1. Отличия русского сленга от англо- американского и его соотнесенность с арго и просторечием
А как ведет себя сленг в русском языке? В чем его семантическая сущность? Какова соотнесенность русского сленга с жаргоном и арго? Эти и другие проблемные вопросы, связанные со сленгом, уже затрагивались ранее в ряде наших работ [Липатов 1991: 129-146; 1992: 66-68;1994:71-79;1998:168-171; 2002:6-9; 2003: 380- 386; 2004: 246-251; 2005: 22-26; 2006: 300-317].
Да, русский сленг — это идиолектно-социолектное явление особого рода, коренным образом отличное от American English. В русском языке сленгизмом может стать любое слово, кроме открыто бранного, лишь бы было оно новым по сравнению с узуальным. В этом находит объяснение легкость и быстрота появления новых слов в сленге. Сленгизм всегда активен, заразителен, поэтому его сразу же подхватывает сленгирующая среда и закрепляет в своем вокабуляре. Однако, несмотря на свою экспансивность, сленг по общеупотребительности не может стать вровень с литературным языком. Его жизнь определена неким замкнутым, определенно корпоративным кругом; но, в отличие от арго, эта корпоративность не носит характера тайны, закрытости. Это относится не только к общему сленгу (General Slang), а и к отраслевым его сленгам — ив первую очередь школьному, студенческому и военному, составляющим единый, молодежный сленг — самый обильный и самый выразительный по своей экспрессивности пласт социально обусловленной речевой стихии. В пределах этого мощного пласта сленгизмов слова-экспрессивы постоянно взаимопереливаются и, тем не менее, за пределы молодежного сленга чаще всего не выходят: покинув локальную среду, сленгизмы утрачивают связь с нею и через просторечие переходят в узус. Так стало, например, со словосочетаниями провалиться на экзамене, пролететь (вылететь) в трубу, ходить на ушах («проявлять бурное веселье»). Не случайно сленгизмы подобного рода уже давно стали проникать в публицистику: «А эти нервные задиристые аграрники и публицисты, бородатые и безбородые, — зачем они сушат мозги, изучая опыт передовых стран?» (Известия, 1989. 2 сентября). Как и всякий социолект, русский сленг отличают социальная маркированность и структурная самостоятель ность. Он не пересажен искусственно, как цветок, с чужой английской почвы, а прошел долгую и надежную школу русского просторечия и не появился в готовом виде, словно Минерва из головы Юпитера, а издавна (по нашим наблюдениям, по крайней мере с начала XVIII века) пополняется за счет просторечной лексики. Это-то и создает трудности при определении, куда, например, отнести — к просторечию или сленгу — фраземы рвануть во все лопатки или дать стрекача. Об этом убедительно свидетельствуют, например, литературные источники XVIII века — травестирован- ные поэмы (Люценко 1795; Осипов 1791-196). Таковы фраземы охолостить ушат сивухи и отдать кубок (и тут и там — «выпить до дна»): «Потом пришед домой, сивухи ушат охолостили вмиг» (Луценко, 612) и «Скорее братцы, без откладки, — сказал троянцам всем Еней — Отдуем кубок полный сей» (Осипов, 422). Или фраземы брызнуть к своим кумирам и лизнуть вслед (за кем-то) в значении «быстро побежать»: «[Сивилла] Как заяц от собак из мяла К кумирам брызнула своим» (Осипов, 281) и «Много множества других [нимф] Лизнули вслед за Прозерпиной» (Люценко, 587).
Здесь сленгизмы еще «растворены» в просторечиз- мах, их дифференциация произойдет значительно позднее, а просторечий, к месту будь сказано, не чурался даже классицист Г. Р. Державин. Они, по словам Н. В. Гоголя, выступают у того «на фоне традиций высокого стиля со всей своей фамильярной беззастенчивостью». Эта «фамильярная беззастенчивость», столь характерная для сленга, проступает местами в радищевском «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790). Вот, выходя, семинарист выронил сверток бумаг. «Я поднял упавшее и не отдал ему. Не обличи меня, любезный читатель, в моем воровстве; с таким условием я и тебе сообщу, что я подтибрил». И в другом месте: «Признаюсь, я на руку нечист; где что немного похожее на рассудительность увижу, то тотчас стяну» (глава «Под- березье»). Оба этих глагола — и подтибрить (стибрить) и стянуть — ярко выраженные просторечия равно, как и крючок сивухи вместо рюмки самогона в главе «Спасская Полесть»: «...поворотя оглобли, курьер опять скачет, успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи». Жаргонное слово подтибрить использует и Н. В. Гоголь. Так, в его «Вие»: «Богослов уже успел подтибрить с воза целого карася». Или из разговора Плюшкина с Маврой в «Мертвых душах»: «А вот я по глазам вижу, что подтибрила...» и «Да на что бы я подтибрила. Ведь мне проку с ней никакого». Однако в отечественной сленгологии есть и иные взгляды на проблему отношений в русском языке сленга с арго и просторечием: «истоки русского сленга восходят к 20-30 годам XX века», а его основу «составили интержаргонные языковые явления, пришедшие, в пер вую очередь, из воровского арго. Так постепенно складывается новый тип жаргонизированного просторечия (по определению JL И. Скворцова), или сленга» [Саляев 2002: 106]. И как полагает В. А. Саляев, история русского сленга начинается, прежде всего, с воровского арго, с чем, пожалуй, трудно согласиться. В сленге противоборствуют две тенденции — стремление к новациям и традиционализм, интеллектуализация и преднамеренная просторечность. Потому-то и закономерны колебания в отнесении того или иного слова- экспрессива к сленгу. Так, попадая в сленг, любое из слов (окказионализм, диалектизм, профессионализм-жарго- низм и пр.) подвергается нейтрализации: окказионализм теряет свою индивидуальную принадлежность, диалектизм — территориальную (локальную) закрепленность, профессионализм — свою производственную специфику. Для любого сленгизма-экспрессива характерна оценочная окраска: так, в школьном сленге локатор — это «ученик, ловко и быстро схватывающий подсказку», космонавт — «ученик, сбегающий с занятий», сенокос — «всеобщее списывание»; у студентов библия — «объемистый учебник», вырубиться — «потерять контроль над собой», выпасть в осадок — «сильно удивиться».