Гендерная теория и критика маскулинности

В наши дни нет недостатка в новых прочтениях и критике Маркса. Эти многочисленные прекрасные исследования концентрируют свое внимание на неадекватности объяснительной стратегии классического марксизма1.

Связь между маскулинностью и женоненавистничеством детально описывается и исследуется в рамках гендерной теории — в современном ответвлении психоанализа2. «Гендер» относится к явным проявлениям сексуального различия и идентичности, которые на самом деле навязываются людям, социальным и природным явлениям. В большинстве культур гендер моделируется в дуалистическом, дихотомном и иерархическом режиме, способствующем привилегированному положению мужчин и подчиненному положению женщин. Тем не менее реальное содержание гендерных проявлений в разных культурах отличается огромным разнообразием. Это значит, что гендер, с одной стороны, есть явление практически любой культуры, а с другой — что он не обладает никаким фиксированным, общекультурным или общеисторическим содержанием. В сжатом виде его можно назвать сложной условностью. Не касаясь сейчас трудного и важного вопроса реальной распространенности гендерного деления в различных культурах, можно смело утверждать, что современная западная культура всегда была и остается глубоко «геитерированной». Вопреки гуманистическим претензиям Просвещения и либерального политического дискурса, современные народы Запада населяют политизированную культурную Вселенную, искусно и соразмерно созданную на основе предполагаемых значимых различий между полами3. Ключевые термины этого различия, которые являются значимой конституирующей частью современных представлений о субъективности и находятся в процессе социального изменения и радикального переосмысления, — «феминность» и «маскулинность».

Если представить современную гендерную теорию довольно грубо, она заключается в том, что формирование мужской и женской идентичности происходит согласно асимметричным, хотя иногда дополняющим друг друга гендерным сценариям. Эти сценарии сначала разыгрываются в первые месяцы и годы жизни человека (доэдипов период) с двумя главными героями: матерью (кормилицей или няней) и ребенком. В результате женской опеки фигура матери становится средоточием противоречивых чувств ее подопечных. Вот как описывает это И.Бальбус:

«В одно и то же время она — и тот, с кем изначально и неотделимо идентифицирует себя ребенок, и тот, кто заставляет (всегда лишь частично) расстаться с этой идентификацией. Таким образом, именно мать становится мишенью той подсознательной враждебности, которая накапливается в детях обоих полов в результате этого неизбежно болезненного разделения. Мать, которую любят, всегда одновременно ненавидят»4.

В обществах, где все «матери» — женщины и где подобная материнская судьба ждет практически всех женщин» изначально противоречивые чувства по отношению к матери легко и естественно распространяются на женщин в целом.

Но и само это противоречие далее различается в тендерно специфических терминах. Эю проявляется в том, что мальчик борется за особую гендерную идентичность — единственный вид идентичности, «предлагаемый» ему его культурой. Именно здесь аспекты разделения и обособления приобретают особое и различное для мальчиков и девочек значение. К.Кан так обобщает эти различия, наиболее подробно выделенные НЛодороу и Д.Диннерстайн:

«Ведь хотя [девочка] следует той же последовательности симбиотического союза, разделения и обособления, идентификации и объектной любви, что и мальчик, ее феминность проявляется в отношении к человеку ее же пола, в то время как маскулинность мальчика проявляется в отношении к человеку противоположного пола. Ее феминность укрепляется посредством ее изначального симбиотического союза со своей матерью и посредством той идентификации с ней, которая должна предшествовать идентичности, в то время как маскулинности угрожает опасность со стороны того же союза и той же идентификации. В мальчике чувство маскулинности противостоит зарождающемуся в союзе с фемин- ным чувству "Я"»5.

Этот анализ подразумевает, что критической угрозой маскулинности является не кастрация (по классическому психоанализу), а скорее угроза заново раствориться в материнском.

«Разделение труда в воспитании детей в результате приводит к объективизации женщин — к отношению к ним как к "Другим", объектам, а не субъектам или "Я", — которая распространяется на отношения во всей нашей культуре. Развитие "Я" ребенка исследуется на основе противопоставления с матерью в качестве первого заботящегося о нем существа, которое становится "Другим". Мальчики принадлежат к противоположному полу по сравнению с матерью, и поэтому им особенно необходимо дифференцироваться от нее, но в то же время дифференциация для них становится проблематичной. Получается так, что мальчик определяет свое "Я” скорее по контрасту, не чувствуя некоей целостности или связи. Он становится "Я" и воспринимает свою мать в качестве "Другого". Этот процесс развивается и дальше, когда он пытается доминировать над "Другим”, чтобы укрепить свое чувство "Я". Такое доминирование начинается с матери как объекта, распространяется на всех женщин, а затем в обобщенном виде и на всех остальных, которых он также начинает вос принимать в качестве объектов, а не субъектов. Эта черта — отношение к людям и восприятие людей как вещей — становится одной из основных черт мужской западной культуры»7.

В работах по формированию и присвоению гендера есть много идей о том, что существуют способы, при помощи которых мужской опыт приводит к определенным когнитивным тенденциям, структурирующим восприятие8. Такие когнитивные тенденции могут составлять некие интеллектуальные матрицы (или быть их частью), имплицитно надстроенные вокруг онтологической и эпистемологической первичности маскулинного субъекта. Они могут включать в себя некоторые из следующих элементов: воинственный штамп дуалистического мышления, настойчивое и систематическое усиление первичной динамики в формате оппозиции «Я» / «Другой»; создание дихотомных полярностей для описания и оценки событий, объектов и процессов природы и общества; необходимость существования и привилегированный статус какой-либо единичной идентичности и определенности по отношению к своей «собственной» идентичности и окружающей идентичности других «субъектов». Также следует упомянуть отрицание связи с другими человеческими существами и природой; страх и отказ от непредвиденных проявлений природы, включая ограничения, накладываемые на нас телесной оболочкой и природным окружением; идентификацию этой непредвиденности с феминностыо; представление об одиночном субъекте, погруженном во враждебный и опасный мир; детализированные выражения и описания радикального или героического индивидуализма. Далее, характерна направленность внимания на темы свободы, автономности и трансцендентности; такие представления о познании, как «познание как оппозиция» и «познание как борьба», основанные на дистанционных отношениях между субъектом и объектом познания; страх, клевета / диффамация и враждебность по отношению ко всему, что определяется как женское или феминное; идеализация и прославление феминного. Эти два последних элемента, кажущиеся на первый взгляд несовместимыми, резюмируют влияние ложной дифференциации от материнского объекта, от матери / «Другого».

Конечно, Маркс блестяще и очень точно понимал то самое положение объекта, которое в качестве ключевой черты мужской западной культуры выделили Н.Чодороу и другие. В какой степени он находится в рамках (или вне рамок) обрисованной выше маскулинной конфигурации сознания и значения? Я собираюсь ответить на этот вопрос в оставшейся части данного эссе, обращая особое внимание на стиль Маркса и беря за основу важнейшие положения его теории.