Прав поэт И. Фоняков: «Свои слова у времени любого...» Но закономерен вопрос: а как относиться к сленгу? По мнению большинства специалистов в области культуры речи и риторики, сленгизмы не наносят вреда языку и речевому общению, если те умеренны, если они лишь вкрапления в текст подобно стилевым и лексическим инкрустациям, помогая создавать шутку, озорную иронию, определенный речевой колорит и выполняя при этом речевую и стилистическую заданность.
Но опасно, когда речь молодого человека буквально нашпигована «словечками-шифрами» и у того начинает утрачиваться способность выражать свои мысли без лавины сленгиз- мов, круто перемешанных с жаргонизмами. В любом деле чрезмерность опасна, но вдвойне опасней она в языке. В 90-е годы прошлого столетия в условиях речевой вседозволенности были сняты все табу и ограничения на использование жаргонных и грубых слов и речений, включая обсценизмы и матизмы. В нашу речь хлынула и перешла в русский язык лексика деклассиро ванных элементов (блатной тюремной «малины», нищих, бродяг, проституток), складывавшаяся на протяжении нескольких столетий. Бытование арготической лексики в литературном языке стало не только вседозволенным, но и «престижным»: хлесткие арготизмы ворвались в прессу, удобно чувствуя себя в броских заголовках газет (особенно «желтых» — с их жаждой к сенсационному); просто «необходимыми» стали они в речи «творческой элиты» и «поп-звезд», заполонивших телеэкраны. А «многие слова стали заголовками фильмов последних лет. Они деэтимологизировались, воспринимаются как естественные в речи современных носителей языка, не оскорбляют речевое достоинство говорящего и слушающего» [Бушев 2007: 209]. В современных СМИ все чаще и чаще стали использоваться слова и выражения из молодежного и криминального жаргона, выступая ярким негативно-оценочным средством характеристики их персонажей: Пока вы все по Майямам и Таиландам, мы тут деньги заколачивали! — ответила расчетливая Наташа [Королева]. — Прикинь: я срубила за январь больше, чем за все предновогодние вечеринки! Вот на днях вернулась из Израиля, где зажигала с Жанной Фриске и Тиной Канделаки. Там такой фантастический прием был — в отеле «Хилтон»! Засветились все миллиардеры... (Экспресс- газета. 2007. № 6). Права JI.B. Рацибурская, цитируя данный пассаж, полный открытой вербальной агрессии: «Поскольку в коммуникативные намерения автора входит не просто экспрессивное выражение негативного отношения, но и воздействие на массовое восприятие, сознание читателя, слушателя, то употребление арготизмов без надобности способствует навязыванию читателю уголовной морали, формированию устойчивого противоправного поведения» [Рацибурская 2007: 234]. Вот еще один примечательный разговор двух особ из «новых русских»: — А вот мы вчера у Танюшки зависали, время хорошо провели. Классная была вечеринка — чумовая просто зависаловкаї Одна парочка, правда, изменила нам и поехала тусануться в клуб... И повисла там до утра, на дис- коче колбаситься. — Кстати, не заколбаситъся ли нам к Сереже? — Разве что на уик-энд, а после работы меня обламывает куда-то ехать. Я генуборку замесила. — Что-что!? — В квартире собираюсь убраться, а потом — стирку занавесок замутитъ... — Ага, догоняю... А меня в театр пригласили, я туда должна подтянуться к половине седьмого. Пойду в театр во всем нулевом, туфли — особая моя гордость: купила их вчера, туфли — просто шоколад, но на них я, увы, попала...» [Северская 2004: 142-143]. И самое печальное, что все эти «познания» из арго- тики уголовного мира подруги почерпнули из мутной речевой лавины современных СМИ.
По мнению М. А. Грачева, «журналисты, употребляя арготические слова, сами того не подозревая, осуществляют акт вербальной агрессии по отношению к читателю, невольно превращая его в человека, сочувствующего уголовным элементам и покорно воспринимающего их субкультуру» [Грачев, Романова 2006: 74]. Да и сами журналисты, «залихватски описывая события арготическими словами, употребляя их всуе, невольно начинают симпатизировать уголовному миру, его морали, законам и субкультуре» [там же: 74]. Так «вульгаризация газетно-публицистического стиля уже сказывается на интеллектуальной планке газетных жанров» [Рацибурская 2007: 235]. Так мы оказываемся в замкнутом круге: «общество диктует [языковую] норму, а язык влияет на мысль общества» [Бушев 2007: 212]. Газеты и блоги Интернета и в наши дни — в плотном тумане американизмов и обильно пестрят макаронизмами. Вот, к примеру, объявление в газете: «Рекрутинговой фирме требуются топ-менеджеры и супервай- зеры мерчендайзеров. Облигаторные квалификации — эмабельность, коммуникабельность, перформативность и транспортабельность. Аппликации принимаются по э-мейлу в приаттаченном файле». А вот аннотация к книге для школьников младшего возраста: «Представленная автором психоделическая фантасмагория раскрывает перед читателем диалектическую экзистенциональность синдрома посткойтальной абстиненции, когда индивидуум не способен абстрагироваться от ламинантно присущих ему девинантных аберраций, являя тем самым яркий пример конвергенции деструктивной ментальности и перманентно когнитивного креатива». А ведь, по словам авторов, «книга рекомендована для домашнего чтения в 1-3-х классах начальной школы...» Или образчик того, как в свои произведения напускают дым зауми философы: «Причастность Логосу единственной альтернативой имеет несуществование. Гада- мер, рефлексируя всякую друговость интепретирующе- го понимания как аватару традиции, субституирует Абсолют культурным архивом. Именно так и должен выглядеть “конец истории”: приведение исторической событийности к тотальной рецитации». А вот как авторы учебного пособия, адресованного студентам, только еще начинающим изучать научный курс русского языка, толкуют одну из важнейших глагольных категорий: «Категория наклонения — это совокупность двух глагольных граммем, инвариантно сигнализирующих перепад облигаторной предикации». Сдается, что из-за строк обоих текстов выглядывают замысловатые, как ребус, криптонимы. Так русскому языку грозит оскудение, утрачиваются его смысловые регистры и волшебные звоны слова. Утрачивают связующие нити с родным языком и наследники Тараса Шевченко, живущие вне пределов Родины. Как дорого обходится потеря родного начала в слове, убедительно свидетельствует, например, речь молодых украинцев, проживающих в Канаде и Соединенных Штатах: — Попентував на другій хльорі, а це ще робив кабор- ди в кітчен і зафіксував степси в бисмент. Та тако спен- дую голидей... — А я це маю троблі з каров. Буду мусив чинчувати таерс і чекувати брикс, бо вчора ввечері, як робив лефт турн на конорі, то мало не зробив акцидент з другов каров, але мав лак... (Молода Україна. 1971, грудень. С. 11). Нет, не может сленг быть полноценным средством общения, поскольку тот, не обладая необходимой мерой языкового вкуса, не способен вступать в состязание с литературным языком. Уместно напомнить здесь проницательные слова А. С. Пушкина [1964: 53]: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмеренности и сообразности», целиком адресовав их и сленгу.