Стиль Маркса

Исследователям Маркса хорошо известно, насколько близко связаны содержание и стиль его работ. Критики и ученики Маркса согласятся, что его характерный полемический стиль был весьма агрессивным, что в том числе выражалось в «выделении его собственной позиции путем исключения из нее своих бывших или потенциальных коллег»9.

Размышляя о возможных источниках агрессивного стиля Маркса, Сигел выдвинул предположение о том, что в этом могла сыграть важную роль его мать. По словам Сигела, стиль Маркса мог быть реакцией на навязчивый и доминирующий стиль воспитания Генриетты Маркс. В этой интерпретации есть несколько проблемных моментов, хотя и немало интересного.

Во-первых, мы просто не знаем достаточно о Генриетте Маркс и ее отношении к Карлу, чтобы характеризовать ее как властную мать12. Однако мы также могли бы задаться вопросом, может ли материнское воспитание в буржуазной семье, состоящей из отца, матери и ребенка, не быть навязчивым и доминирующим? Сигел все сводит к «вине матери», в то время как на самом деле вопрос, скорее, связан со структурой семейных отношений. Я имею в виду, что семья, в которой рос Маркс, уже была той современной, насыщен но чувственной, социально изолированной структурой, состоящей только из отца, матери и ребенка, в которой дети обычно воспринимают матерей как навязчивых, независимо от поведения или отношения конкретной матери. Такое восприятие, в свою очередь, обычно сохраняется во взрослой жизни, часто в подсознательных, измененных и/или скрытых формах. Отчужденные взрослые отношения Маркса со своей матерью в сочетании с его преувеличенно романтическими ухаживаниями за Женни фон Вестфален говорят нам о том, что он страдал от неразрешенного противоречивого отношения к первичной доэдиповой матери / «Другому». Это противоречие, как мы увидим, проявляется и в его анализе женского труда при капитализме. Тем не менее оно практически не связано с конкретной женщиной, которая его воспитывала.

Вторая проблема анализа агрессивного стиля Маркса Сигелом состоит в том, что он считает этот стиль всего лишь индивидуальной особенностью личности, упуская тем самым из вида ту интеллектуальную дискурсивную традицию, в рамках которой находился Маркс13. Соперничающий, агрессивный стиль — это важная черта западной философской традиции; более того, возможно, что именно в диалектике этот стиль нашел особенно гостеприимное окружение, т.к. диалектическая форма дискуссии подразумевает воинственные, так же как и диалогические черты. Агрессивный интеллектуальный стиль Маркса следует рассматривать обязательно с учетом определенного наследия, которому соответствовал его темперамент, а возможно, Маркс был просто одарен именно для него.

Наконец, мы можем расширить представление Сигела о стиле Маркса, заметив, что агрессивный, соперничающий стиль является частью маскулинной когнитивной структуры. Этот стиль (который, помимо Маркса, мы встречаем и у других политических теоретиков, бывших блестящими ораторами, как, например, у Гоббса) можно понимать, в частности, так: он суммирует на уровне взрослой интеллектуальной практики предшествующий ей процесс борьбы за свое место и идентичность по сравнению с доэдиповой матерью / «Другим». Отголоски этот ранней борьбы определенным образом отражаются в полемическом стиле Маркса, браво марширующего по территории противника и не терпящего никаких соперников. Ирония состоит в том, что радикальный теоретик родового существа и коммунизма стал воплощением такой интеллектуальной позиции и стиля, которые противоречат его собственной социальной онтологии14.

Таким образом, анализ Сигела может быть защищен оговоркой о том, что мы заменяем выдуманную мать первых воспоминаний и опыта Маркса его «реальной» матерью и признаем, что матери этого типа подспудно присутствуют в стилистической традиции соперничающего интеллектуального дискурса и «помогли» (как проекции маскулинного воображения) сформировать стиль и подтекст этой традиции15.

История пост-запечатленности (post-embeddedness)

На первый взгляд кажется, будто Маркс избегает маскулинной схемы значения, описанной выше и изначально заложенной в его полемическом стиле, и даже борется с ней. Например, современная диалектика — это методологическая попытка преодолеть дихотомии, выдвигаемые эпистемологическими представлениями, которые идут по стопам картезианского миропонимания. Сначала может показаться, что диалектика ближе к феминному эпистемологическому направлению, особенно учитывая акцент, который она делает на взаимосвязности и диалогичности. Материалистический аспект метода Маркса также имеет явные параллели с феминистской критикой идеалистических или рационалистических положений, на основе которых (мужскому) разуму придается больший статус, чем (женскому) телу. Однако, несмотря на все эти потенциальные точки соприкосновения между марксизмом и феминизмом, реальное воплощение и разнообразные проявления диалектики и материализма, которые мы находим в работах Маркса, берут свое начало в специфически маскулинной структуре референтности и значения и сами же ее укрепляют.

«В действительности Маркс в своем анализе отталкивается от мужского труда и игнорирует особенности женского труда», — пишет Н.Хартсок16. Марксов анализ «человеческого» труда в важнейших своих аспектах подразумевает подобную невидимость труда женщин. Учитывая онтологический и материалистический акцент Маркса на трудовой деятельности людей и предварительных условиях определенных форм специфически «человеческой» деятельности, невидимость женщин (особенно в роли воспитателей / кормилиц и матерей) чрезвычайно удивительна и проблематична.

В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс анализируют историю разделения труда и считают первым его проявлением гендерное разделение труда в семье. Далее они определяют семейные отношения, включая и это разделение труда, как «естественные». Мало того, они нивелируют значение семейного разделения труда по половому признаку, заявляя, что «настоящее» разделение появляется только с разделением труда на физический и умственный17. Это выглядит особенно проблематично, учитывая ту настойчивость, с которой Маркс призывал анализировать общественные отношения как результат определенного исторического развития, а не вечную данность. В результате Маркс и Энгельс в своей нацеленности на разделение труда между «умом» и «рукой» упустили то, что Х.Роуз называет «сердцем»:

«Труд женщин — особый: независимо от того, выполняют ли они простую работу служанки или занимаются требующим сложных навыков уходом за детьми, в нем постоянно присутствует личностное служение. Может быть, чтобы ПОНЯТНО объяснить сущность этого труда, заключенного в заботе, близких отношениях и требующего глубокого эмоционального участия, следует использовать идеологически нагруженный термин "любовь". Ведь без любви, без близких межличностных отношений человеческие существа, особенно маленькие человеческие существа, существовать не могут. Этот требующий эмоционального участия труд заставляет женщин отдавать ребенку и мужчине часть самих себя. Поэтому производство людей качественно отличается от производства вещей. Оно требует заботы — труда любви»18.

На наш взгляд, более разумно считать первой материалистической предпосылкой человеческого существования феномен рождения; признать, что какая-то женщина «своим трудом» произвела меня на свет. Если пойти таким путем, то следующей предпосылкой должна стать забота о нас в течение первых лет жизни, когда мы уязвимы и биологически, и эмоционально. И эта вторая предпосылка связана с первой предпосылкой, о которой пишут Маркс и Энгельс (но не исчерпывается ею): производством средств для удовлетворения наших потребностей в питании, убежище и защите. К этой предпосылке следует добавить потребность новорожденного человека в социальных взаимоотношениях.

Как ни странно, воспроизводство в понимании Маркса и Энгельса является третьей предпосылкой истории: «Люди, ежедневно изменяющие свою собственную жизнь, начинают производить других людей, размножать свой вид: отношения между мужчинами и женщинами, родителями и детьми, в семье»19. Здесь странным, но знакомым образом искажается историческая последовательность — ведь точкой отсчета в их анализе условий существования создающих историю людей является уже рожденный, вскормленный и выращенный человек. «Мать» же выходит на историческую сцену лишь в третьем акте, причем одновременно с «отцом». Однако и история, и здравый смысл подсказывают нам, что «матери» предшествуют «отцам». Феминистская история также говорит, что отцы весьма постарались уничтожить этот несущий им угрозу факт. В этом смысле «Немецкую идеологию» можно рассматривать как явного соучастника патриархатной истории и идеологии.

Такой странный исторический анализ пропитывает экономическую структуру описания и объяснения Маркса, в которой специфически женский труд исчезает и остается лишь «тенденциозный в гендерном отношении анализ общественного производства и неполный анализ жизненных процессов человека»20. Здесь вопрос не столько в номинальном исключении, которое можно было бы просто поправить, включив женщин и женский труд в теорию. То, что Маркс не признает и соответственно не анализирует репродуктивный и воспитательный труд, непосредственным образом влияет на его понимание «человеческого» труда вообще, искусно представленное в сравнении архитектора и пчелы в «Капитале». Несмотря на то что это сравнение справедливо подчеркивает творческий и сознательный характер человеческого труда, оно ошибочно постулирует идеализированный и чрезмерно ментальный образ неотчужденного труда, освобожденного от рабства необходимости:

«На самом деле, царство свободы наступает только тогда, когда исчезает вызванный необходимостью и материальными соображениями труд; поэтому по самой природе вещей оно находится вне сферы реального материального производства... Свобода в этом пространстве может состоять только в социализированных людях, связанных друг с другом производством, сознательно регулирующих свои отношения с Природой, пытающихся подчинить ее своему общему контролю, вместо того чтобы она в виде слепых сил Природы управляла ими, и пытающихся добиться этого с наименьшими затратами энергии и при таких условиях, которые бы наи лучшим образом сочетались с их человеческой природой и были бы ее достойны»21. (Курсив мой. — К. С.)

Для процветания подлинно «человеческой» истории необходимость — этот ее вечный враг — должна быть как можно сильнее ослаблена. Таким образом, природа и человечество противопоставляются друг другу, и это очень важно. На этом уровне отношение Маркса к природе неожиданно напоминает Джона Стюарта Милля22. Такое представление о свободе самым тесным образом связано с его ощущением истории, в частности, с представлением о прогрессе как постоянно расширяющемся контроле над природой. Материальные и технологические условия такого контроля являются необходимым и достаточным условием самореализации человека. Поэтому предсказанное юным Марксом в «Экономи- ческо-философских рукописях» «примирение» человечества и природы имеет диалектической ценой контроль над природой.

И.Бальбус полагает, что господство над природой является естественным следствием Марксовой концепции производства, т.к. последняя подразумевает «инструментальные отношения между людьми и окружающим миром»23. Как воплощение «необходимости», природа является соперником человечества в поиске творческой, самодостаточной свободы. Если мы подходим к природе с такой инструментальной позиции, следует предполагать, что в ней «нет никакой внутренней ценности, никакого собственного достоинства», и поэтому она не предъявляет человечеству никаких нормативных претензий24. Аналогия В.Петти, которую Маркс с одобрением цитирует в «Капитале», что «труд — отец материального мира, а земля — его мать», подтверждает представление о природе как инертной материальной субстанции «производительною» труда и ассоциативно подыгрывает сексистскому представлению о женщинах как пассивных, природных, а потому не совсем человеческих существах. Если в молодости Маркс явно пытался нащупать пути примирения между человеком и природой, более поздняя версия коммунистического устройства представляет «очеловечивание» природы в форме садистского господства людей над ней:

«Коммунизм... относится ко всем природным условиям как к творению всех существовавших до настоящего времени людей, лишает их природного характера и подчиняет их силе объединившихся индивидов... Действительность, которую создает коммунизм, — это истинное основание того, что ничто не может существовать независимо от индивидов, поскольку действительность есть исключительно продукт предшествующего взаимодействия самих этих индивидов»25. (Курсив мой. — К. С.)

Подчинение природных условий, в свою очередь, воплощается в акте самоутверждения и самосозидания. Эта задача создать самого себя путем преодоления угрозы со стороны неконтролируемых природных сил и победы над ними является подобием процесса маскулинного обретения идентичности в противоположность матери / «Другому».

Если бы Маркс серьезно рассмотрел женский труд воспитания, взращивания и материнской опеки, ему пришлось бы пойти в одном из двух направлений: либо охарактеризовать этот труд как нечеловеческий, ниже уровня человеческого труда, поскольку он связан с природой и необходимостью; либо пересмотреть свой анализ труда с тем, чтобы включить в него репродуктивный и эмоциональный труд, сложным образом управляемый биологией и необходимостью, а кроме того, культурой и историей. (Если бы он сделал это, ему также пришлось бы переписать и свой анализ исторического развития, который, хотя и не так заметно, не менее «прогрессивен» в отношении женщин.) Подспудно в Марксовом анализе труда превалируют характеристики, данные его предшественниками. Эксплицитно труд матери вообще игнорируется, что очень удобно. Короче, это еще один пример «незамечания» матери в западной политической мысли.

, М. О’Брайен сравнивает мать с архитектором, выявляя некоторые из наиболее устойчивых и интересных сторон материнского труда, которые обошел Маркс. Их стоит рассмотреть подробно:

«Биологическое воспроизводство... не является сознательным актом воли. Никто не станет отрицать, что мать некоторым образом предвидит своего ребенка... Репродуктивное сознание женщины знает, что ребенок родится, знает, что такое ребенок, и в общих чертах представляет себе потенциал этого ребенка. Однако мать во многом отличается от архитектора. Женщина не может реализовать свои представления, воплотить их посредством того репродуктивного труда, в котором она участвует независимо от своей воли (если участвует вообще). В отличие от архитектора, ее воля не влияет на облик того, что появится. В отличие от пчелы, она знает, что то, что появится, будет иметь историю, так же как и она сама. Подобно архитектору, она знает, что делает; подобно пчеле, она делает то, что от нее не зависит»26.

Здесь поднимаются фундаментальные вопросы контроля, отношения человека к природе и характеристики собственно человеческой деятельности как исключительно рациональной и самопорождающей. Делая акцент на спланированнос- ти, сознательности и целенаправленности человеческого труда, Маркс противопоставляет такой труд царству необходимости (природы) и, соответственно, не может рассматривать женский репродуктивный труд и сопутствующие ему задачи как человеческий труд. То, что «производительный» труд как таковой был бы невозможен без репродуктивного и воспитательного труда, еще больше усугубляет проблематичный характер этого «невидимого» явления. Маркс не дает полного перечня предварительных условий существования «человеческого» труда, как он его определяет. Тут можно задать Марксу феминистский вариант того вопроса, который он сам задает представителям либеральных психологических теорий, игнорировавших историю производства в своих суждениях по поводу психологической жизни человека: «Что можно сказать о науке [марксизме], чьи основные положения не принимают во внимание это огромное поле человеческого труда [материнского] и которая к тому же не осознает своей неполноценности?..»27

По сути, Маркс в своей концепции исторического, основанного на трудовых отношениях анализа создающего самого себя человека отказался от исследования труда матери, а затем заново присвоил его себе28. Можно спросить: что плохого в этой знакомой идее независимости, самосозицания и самодостаточности, в которой можно распознать внушительный отзвук модернистского сознания? Во-первых, она, хотя и неявно, опирается на чрезмерно «пластичную» концепцию человеческой природы. И эта пластичность делает ее не таким уж открытым и необремененным представлением о человеческой природе, каким она хочет казаться. Во-вторых, эта идея высокомерна и идет по стопам проблематичных просвещенческих понятий о статусе природы. В-третьих, она воплощается в отрицании матери.

Маркс проделал важный и очень нужный критический анализ досоциальной индивидуальной монады либеральной теории, представляющей собой субъект, предшествующий тому обществу, в котором она живет. Однако предложенное им взамен понятие индивида как «совокупности обществен ных отношений» создает немало проблем. Особенно ярко описывает опасности пластичной концепции человеческой природы Р.Хейлбронер:

«Приходится платил» большую цену за представление о человеке как существе, определяемом только его социальным окружением. Ведь в таком случае человек оказывается выражением социальных отношений, связывающих его или ее с другими людьми, которые точно так же являются всего лишь проявлением своего социального существования. В таком случае у нас имеется только паутина социальных определений, не привязанных ни к чему, кроме животных тел»29.

А животные тела, согласно структуре антиприродного анализа Маркса, практически ничего не способны сказать нам о нас самих. Выявленное Д.Ронгом теоретическое партнерство между чрезмерно социализированным взглядом на человека и чрезмерно интегрированным взглядом на общество воплощается в судьбе политики в рамках теории Маркса и политической истории успешных марксистских движений30. Рухнувшее представление Маркса о взаимодополняющих и безоблачных отношениях между человеком и коммунистическим обществом слишком гладко, чтобы допускать политическую борьбу и диалог относительно существующих в обществе средств, целей, ограничений и возможностей. Практически невероятно, что великолепный теоретик борьбы и противоречий приходит к такому статичному представлению. А может, и нет? Возможно, сам Маркс воплощает человеческий предел жизни в состоянии постоянного конфликта. Интенсивный, дихотомический по структуре конфликт типа «сделай или умри» порождает противоположность: чистое, хотя и ложное примирение.

Придавать чрезмерное значение самосозидающим способностям человека к тому же и высокомерно. В таком случае мы отрицаем свою связь с природой и способствуем противостоянию природе, которая (как и мать) создала нас далеко не божествами. Такой акцент заставляет «человеческую» сущность вступать в конфликт с «природной» средой, полной ограничений, и в целом предвосхищает состояние «пост-запечатленности» (post-embeddedness), когда, согласно любимому высказыванию Дж.Шапиро, «человек перестает быть объектом неконтролируемых сил и становится абсолютно самосозидающим, постоянно выходя за рамки своих возможностей посредством творчества и постоянно участвуя в процессе собственного становления»31.

Post-embeddedness — это опасная и высокомерная фикция, которая к тому же по своему характеру является проявлением маскулинности и женоненавистничества. Она опасна, так как может привести к противоборству со стороны природы. Это проявление маскулинности, так как является порождением сочетания представлений и нужд — состояния, уходящего корнями в гендерированную идентичность, основанную на противопоставлении материнскому миру. Это проявление женоненавистничества, так как увековечивает страх перед природными, а значит, «опасными» женщинами и, как следствие, необходимость господства над ними. Господство над природой выливается в желание к ней вернуться. Это возвращение, как считает С.Бовеншен, происходит через посредничество женщин: «Только кажется, будто биологические, природные моменты человеческого существования полностью исчезли из повседневной маскулинной жизни: то отношение к внутренней [и внешней] природе, которую еще не поработили, проецируется на женщин, так что женщинам приходится платить за нарушение природных стремлений мужчин»32.

Систематические и взаимосвязанные попытки Маркса найти место природе и женщине в его огромной объяснительной схеме помогают выявить основное несоответствие в его теории — между гуманистическим волюнтаризмом («человек сам создает себя») и социоструктурным детерминизмом («сознание не определяет бытие; бытие определяет сознание»). Поскольку это несоответствие все-таки можно искусно преодолеть и соединить противоположное (как видно из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта»), возникает опасность прийти к однобоким формулировкам. Господство человечества над природой обещает всемогущество человека, которое всегда подвергается опасности. Заметьте, что капиталистическому варианту этой угрозы, анализируемому Марксом в разделах «Накопление» и «Воспроизводство», приписываются виталистические, природные и даже женские способности, включая способность динамично регенерировать. В результате, изъятая из пространства истории и трупа, «мать» появляется в облике плодовитого капитализма, воспроизводящего и восполняющего самого себя, в то время как интеллектуальные усилия Маркса, как хлопоты повивальной бабки, направлены на то, чтобы облегчить схватки грядущей или уже начинающейся революции33.

Преувеличенный акцент на самосозидании отрицает факт нашего рождения, вскармливания и воспитания. Он отрицает биосоциальную основу продолжения рода и проектирует ее исключительно на область «труда». К тому же он пропагандирует представление о коммунизме как отделении «пуповины [!] природной связи человека со своим родом»34. Эти идеи заставляют нас задуматься над высказыванием М.О’Брайен о том, что «в основе доктрины созидающего историю человека лежит невербализованная реальность того, почему он должен это делать»35.

Отрицая первые биосоциальные отношения, мы тем самым отрицаем свою неразрывную связь с природой как физических, уязвимых, животных существ. Мы также отрицаем происхождение и основу нашей родовой способности общаться. Философы, подобные Марксу, пытающиеся описать и представить этот важнейший аспект человеческой жизни без упоминания материнского или родительского труда, вынуждены искать его основы в деятельности (прак- сисе), которая возникает позже (намного позже!) нашего первого опыта общения. Неудивительно, что в результате такая теория оказывается «утопической» или нереалистичной. Если мы отрицаем материнский труд и женский труд любви, более открытый неинструментальным, направленным на сотрудничество, сложным отношениям с природой, у нас складывается ограниченное представление об «отличительно человеческом труде» и «родовой жизни»36. Без ретроспективной оценки нашего биосоциального происхождения мы, скорее всего, присоединимся к Марксу, к его представлениям о прошлом как просто отвратительной «куче навоза».

Отрицание «матери» в теории Маркса — которое также является основным звеном в социальном восприятии, определении и защите маскулинности — помогает поддерживать господство над женщинами и природой. Таким образом, можно сказать, что марксистская социальная теория увековечивает проблемы (причем некоторые из них она стремится решить, а о некоторых и не догадывается), затрагивающие не только половину представителей нашего рода, но и его выживание.

Однако в работах Маркса (особенно ранних) имеются намеки на стремление к настоящим, взаимным отношениям между человечеством и природой, мужчинами и женщинами37. Более обширное цитирование могло бы показать неустойчивость его позиции между признанием природы и гос подством над нею и сложную противоречивость его мысли38. Рассмотрев эти цитаты, можно было бы оспорить аргументы И. Бальбуса об инкорригибельности Маркса, поскольку его концепция производства является «максимально возможным выражением» «высокомерия господства»39. Скорее, можно согласиться с идеей Н.Хартсок о том, что Маркса нужно (и можно) трансплантировать на новую эпистемологическую почву — чувствительную к гендерным проявлениям, открытую более широкому представлению о субъекте истории и эксплицитно феминистскую.

Является ли марксистская теория «крайним» проявлением модернистских, вдохновленных Просвещением попыток установить господство над природой? Это трудный вопрос, на который я скорее отвечу отрицательно благодаря скрытым намекам Маркса на альтернативную диалектическую взаимосвязь между человечеством и природой. Если мы сочтем неудачей Маркса «его неспособность [сохранить и] развить свои великолепные идеи с точки зрения эпистемологической обоснованности чувственного опыта и чувственного характера отношений между человеком и природой, выраженных в труде»40, то, по крайней мере, условия его неудачи предпочтительнее многих других.

С другой стороны, нам следует хорошо подумать, прежде чем «пересаживать» Маркса на новую эпистемологическую почву, как предлагает Н.Хартсок, ведь теоретическая вселенная Маркса тесно связана с его онтологической средой, которая, безусловно, глубоко маскулинна. И знание, получаемое в этой структуре, ограниченно и опасно, не просто из-за неспособности «видеть» проявления гендерно дифференцированного опыта и знания, но и вследствие самого действия и содержания его интерпретационных возможностей. Эпистемологическая преданность Маркса области «производства» привязывает его не просто к мужской, а отличительно маскулинной онтологической реальности. Ей не хватает рефлексивной оценки своих собственных материнских и идеологических корней, что, согласно взглядам Маркса, является необходимым условием по-настоящему критической теории. В значительной степени тем «корнем», который невольно обнаружил Маркс, был гендерно специфичный современный человек. «Реальные связи» Маркса со своим социальным миром в значительной мере отражают отношения маскулинного субъекта. Мы видим проявления маскулинности в действии в потребности Маркса расчистить место для своих интеллектуальных и полемических усилий. Но еще более важным является то, что Маркс «успешно» исключает «мать» из общего анализа общественных отношений. (В этом он не сильно отличается от большинства современных политических теоретиков.) Это объясняет ряд важнейших характерных поворотов в его теории: подход к истории как к процессу движения вперед; дихотомический анализ антагонистических классовых отношений; теорию исторических изменений в виде катаклизмов; ультраволюнтаристское представление о человеческом труде. Исключенная из анализа труда «мать» подтверждает позицию Маркса, помогая определить неволюнтаристские измерения различных проявлений человеческого труда. Волюнтаристский анализ труда, в свою очередь, является ключевым компонентом объективизации Марксом природы, потому что удачно представляет природу как (феминизированный) пассивный субстрат человеческих (читай: мужских) активных усилий. Противоположность свободы и необходимости появляется на основе волюнтаристской концепции труда и отражает антагонистическое отношение между сыном и матерью / «Другим», человечеством (читай: мужской его половиной) и природой. Post-embeddedness — неизбежно «утопический» конец подобных схем. На уровне социальной и политической теории она / оно / он суммирует стремление и фантазии, запечатленные в глубинах психологии маскулинной идентичности: ясное и окончательное освобождение от матери / «Другого».

Примечания

Я хотела бы выразить благодарность за щедрые комментарии, критику и редакторскую помощь С.Хекман, М.Шен- ли, КТетсуниан и Д.Вульф. 1

Было бы невозможно отдать должное всем этим работам в одной сноске. Приведенный ниже список — это выборка в основном из работ социал- феминистского направления. Delphy С. Close to Home: A Materialist Analysis of Women’s Oppression. Amherst: University of Massachusetts Press, 1984; Capi talist Patriarchy and the Case for Socialist Feminism / Ed. Z.Einstein. New York: Monthly Review Press, 1979; Hartsock N.C.M. Money, Sex, and Power Toward a Feminist Historical Materialism. New York; London: Longman, 1983; Jaggar A. Feminist Politics and Human Nature. Totowa, NJ: Rowman and Allanheld, 1983; Sussex: The Harvester Press, 1983; O’Brien M. The Politics of Reproduction. Boston; London: Routledge and Kegan Paul, 1981; Mitchell J. Woman’s Estate. New York: Random House, 1973; Women and Revolution / Ed. L.Sargent. Boston: South End Press, 1981; Scott H. Does Socialism Liberate Women? Boston: Beacon Press, 1974; Zaretsky E. Capitalism, the Family, and Personal Life. Revised and expanded. New York: Harper and Row, 1986. Прекрасным недавним вкладом в дискуссию об отношениях между феминизмом и марксизмом, захватывающим частично и территорию постмодернизма, стало следующее собрание эссе: Feminism as Critique / Ed. S.Benhabib, D.Comell. Cambridge: Polity; Minneapolis: University of Minnesota Press, 1987. 2

Здесь также невозможно охватить всю литературу по этому направлению в одной сноске. Полезный обзор и резюме теории отношений между объектами, который часто выступает как точка отсчета американской феминистской гендерной теории, см.: Greenberg J.R, Mitchel S.A. Object Relations in Psychoanalitic Theory. Cambridge, Mass.; London: Harvard University Press, 1983. Следующие работы оказали значительное влияние на развитие области феминистской теории отношений между объектами: Chodorow N. The Reproduction of Mothering. Berkeley: University of California Press, 1978; Dinner- stein D. The Mermaid and the Minotaur. New York: Harper and Row, 1976. Примером более ортодоксальной защиты и применения психоаналитической теории в феминистском анализе являются: Mitchell J. Psychoanalysis and Feminism. New York: Random House, 1975; Introduction I // Feminine Sexuality: Jacque Lacan and the Ёсо1е Freudienne / Ed. J.Mitchell, J.Rose. New York: Norton, 1982. Сильную феминистскую критику психоаналитической гендерной теории см.: Irigaray L. This Sex Which Is Not One / Trans. C.Porter. Ithaca: Cornell University Press, 1985; Irigaray L. Speculum of the Other Woman / Trans. G.C.Gill. Ithaca: Cornell University Press, 1985. Интересное применение идей Чодороу и Диннерстайн в моделях нравственного развития см.: Gilligan С. In a Different Voice. Cambridge, Mass.; London: Harvard University Press, 1982. Подобное интересное приложение теории отношений между объектами к истории и философии науки см.; Keller Е. Reflections on Gender and Science. New York; London: Yale University Press, 1985. 3

Важные современные дискуссии о теоретическом и политическом статусе гендерных различий см. в следующих сборниках: Feminism as Critique / Ed. S.Benhabib, D.Comell; The Future of Difference / Ed. H.Eisenstein, A.Jardine. Boston: G.K.Hall, 1980; Men in Feminism / Ed. AJardine, P.Smith. New York; London: Methuen, 1987; Feminism/Postmodernism / Ed. L.Nichol- son. New York; London: Routledge, 1990. 4

Balbus I. Disciplining Women: Michel Foucault and the Power of Feminist Discourse // Feminism as Critique. P. 110—127, esp. p. 112. 5

Kahn C. Man’s Estate: Masculine Identity in Shakespeare. Berkeley: University of California Press, 1981. P. 10. 6

CM.: Benjamin J. The Bonds of Love: Rational Violence and Erotic Domination // Feminist Studies. 1980. Spring. № 6. P. 144—174. 7

Loiber J., Coser R.L., Rossi AS., Chodorow N. On the Reproduction of Mothering: A Methodological Debate // Signs: Journal of Women in Culture and Society, 1981. Spring. № 6. P. 482-513, esp. p. 502-503. 8

Можно также сказать, что и феминный опыт приводит к определенным когнитивным наклонностям. Однако вплоть до недавнего времени фе минизм не выражался в печатной форме, не был обобщен в виде универсальных утверждений теории человеческого общества и социального поиска. Учитывая современную нестабильность гендера — как в концептуальном, так и в феноменологическом смысле, представляется маловероятным, чтобы «феминность» — или феминизм, если уж на то пошло, — когда-либо стала имитировать или присваивать достижения маскулинного гегемона. 9

Seigel J. Marx’s Fate: The Shape of a Life. Princeton: Princeton University Press, 1978. 10

Ibid. P. 182. 11

О связях между героизмом и маскулинностью см.: Stefano С. di. Masculinity as Ideology in Political Theory: Hobbesian Man Considered // Women’s Studies International Forum. 1983. № 6. P. 633—644; Hartsock N.C.M. Money, Sex, and Power. Ch. 8; Warner M. Joan of Arc: The Image of Female Heroism. New York: Random House, 1981. 12

Те небольшие сведения о взаимоотношениях Генриетты Маркс и ее сына, которыми мы располагаем, — это одно письмо (воспроизведенное в: Seigel J. Marx’s Fate. P. 49), в котором она заботливо интересуется его здоровьем и благосостоянием. Мы также знаем, что позже она критично относилась к его неспособности обеспечить себя и семью. Другие документы говорят о том, что Маркс проявлял мало любви к ней, будучи взрослым человеком, и посещал ее очень редко, и то в основном для того, чтобы попросить денег. 13

См.: Moulton J. A Paradigm of Philosophy: The Adversary Method // Discovering Reality / Ed. S.Harding, M.B.Hintikka. Dordrecht: D.Reidel, 1983. P. 149-164. 14

Полезное обсуждение онтологии Маркса см.: Geras N. Marx and Human Nature: Refutation of a Legend. London: New Left Books, 1983; Gould C.C. Marx’s Social Ontology: Individuality and Community in Marx’s Theory of Social Reality. Cambridge, Mass.; London: МГГ Press, 1978; Oilman B. Alienation: Marx’s Conception of Man in Capitalist Society. Cambridge: Cambridge University Press, 1971. 15

Оригинальный и полезный анализ подтекстов материнства см.: Kahn С. Excavating «Those Dim Minoan Regions»: Maternal Subtexts in Patriarchal Literature // Diacritics: A Review of Contemporary Criticism. 1982. № 12. P. 32-41. 16

Hartsock N.C.M. Money, Sex, and Power. P. 146. 17

Marx K., Engels F. The German Ideology, part I / Ed. C.JArthur. New York: International Publishers, 1970. 18

Rose H. Hand, Brain, and Heart: A Feminist Epistemology for the Natural Sciences // Signs: A Journal of Women in Culture and Society. 1983. Autumn. № 9. P. 73-90. 19

Marx K., Engels F. Op. cit. 20

Hartsock N.C.M. Op. cit. P. 148. 21

Marx K. Capital. Vol. III. New York: International Publishers. 1967. 22

CM.: Mill J.S. Nature // The Philosophy of John Stuart Mill: Ethical, Political and Religious / Ed. M.Cohen. New York: Random House, 1961. 23

Balbus I. Marxism and Domination. Princeton: Princeton University Press, 1982.

P. 269. 24

Ibid. P. 271. 25

Marx K., Engels F. The German Ideology. P. 86. 26

O’Brien M. Politics of Reproduction. P. 37—38. 27

Marx К. Economic and Philosophic Manuscripts // Karl Marx: Selected Writings / Ed. D.McLellan. Oxford: Oxford University Press, 1977. 28

Вот некоторые цитаты из «Экономическо-философских рукописей»: «Для социалистического человека вся так называемая всемирная история есть не что иное, как порождение человека человеческим трудом, становление природы для человека...», «у него есть наглядное, неопровержимое доказательство своего порождения самим собою, процесса своего возникновения». «Какое-нибудь существо является в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существованием самому себе*. Ibid. — В русском переводе см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 126, 127, 125. 29

Heilbroner R. Marxism: For and Against. New York; London: Oxford Uni- veisity Press, 1980. P. 163. 30

Wrong D. The Oversocialized Conception of Man in Modem Sociology // American Sociological Review. 1961. April. № 26. P. 183—193. 31

Shapiro J. The Slime of History: Embeddedness in Nature and Critical Theory // On Critical Theory / Ed. J.O’Neill. New York: Seabury Press, 1976. P. 145-163. 32

Bovenschen S. The Contemporary Witch, the Historical Witch, and the Witch Myth // New German Critique. 1978. Fall. № 15. P. 83—119. О -«бунте природы* говорили Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер в работе «Диалектика Просвещения». Впоследствии эта идея часто использовалась и развивалась феминистами, которые пытались выстроить критическую теорию феминистской экологии. В траектории просвещенческой мысли и практики Адорно и Хоркхаймер видели поступательный «прогресс» в порабощении внутренней и внешней природы, которому обязательно сопутствуют социальная и эмоциональная регрессия. Они также хорошо видели гендерные измерения этой диалектики. Женщины, как отмечал Адорно в другой работе, «все еще не охвачены обществом» (т.е. не находятся в положении власти). Далее, в структуре диалектики они считаются существами более «природными», чем мужчины; и «там, где истинной целью является порабощение природы, биологическая "неполноценность" — это горящее клеймо слабости, которое наложила природа в качестве главного стимула агрессии». Иными словами, со стороны «цивилизованных* мужчин в отношении «природных» женщин, природы и других «Других» проявляется «нецивилизованная» агрессия. Horkheimer М., Adorno Т. Dialectic of Enlightenment. New York: Seabury Press, 1972. P. 248. 33

По вопросу присвоения мужчинами женских репродуктивных способностей см.: Al-Hibri A Reproduction, Mothering and the Origins of Patriarchy // Mothering: Essays in Feminist Theory / Ed. J.Trebilcot. Totowa, NJ: Rowman and Allanheld, 1983. P. 81—93; Kittay E.F. Womb Envy: An Explanatory Concept // Ibid. P. 94—128; O’Brien M. Politics of Reproduction. 34

Цит. no: Shapiro J. Slime of History. P. 48. 35

O’Brien M. Politics of Reproduction. P. 53. 36

CM.: Prokop U. Production and the Context of Women’s Daily Life // New German Critique. 1978. Winter. № 13. P. 18—33; Ruddick S. Maternal Thinking // Rethinking the Family: Some Feminist Questions / Ed. B.Thome, M.Yalom. New York; London: Longman, 1982. P. 76—94. 37

Особенно провокационным выглядит следующий отрывок из «Экономическо-философских рукописей»: «В отношении к женщине, как к добыче и служанке общественного сладострастия, выражена та бесконечная деградация, в которой человек оказывается по отношению к самому себе, ибо тайна этого отношения находит свое недвусмысленное, решительное, открытое, явное выражение в отношении мужчины к женщине... В этом естественном родовом отношении человека к природе непосредственно заключено его отношение к человеку, а его отношение к человеку есть непосредственным образом ею отношение к природе, его собственное природное предназначение. Таким образом, в этом отношении проявляется в чувственном виде, в виде наглядного факта то, насколько стала для человека природой человеческая сущность, или насколько природа стала человеческой сущностью». — Русский перевод см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 115. 38

Несмотря на то что я не развиваю эту идею далее, приношу благодарность за нее Саре Ленокс. 39

Balbus I. Marxism and Domination. P. 269. 40

O’Brien M. Between Critique and Community (leview of Nancy Hartsock’s Money, Sex and Power) // Hie Women’s Review of Books. 1984. April. № 1. P. 9.