трудно отличить их друг от друга — и не только носителям языка, но и профессиональным лексикографам [Marckwardt 1961:278]. Особенно «прозрачны» границы между жаргоном и арго. По существу, не выдержала испытания временем теория секретного характера, зашифрованное™ («по- таённости») арго. «В арго шифр становится настоящим живым словом, лишаясь своего искусственного характера, так же точно, как давно утратили свой искусственный и условный характер, став полноправными словами, многочисленные в современном русском языке аббревиатуры» [Лихачев 1964: 318]. Скажем прямо, «тайный» характер арго — это красивая, не до конца развеянная легенда. Её крушение началось не сегодня. Известно, что любой из «тайных» языков нуждается в особом вокабуляре, в создании предельно корпоративной организации, обслуживаемой этим «тайным» языком, причем его вокабуляр может быть известен только определенному кругу посвященных. Но как еще больше восьми десятилетий назад проницательно заметил А. Доза, «создание искусственного языка — непомерно большой труд даже для столь искушенных людей, какими являются создатели “универсальных языков”: об этом могут свидетельствовать волапюк, нейтраль или эсперанто» [Dauzat 1923]. Вот почему ученый так резко отрицательно относился к теории тайного, искусственного характера арго. Да и многие его современники не признавали тайности арго даже в самом преступном мире: «сейчас не существует в среде злоумышленников тайного языка. Они говорят на том вульгарном наречии, что и другие классы мелкого люда — честные и нечестные» [Sainean 1920:483]. Призывал «соблюдать сугубую осторожность во всех случаях, когда имеем какое-нибудь сообщение о тайном характере арго», и Д. С. Лихачев [1964: 318]. Арго — явление семантически подвижное; оно «возникает и обновляется точно таким же образом, как и обычный язык» [Dauzat 1922: 194]. Изменяются и его взаимоотношения с жаргоном, разрушается былая корпоративность и тем более «потаённость». Так, воровское (блатное) арго своей лексикой все прочнее врастает в воровской жаргон, тайны которого для любой нынешней тюремной администрации подчас знакомы даже лучше, нежели его носителям. Современная арготика нашла свое убедительное отражение, в частности в работах таких известных отечественных исследователей, как В. Д. Бондалетов [1987] и М. А. Грачев [1997; 2003]. Со времен Ф. В. Трахтенберга [1908], Б. А. Ларина и В. Стра- тена [1931], В. Тонкова и Ф. Оберпфальцера [1934], других давних исследователей воровского арго изменился не только его словарь, изменилась и сама философия блатного языка, отличительными особенностями которого являются: 1) словесный камуфляж (переиначивание известных общеупотребительных слов: орел — «сердце», кукла — «подделка, муляж», букет — «набор статей уголовного кодекса», замазка — «проигрыш», копыто — «нога», мелодия — «милиция», чердак — «нагрудный карман», намордник — «решетка на окне», парашютист — «заключенный, который выносит парашу»); 2) принцип кодирования — вещность и частность как выражение логики словесного камуфляжа: малява — «записка, письмо», север, толчок — «туалет», сапог — «сотрудник милиции», благодать — «умывальник, баня», обезьяна — «зеркало». Как видно, камуфлирование совершается по отдельному сходству, через соединение вещей, явлений объективной действительности. Блатной жаргон придает утратившим конкретность словам их былую вещность: висячий замок стал серьгой, язык — боталом, глаза — фарами, а галстук — селедкой. В воровском жаргоне общие представления об определенной вещи или явлении заменяются частностями: их название — это одновременно и деталь, и конкретность какого-то другого объекта. Так, в воровских кругах угол — это «чемодан». Получается двойное движения понятия: угол, ставший чемоданом, теряет свою общность, ибо отныне он — конкретная вещь, но одновре менно он становится и более общим, ибо отныне угол включает в себя и углы чемоданные; это уже не деталь, а что-то целое: так, часть выступает символом цельности. 3) оскорбление как гносеология (конкретность жар- гона — оскорбительна, его вещность — издевательская, яркость — глумлива, а меткость — ненавидящая; см. слова-оскорбления: олень — «северный человек», зверь — «южный человек», дура — «ружье», мусор — «милиционер, надзиратель», псы — «охрана», лепило — «врач», фанера — «дурак, глупый, недотепа», сявка — «молодой, неопытный вор»; вместо Я тебя люблю — цинично-издевательское Я на тебя упал, вместо содружества — кодло)\ 4) информативность взамен мышления, — отсюда отсутствие абстрактных понятий в нем: «бытие вора трагично и неожиданно; практически вся жизненная энергия тратится на то, чтобы уцелеть. Абстрактного мышления такая обстановка не стимулирует» [Снегов 1990: 76].
Словом, мир носителя криминального жаргона (арго) — «искусственный, противоестественный мир идей, представлений, принципов, где все “вывернуто наизнанку”» [Толковый словарь уголовных жаргонов 1991: 8], а основным представлением арготирующих, определяющих их отношение к окружающему, «служит представление о борьбе двух миров» [Лихачев 1935: 61]; см. также: [Лукашанец 2006: 323]. В «блатной музыке» современных преступников арготизмы легко уживаются с жаргонизмами. Например, трудно определить, где тут арготизм, а где жаргонизм, в таких фразеологизмах, как дать пером в орла— «ударить ножом в сердце», очки (ксиеы) ломать — «проверять документы» и натянуть деревянный бушлат — «умереть», подать заявление зеленому прокурору — «бежать из места заключения», получил ноги — «выдали пропуск», брать на оттяжку — «пугать», поволокло по кочкам — «ряд последовательных неудач», мойка — «бритва» (примеры взяты из «Толкового словаря лагерноворовского языка», приложенного к статье С, Снегова «Философия блатного языка», и из словарей современного тюремного арго). Воровское арго — это, по существу, выражение человеконенавистнической, рабской психологии; именно она, психология раба, психология униженности, некогда и вызвала к жизни и саму арготику. А появилось арго очень рано: оно было знакомо уже египетским рабам, а в Европе — по крайней мере, со времен римских завоеваний. Но уходит из жизни один жаргон — появляется другой. Угасло арго офеней, ремесленников, лирников и нищих; то же случилось и с детским арго. Однако в со-* временных условиях социального расслоения общества и оживления негативных тенденций в стране активизировались жаргоны преступных элементов, наркоманов, проституток; в условиях тесного сращения бизнеса и криминала начали активно формироваться арго дельцов теневой экономики, рэкетиров. Так, у последних наехать — это «любым способом, не исключая насилия, выбить деньги у должника», а быки — «штурмовые отряды распоясавшегося криминала»; дельцы криминала «заказывают уже не бифштекс — а соперников по бизнесу, и наезжают не в гости — а руками (ногами, кастетами) бандитов на того же соперника» (Марийская правда, 9 февраля 2002 г.). Причем «словарные «интервенты» из лагерной зоны и воровской фени не ограничены какой-то одной сферой применения и одинаково свободно используются и кремлевскими лидерами, и рыночными кидалами» [Новый русский лексикон 2000: 6]. Русский сленг постоянно расширяет свое речевое поле. В последнее время рядом с военным сленгом появился еще и генеральский. Чеченская военная эпопея породила в речи российских генералов такие сленгиз- мы, как выдавливание («силовое выдворение бандитов из населенного пункта») или зачистка («освобождение населенного пункта от остатков бандформирований»). Формируется сленг в правительственно-чиновничьей среде: таковы, например, сленгизмы устрожение («усиление финансово-налогового контроля») или мочить бандитов даже в сортире («настигать преступников всюду, где бы они ни укрылись»). Отметим еще и такие жаргонные выражения, как отмывание {замораживание) средств, черный нал, обвал экономики, сесть на дотационную иглу, или эвфемизмы типа нецелевое использование средств (вместо воровство). Высокопоставленные чиновники не чураются таких арготизмов, как линять, не сечь, срубить (отстегивать) бабки и даже на хазе напряг или забить стрелку... Создаются афоризмы, коими элитное чиновничество не прочь и пощеголять; они даже включены в словари крылатых выражений- Вот лишь некоторые из них, созданные на базе игры антонимами: «Деньги не пахнут, потому что их отмывают», «Ученье — свет, если денег тьма». Россияне помнят, как в связи с зафонтанировавшим в ельцинскую пору «свободным рынком» в стране сразу стала формироваться стая рэкетиров — вымогателей, обиравших сферу только что нарождавшегося частного бизнеса, и сразу же, что называется, «на заре туманной юности» рэкета, стал складываться корпоративный язык обирал, в который хлынула мутная волна уголовно-тюремного арго: земля здесь уже слово не общепринятого толка, а «территория, подконтрольная рэкетирам»; семья — «крепко сколоченная корпоративная группа рэкетиров»; братан, дружбан — «член этой семьи, на которого можно всегда положиться». В ходу здесь и жаргонизм братва, в который авторы «Большого словаря русского жаргона», усиливая криминальную сущность жаргонизма, вкладывают в него следущее значение: «члены группировок рэкетиров, криминальных структур в экономике, мафиозных группировок» [Мокиенко, Никитина 2001: 75]: «Братва, которая здесь кормится, потеряет свою грядку» (Коме, правда. 2002,20 сентября). Обратимся к небольшому фрагменту из очерка В. Казакова «Исповедь вымогателя» (Красная звезда. 1989. 4 октября): «[Пишут] о дебилах и пацанах, которые врываются с “пушками” и требуют 2-3 “штуки”. Такие горят скоро, да и нам кровь портят». Обратите внимание: кажется, всем хорошо знакомо, кто такие дебилы и пацаны, но в рэкетирском жаргоне — это совсем не то: дебилы и пацаны — «неопытные», «провальные» вымогатели («со стороны»)»; пушки — «оружие вымогателей»; штуки — «выколачевыемый «оброк» с торгашей (в тысячах)»; гореть (іпогореть) — «попасться с поличным». Откройте старую книгу В. Ф. Трахтенберга «Блатная музыка» [1908], загляните в словарь «жаргона» тюрьмы, и вы поймете, откуда дует ветер в паруса нынешнего рэ- кетного мира.