В НАЧАЛЕ «ДЛИННОГО ПУТИ» (Первая книга Питирима Сорокина)
Книга, которую открыл читатель, еще один подарок из «старого, доброго, мирного времени», из 1913 года, того самого, «по сравнению с которым...». И это по-своему символично. По сути дела, 1913 год был последним годом XIX века, а в более широком смысле последним годом целой творческой эпохи, интеллектуальные завоевания которой еще как следует не осмыслены, не измерены (да и вряд ли могут быть измерены), не усвоены.
А в 1914 году началась мировая война, начался XX век, который с какой-то поистине сатанинской яростью принялся за уничтожение всего накопленного и достигнутого в век предыдущий и почти весь был потрачен на разрушение. Для России этот начавшийся «сатанинский век» означал крушение тысячелетней истории, физическое истребление лучших представителей нации, умственную и нравственную деградацию и одичание уцелевших. В результате этой чудовищной, невиданной в истории самоистребительной бойни мы оказались к исходу XX века в буквальном смысле слова «голыми людьми на голой земле». Какое же «преступление» мы совершили? За что нам такая «кара»? По-видимому, весь начавшийся XXI век, по крайней мере, значительная его часть, уйдет на то, чтобы ответить на этот один-единственный «простой» вопрос. Но для этого нам потребуется собрать по кирпичикам, по крупицам, по мельчайшим частицам все, что разрушили в порыве слепой и безумной ярости зараженные «трихинами» отцы и деды. Собрать и восстановить. В каком-то непонятном еще смысле нам придется вернуться в тот счастливый и страшный по своим апокалип сическим предчувствиям 1913 год, которым все счастливое закончилось и после которого все страшное началось... Для путешествия по тем кругам ада, которые начались для российской истории с 1917 года, лучшего Вергилия, чем Питирим Сорокин, пожалуй, не найти. Он свидетель и участник всех «трех» русских революций, причем в качестве участника он занимал по отношению к событиям именно ту дистанцию, которая обеспечивает наиболее отчетливое их видение: он был почти в эпицентре, лично знал почти всех главных действующих лиц этой мировой трагедии, не будучи сам одним из них, но не будучи в то же время и посторонним. А «социологизм», присущий его мышлению, позволял ему давать моментальную научную оценку происходившего и строить прогнозы на будущее, которые почти все, увы, и оправдались в скором времени. Он был достаточно молод в 1917 году (28 лет), что придает его суждениям и оценкам удивительную свежесть, которой не находим у многих, кому впоследствии довелось писать мемуары, но и достаточно зрел, что позволило ему избежать и после- февральского «опьянения свободой», и послеоктябрьского отчаяния. А сама его личность, в которой находим своеобразное, хотя не такое уж и редкое для России, сочетание черт Джека Лондона и Достоевского, делает его весьма обаятельным рассказчиком и внушает доверие. Наконец, и социальное происхождение Питирима Сорокина не может, по-видимому, не импонировать современному читателю. Он сын русского ремесленника и зырянской крестьянки, рано осиротевший, рано начавший самостоятельную трудовую жизнь; к нему вполне приложимо некрасовское «По своей и Божьей воле стал разумен и велик». Рассказывать биографию П.А. Сорокина — трудное и неблагодарное занятие (хотя по-своему и привлекательное). Ф.М. Достоевский высказал как-то замечательную мысль: «Жить — значит сделать художественное произведение из самого себя». Питирим Сорокин такое произведение из себя сделал. И сам рассказал об этом. В 1963 году в Америке (на английском языке) вышла его автобиография «А Long Journey» («Длинный путь»). Книга эта читается как увлекательнейший приключенческий роман — «залпом», на одном дыхании, поэтому перелистаем ее хотя бы по диагонали... В начале «длинного пути» 5 Большое искушение начать так: «Питирим Александрович Сорокин родился 23 января 1889 года в далеком северо-западном углу России в бедной крестьянской семье». «Звериная уездная глушь...» А дальше к нашим услугам биографическое (точнее бы сказать, «мифологическое») клише, созданное «буревестником революции»: «детство» — «в людях» — «мои университеты». Говоря по совести, эта биографическая схема не приложима и к самому ее создателю, и уж тем более — к Питириму Сорокину, который родился хотя и в простой, но вполне обеспеченной семье: его отец имел патент «золотых, серебряных и чеканных дел мастера». Мать его, зырянка по происхождению, умерла, когда Питириму было три года, и это горестное событие во многом предопределило его дальнейшую судьбу. После смерти матери, рассказывает П.А. Сорокин, отец начал пить и в периоды запоя напивался до белой горячки: один раз ему показалось, что из печки вылезают черти, в другой раз он схватил молоток и набросился на сыновей: старшему, Василию, досталось по руке, а Питириму он рассек верхнюю губу (от чего остался шрам на всю жизнь). Братья убежали из дому, и с тех пор для Питирима (ему было в ту пору одиннадцать лет) началась самостоятельная трудовая и кочевая жизнь. Братья Сорокины унаследовали от отца профессию: как и он, они стали кочевыми ремесленниками, реставраторами церквей и церковной утвари. Тем не менее, об отце Питирим на всю жизнь сохранил очень теплые воспоминания. В советское время бытовала апокрифическая легенда о том, как Питирим Сорокин обучился первоначальной грамоте. Якобы какой-то купец на ярмарке за рубль (!) показал Питириму буквы, и он тотчас же начал писать, а через совсем ничтожное время, чуть ли не через пару лет, стал профессором, редактором эсеровской газеты и т. д. и т. д. Все это выдумка от начала и до конца. В своей автобиографии «А Long Journey» П.А. Сорокин пишет, что он не помнит, когда он выучился искусству three R’s, т. е. читать, писать и считать. Он предполагает, что этому его научил отец. В одном только отношении легенда, пожалуй, права: путь Сорокина от «простого деревенского парня»1 до вершин отечественной и ми ровой науки был сказочно, неправдоподобно стремителен. Но, зная о том, что в конце прошлого века зыряне по уровню грамотности населения стояли в России на третьем (!) месте после немцев и евреев2, не будем удивляться, что П. Сорокин получил вполне приличное начальное образование. В 1901 году он окончил церковно-приходскую школу, в 1904-м — Гамскую второклассную школу (где на пятерых выпускников приходилось пять учителей: факт, уже сам по себе говорящий о многом) и поступил в церковно-учительскую школу в деревне Хреново Костромской губернии. Здесь он впервые встретился со своим лучшим другом Н.Д. Кондратьевым, с которым они до самой высылки Сорокина из России шли по жизни почти что рядом. Здесь же, в Хренове, в 1905 году Сорокин вступил в партию социалистов-революционеров. К тому времени он был уже весьма начитан в области социально-политической литературы и выбор им партии эсеров был вовсе не случаен. «В противоположность марксистам», — вспоминал впоследствии Сорокин, — философия и социология эсеровской партии были гораздо более идеалистическими и интегральными. Они подчеркивают в первую очередь роль творческих идей, волевых усилий, борьбу за индивидуальность в противоположность борьбе за существование и важность неэкономических факторов, обусловливающих социальные процессы и человеческое поведение. Эти философские и социологические взгляды объясняют мою приверженность партии эсеров и иммунитет против идеологии марксистов»3. Наверное, и Гамскую школу Сорокин окончил бы так же успешно, как и две предыдущие, но в 1906 году за участие в революционном движении он был арестован полицией и четыре месяца провел в тюрьме в г. Кинешма. Тюрьма оказалась легкой. Пити- рим Сорокин много общался здесь с другими политзаключенными, много читал, наблюдал и уголовников (эти наблюдения пригодились ему потом при работе над книгой «Преступление и кара»). Тюрьма имела лишь одно неприятное последствие: как неблагонадежный Сорокин был отчислен из Гамской школы и отдан под надзор полиции по месту жительства. Из-под надзора полиции Сорокин бежал в Иваново-Вознесенск, где под псевдонимом «товарищ Иван» вел революционную агитацию среди рабочих и крестьян. Осенью 1907 года он отправился в Петербург и, прибыв в столицу («зайцем» и с полтинником в кармане), устроился с помощью первого профессора-зырянина К.Ф. Жакова на вечерние Чернявские курсы, окончив которые через два года, сдал экстерном экзамены за восемь классов гимназии. Получив аттестат зрелости, Сорокин некоторое время колебался относительно выбора своей будущей специальности: химия или социология? И относительно учебного заведения: Университет или Психоневрологический институт? Решение первой дилеммы в пользу социологии автоматически решило и вторую в пользу Психоневрологического института4. В то время это самое молодое и самое демократическое из высших учебных заведений России было единственным, в стенах которого был самостоятельный курс социологии (в университете социология была растворена в ряде смежных научных дисциплин), который читали крупнейшие ученые с мировым именем: М.М. Ковалевский и Е.В. Де-Роберти. Обстоятельства, однако, сложились так, что в Психоневрологическом институте Сорокин проучился лишь один год, после чего перевелся на юридический факультет Петербургского университета. Как всегда, Сорокин очень быстро выдвинулся в число лучших студентов. С 1910 года начинают регулярно появляться его научные публикации. Круг его научных контактов необычайно широк и включает таких светил мировой науки, как И.П. Павлов и В.М. Бехтерев. Еще будучи студентом университета, он с благословения своих учителей начинает читать студентам младших курсов собственные лекции по социологии, одновременно с этим работая секретарем у М.М. Ковалевского. Последний, надо сказать, почти сразу заметил необычайное научное дарование Сорокина и сыграл по отношению к нему ту же роль, что «старик Державин» по отношению к юному Александру Пушкину, т. е. «заметил и в гроб сходя благословил». Годы общения с М.М. Ковалевским дали Сорокину чрезвычайно много, и дело даже не в том, что Ковалевский — крупнейший ученый (с 1914 г. академик), видный политический деятель, публицист и журналист. Этот человек был своего рода «окном» в европейскую и мировую науку, куда его выдающийся ученик устремился со всем пылом молодости. Со всеми крупнейшими, крупными и даже малоизвестными учеными-социологами Европы и Америки М.М. Ковалевский был знаком лично. «Стоило в наших беседах заговорить о том или другом авторе, — вспоминал Сорокин вскоре после смерти учителя, — ив большинстве случаев М.М. тут же приводил какое-либо воспоминание о нем, вынесенное из личного знакомства... Недаром один из его слушателей шутил: “Только Спиноза да Платон не приходились друзьями Максиму Максимовичу”»5. Летние «вакации» учитель и ученик, как правило, проводили вместе: или отправлялись в этнографическую экспедицию, или уединялись в харьковском имении М.М. Ковалевского, чтобы здесь, вдали от мирской суеты, предаваться научным «штудиям». В одном из писем П.А. Сорокина сохранился интересный рассказ о такой поездке. «После длинных скитаний — из Москвы в Рыбинск, из Р[ыбинска] по Волге в Саратов, оттуда — в Харьков, 1-го июня мы прибыли к летней стоянке, т. е. в имение М.М., и вот уже пятый день живем в нем... Живем хорошо, тихо и мирно втроем — М.М., Юрий и я, не считая штата прислуги, рабочих и работниц, быстро приводящих в порядок кой-какие запущения. Имение — удивительно. Представь себе громадный сад (больше Летнего сада) с нежными серебристыми тополями, оливами, с громадными и старыми прудами и живой нестареющей речкой. На высоком месте, с оврагами и спусками. В середине сада — старый дворец Аба- за, т. е. наш дом, большое дворянское гнездо с запущенным верхним этажом и с жилым — нижним, состоящим из целой анфилады громадных комнат, обставленных еще старинной мебелью, вычурной и сложной. Тени бывших владельцев еще чувствуются здесь, как чувствуется и вся былая жизнь крепостного периода. Немало, поди, событий совершилось в той комнате, где теперь я живу. А надо мной когда-то обитали крепостные балерины и певчие, в зале давались знаменитые балы, а в конюшнях и флигелях, поди, не раз пороли бывших рабов. Есть своя прелесть в такой обстановке. Она дает настроение. И теперь много баб и мужиков работает тут, приводя в порядок сад, аллеи, службы, флигеля. Бабы днем поют, и поют хорошо. Соловьи день и ночь им вторят. И как-то не у места чувствуешь себя — ученого, с книгами, озабоченного. Мы втроем диссонируем тут с обстановкой. Если снять нас, то можно еще довольно живо воскресить былой быт и создать иллюзию минувшего — тяжелого, но не лишенного красоты крепостного царства [...]. Если же нужна “цивилизация”, то стоит выйти за пределы каменных (тоже старинных) ворот имения — и открывается станция6, железная дорога и пр. В первые дни шел дождь, и я чувствовал себя грустно. Теперь принялся за занятия, погода прекрасная — и доволен. Живем хорошо. Немного занимаемся вместе с М.М. Ведем легкомысленные разговоры, но пока что никого “жантильных” [“кокеток”, т. е. вообще женщин. — B.C.] не видим, ибо в имении мы — как в крепости. Ради разнообразия завтра, быть может, поедем и в театр в Харьков. Одно время я хотел ехать на север [...] Кажется, однако, не поеду. М.М., конечно, не задержит меня, однако говорит, что ему грустно расставаться со мной, как с хорошим другом. Да и мне начинает нравиться здешний ритм жизни. Вот и теперь чувствую себя хорошо. В открытые окна несется аромат сада, небо темно-голубое, с висящими звездами, через узоры деревьев видны луга и белая колокольня церкви, принадлежащей к тому же имению. Стоит дойти до забора сада, и открывается море полей с высокой, уже колосящейся рожью. Вчера гулял тут и почему-то в голову пришли сами собой стихи: Луна спокойно с высоты Над белой церковью сияет И пышных гетманов сады И старый замок озаряет7. Подходит, стоит только выбросить «гетманов». Утром же, просыпаясь, вижу лазурь неба, яркое солнце и зелень сада, через окна несется концерт соловьев. Быстро встаю, иду через сад, дохожу до речки — и купаюсь... Вообще есть простор для настроений [...] Встаю рано, часов в 6-7. И М.М. — тоже. За кофе на террасе болтаем, затем — каждый садится за занятия, кому где вздумается. В час обедаем, в 7 ужинаем, до 8-9 болтаем или гуляем — а там на покой [...] Хорошо вообще жить. Чем дольше я живу, тем больше от удивления хлопаю глазами. Куда еще жизнь закинет и что еще она преподнесет? Будем жить — увидим»8. Ждать оставалось недолго, но прежде, чем перевернем следующую страницу жизни П.А. Сорокина, следует, пожалуй, сказать еще об одной стороне деятельности М.М. Ковалевского, о которой его ученик умалчивает, но которая тем не менее бросает некоторую тень и на него самого. Дело в том, что М.М. Ковалевский был одним из виднейших русских масонов начала XX века. Своим возрождением в России масонство (изгнанное и запрещенное еще Александром I) обязано именно М.М. Ковалевскому. В 1887 году он вместе с П.Н. Яблочковым (изобретателем электрической лампочки) открыл в Париже масонскую ложу «Космос», а в начале 1906 года получил разрешение от «Совета Великого Востока Франции» открыть масонскую ложу в России, которая и была открыта в ноябре 1906 года. Видным масоном был и другой учитель П.А. Сорокина — Е.В. Де-Роберти. По-видимому, через своих учителей вовлеченным в масонство оказался и Сорокин, что обеспечило ему (помимо всего прочего) не только стремительное продвижение в науке, но впоследствии и довольно видный (с учетом его молодости, разумеется, а пожалуй, и происхождения) пост во Временном правительстве (напомним, что масоном был и «премьер» А.Ф. Керенский)9. В 1914 году Сорокин окончил университет с дипломом I степени и был оставлен при кафедре уголовного права для подготовки к профессорскому званию (вместе с ним готовились Н. Ти- машев, Г. Гурвич, Т. Райнов, Н. Кондратьев, Г. Пятаков, Д. Кара- хан и др.)10 В 1916 году он сдал магистерский экзамен (на два года раньше, чем это предусматривалось), и на март 1917 года была назначена защита его магистерской диссертации, в основу которой была положена книга «Преступление и кара». К тому времени он был уже приват-доцентом университета. И тут разразилась революция... Февральскую революцию П.А. Сорокин встретил с воодушевлением. «Давно желанное совершилось, — писал он в статье “Политическая программа временного правительства”. — Старая власть и старый порядок, сковывавшие жизнь великого народа по рукам и ногам, — пали. На их смену приходит новый порядок и новая власть». Проанализировав правительственную программу, он заключает свою статью словами: «Правительство заслуживает полной поддержки в осуществлении начертанной программы... Само собой разумеется, однако, что эту поддержку оно заслуживает лишь в том случае, если прямо и искренно будет идти объявленной декларируемой дорогой...»* Конкретная политическая деятельность Сорокина в 1917 году хорошо известна благодаря его «Страницам из русского дневника»11. Меньше известна его деятельность как публициста, о которой следует поэтому рассказать чуть подробнее. Сразу же после революции Сорокин начал сотрудничать в эсеровской газете «Дело народа». Но здесь он опубликовал лишь две ста тьи12, а затем последовало его письмо в редакцию, в котором он заявлял о прекращении своей деятельности в газете из-за возникших среди эсеров политических разногласий13. Группа «правых эсеров», куда вошел и Сорокин, откололась от партии, организовав самостоятельную фракцию и наладив издание собственной газеты «Воля народа». С этой газетой (начавшей выходить 29 апреля 1917 г.) и связал свою судьбу П.А. Сорокин. Здесь он опубликовал свыше 80 статей, которые в собранном виде составляют солидный том — своего рода публицистическую (и социологическую) летопись русской революции. По публицистической страстности эту летопись можно поставить вровень разве что с «Окаянными днями» И.А. Бунина, по глубине же анализа революционная публицистика Сорокина намного превосходит «Несвоевременные мысли» М. Горького да, пожалуй, и «Письма к Луначарскому» В.Г. Короленко14. Из наиболее активных сотрудников «Воли народа» следует назвать еще В. Шишкова, М.М. Пришвина, Ф. Витязева-Се- денко, Н. Кондратьева, А. Звоницкую... П.А. Сорокин очень скоро заметил опасности, угрожающие русской революции. Наиболее существенными из них были три: 1) понимание народом революции как вседозволенности, 2) разлагающая деятельность большевиков и 3) нерешительность и даже бездеятельность Временного правительства. Трудно, пожалуй, назвать другого публициста, который так много и так убедительно писал об опасностях, которыми угрожает стране большевизм, как П.А. Сорокин с самого начала появления большевизма на арене русской революции. Выразительны в этом смысле сами названия его статей, опубликованных в «Воле народа». Вот только некоторые из них: «Позорное явление» (№ 8, 7 мая), «Прямой путь... но к чему?» (№ 30, 5 июня), «Клеветники» (№31,6 июня), «Нельзя запаздывать» (№ 44,20 июня), «Пора вводить трудовую повинность» (№ 48, 24 июня), «Революция и насилие, демократия и охлократия» (№ 49, 25 июня), «Чьи руки?» (№ 58, 6 июля), «Трагедия революции» (№ 64, 13 июля), «Непростительная слепота» (№ 70, 20 июля), «Есть ли надежда?» (№ 75,26 июля), «Неисправимые», «Ничему не научившиеся» (№ 77, 28 июля), «Взрывание России» (№ 96,19 августа), «Больная Россия» (№ 99,23 августа), «Соучастники и вдохновители заговора» (N° 105, 30 августа), «Славянофильство наизнанку» (№ 116, 12 сентября), «Гибель нации» (№ 121, 17 сентября), «Мене, текел, фарес» (№ 134, 3 октября), «Словесный фетишизм революции» (№ 136,5 октября), «Банкротство революции» (№ 147, 18 октября), «К борьбе!»15 (№ 155, 27 октября), «Победителям», «Что делать?»* (№ 156, 28 октября), «Во власти преторианцев», «Правительство из “Сатирикона”»* (№ 157,29 октября), «Единство демократии и большевики»* (№ 158,30 октября), «Недоноски большевизма»* (№ 159, 31 октября), «Что дала России победа большевиков»* (№ 162,3 ноября), «Существует ли единая Россия?» (№ 165,7 ноября), «Плагиаторы и подражатели мракобесья» (№ 168, 10 ноября), «Решительный разгром России» (№ 172, 14 ноября), «Трагический фарс» (№ 175, 17 ноября), «Граждане! Нарушены права Учредительного собрания» (№ 179,24 ноября), «И Россия, и революция погибли, если...» (№ 186, 6 декабря). Для борьбы с наступавшим и с каждым днем все более наглевшим большевизмом П.А. Сорокин предлагал решительные (сегодня сказали бы «непопулярные») и даже крайние меры. «Эти люди, — писал он, — я уверен, предвещают ужасные вещи. Если бы я был правительством, я бы арестовал их без колебаний. Если необходимо — я бы казнил их, чтобы предотвратить ужасную катастрофу, в которую они планируют окунуть страну»16. Выразительны его характеристики, которые он дает в своем дневнике некоторым большевистским лидерам. Ленин: «Хоть он и слабый оратор и отталкивающая личность, мне кажется, он далеко пойдет. Почему? Он полон решимости дать волю всему насильственному, преступному, непристойному, что в сегодняшних деморализующих обстоятельствах пока еще сдерживается в толпе». Зиновьев: «Какое это отвратительное создание! В его бабьем голосе, его лице, фигуре — что-то отталкивающее и непристойное. Экстраординарный моральный и интеллектуальный дегенерат! Ленин нашел в нем примерного ученика». Троцкий: «Этот театральный бандит — настоящий авантюрист... Большевики, вероятно, даруют ему все, о чем он тоскует». Коллонтай: «Что касается этой женщины, то очевидно, что ее революционный энтузиазм — не что иное, как опосредованное удовлетворение ее нимфомании. Несмотря на ее многочисленных “мужей”, Коллонтай — вначале жена генерала, затем любовница дюжины мужчин — все еще не пресыщена. Она ищет новые формы сексуального садизма. Я хотел бы, чтоб ее понаблюдали Фрейд и другие психиатры. Это был бы для них редкий объект»17. Известно, что Сорокин (вместе с Ф.Ф. Кокошкиным) настаивал на том, чтобы А.Ф. Керенский принял так называемую Записку Корнилова в качестве правительственной программы. В этой записке «по отношению к армии предлагались не столько определенные меры, сколько определенные тенденции к установлению законных рамок деятельности комитетов; говорилось о введении снова института отдания чести и дисциплинарных взысканий. Для тыла требовалось введение смертной казни за ряд преступлений и милитаризация железных дорог и всех отраслей промышленности, связанных с войной»18. После подавления так называемого корниловского мятежа П.А. Сорокин понял: «теперь триумф большевизма был просто вопросом времени»19. А на Демократическом совещании, проходившем в Петрограде с 14 по 22 сентября 1917 года, он говорил: «Страна вступила на путь анархии, которую ничто не может удержать. Сведения с мест говорят, что крестьяне устали, перестали бывать на выборах, жаждут порядка, от кого бы он ни происходил... Наша революция занималась вместо дела словами... Если случится, что власть перейдет в руки Советов, то погибнет Россия, погибнет революция... Я не уверен, что есть шанс на спасение России, но если он есть, то он заключается в объединении всех живых сил страны на программе совещания»20. Но было уже поздно: «всеуговаривающему» премьеру не хватило решимости к действиям, а в октябре не хватило и «пустяка»: «трех батарей — рассеять эту сволочь...» Через день после большевистского переворота Сорокин опубликовал в «Воле народа» статью «Победителям». «Прежде всего, вы, господа большевики, — писал здесь Сорокин, — лгуны, жалкие лгуны... Ваша свобода — это рабство... Вы — пьяные илоты... Вы — просто негодяи... Вы — убийцы... Вы предатели революции... Час вашего падения близок. Он наступает. Он неизбежен. Страна пошлет вам проклятие. Проклятие пошлют вам и обманутые вами. И это проклятие заслужено вами»21. Не менее резко написаны и остальные «антибольшевистские» статьи, которые Сорокин публиковал до конца года почти каждый день. Все это привело к закрытию газеты и аресту ведущих сотрудников редакции. 2 января 1918 года П. Сорокин и А. Аргунов были арестованы чекистами, устроившими засаду в редакции «Воли народа». В тот же день на подходе к редакции был арестован М.М. Пришвин22. 57 дней провел Сорокин в Петропавловской крепости вместе с бывшими министрами Временного правительства. Отсюда он еще сумел отправить приветственное послание в Комитет по чествованию 25-летнего юбилея «Русского богатства», в котором, в частности, есть такие слова: «Как ни темна ночь, все же видны огни. Не умрет трудовая Россия. Не умрут и великие идеалы свободы и социализма»23. Тотчас после освобождения из Петропавловской крепости он прибыл в Москву, где встретился со скрывавшимся там А.Ф. Керенским. В конце мая Сорокин как член Учредительного собрания и Комитета спасения родины и революции отправился (вместе с Н.В. Чайковским) с антибольшевистской акцией в Архангельск, где ожидалась высадка английского экспедиционного корпуса. Есть сведения, что его прочили на пост министра в будущем Северном правительстве24. Вся эта операция, однако, не увенчалась успехом: англичане «не оправдали» надежд (вместо де мократического правления они намеревались восстановить в России монархию), а что касается Сорокина, то он не добрался даже до Архангельска, а вынужден был два месяца (до поздней осени) скрываться в северодвинских лесах. Его объявили «врагом народа № 1» и назначили за его голову награду. «На лоне природы», вдали от цивилизации П.А. Сорокин много размышлял о революции, политике и о самом себе и в результате — избавился от многих «соблазнительных иллюзий»25. Именно тогда, вероятно, им и было написано его знаменитое «отречение». Вот полный текст этого документа: «Сим довожу до сведения граждан-избирателей Вологодской и Северо-Двинской губ. и членов партии с.-р., что я: 1) отказываюсь от звания члена Учредительного собрания и всех прав и обязанностей, связанных с этим званием, 2) выхожу из состава партии соц.-революционеров. Основные мотивы, побуждающие меня к этому шагу, таковы: 1) ввиду резко изменившихся со времени выборов в Учред. собрание политических и социальных условий страны, а равно и политического настроения народа я не могу считать себя правильным выразителем воли народа, 2) ввиду того же обстоятельства и чрезвычайной сложности современного внутригосударственного положения я затрудняюсь не только другим, но и самому себе указывать спасительные политические рецепты и брать на себя ответственное дело политического руководства и представительства народных масс. При таких условиях каждый честный общественный деятель обязан сделать для себя надлежащий вывод, а именно: обязан отказаться от политики и прав и обязанностей политического работника. Этот вывод настоящим письмом я и делаю. Сказанное объясняет и мой выход из партии соц.-рев.: раз я отказываюсь от всякой политической деятельности, то, естественно, я не могу состоять ни в какой политической партии, не желая, с одной стороны, числиться в партии мертвой единицей, с другой — нести ответственность за ее политику. К этим общественно-политическим мотивам должен присоединиться еще мотив личного характера. Он состоит в моем горячем желании вернуться к прерванной чисто научной работе и к работе по культурному просве щению народа. Истекший год революции научил меня одной простой истине — политики могут ошибаться, политика может быть общественно полезной, но может быть и общественно вредной, работа же в области науки и народного просвещения — всегда полезна и всегда нужна народу, в особенности же в эпохи коренного переустройства всей государственной и общественной жизни. Этой работе, от которой на год с лишним я был оторван событиями и которую всегда считал делом моей жизни, я и отдаю отныне все свои слабые силы. Прив.-доц. Петроградского университета и Психоневрологического института, бывший член Учредительного собрания и бывший член партии с.-р. Питирим Сорокин»26. Составив это письмо, Сорокин, не желая подвергать смертельному риску укрывавших его людей, добровольно сдался но вым властям... В тюрьме великоустюжской ЧК, приговоренный к расстрелу, он пробыл до середины декабря 1918 года, каждый день ожидая смерти. 12 декабря его вызвали на допрос и ознакомили со статьей Ленина «Ценные признания Питирима Сорокина». По личному распоряжению Ленина Сорокин был доставлен в тюрьму московской ЧК и здесь освобожден. Своим «чудесным» избавлением от смерти Сорокин обязан отчасти и случайным обстоятельствам. В великоустюжской тюрьме его узнал один большевистский комиссар, бывший его студент. Он отправился в Москву и сообщил Г. Пятакову и Д. Карахану, бывшим университетским друзьям Сорокина о вынесенном ему приговоре. Те немедленно отправились к В.И. Ленину и, ознакомив его, видимо, с «отречением» Сорокина, добились освобождения своего товарища. Большую роль во всем этом деле сыграла, по-видимому, и жена П.А. Сорокина — ЕленаПетровна (урожденная Баратынская; 1894-1975), которая все это время неотлучно была в Великом Устюге, выполняя роль «связной» между узником и внешним миром. Их свадьба состоялась 26 мая 1917 года. Елена Петровна оказалась достойной спугницей своего вечно деятельного мужа; супружеская жизнь их была долгой и счастливой. Среди бумаг П.А. Сорокина сохранилось несколько писем к нему его будущей жены, написанных в 1916 году. Письма эти носят сугубо личный характер и не предназначены для печати; поэтому здесь придется ограничиться лишь незначительными выдержками из них, которые, тем не менее, дают вполне ясное представление о характере этой необыкновенной женщины. «15 мая. Старая Зиновьевка. ...Пишу тебе уже после того, как устроилась на новом месте. Поселились на самом краю села, рядом с усадьбой, от лугов близко и помещение удобное. Работу начали, и, как всегда бывает, в самом начале встречается масса затруднений и сложностей. Приходится определять и кое-что, за невозможностью определения, угадывать. Ошибки, конечно, будут, впрочем, думаю, не особенно существенные27. Места хорошие, красивые. Река Барыш [в Сим- в начале «длинного пути» 1 9 бирской губернии, приток р. Суры. — B.C.] небольшая, быстрая и, собственно, на реку- то непохожа. Пойма тоже небольшая; после Волги-то и этих бесконечных пространств здесь все покажется маленьким и мизерным. Зато село наше большое, собственно, оно не так уж велико, как центрально. Здесь есть и почта, и волость, и базар, и большая усадьба, которая разбросила свои владения по всему уезду. Мы с сотрудницей устроились независимо от кого [бы] то ни было и даже сами себе обед делаем. Правда, это не особенно весело и удобно, тем более что приходится целый день проводить в лугах; зато и обеды наши примитивны. Сейчас уже начнем очередную работу и будет спешка... У нас здесь очень холодно, и мы, как французы в Москве, накутываем на себя все, что есть теплого, и все-таки зябнем. Я начинаю думать, что это свойство данной местности, и вера в то, что тепло будет, во мне никак не может ужиться. Правда, люди здесь теплые, а это, пожалуй, лучше. Числах в первых июня приедет Шенников, и мы уже все свои сомнения выписываем, приготовляемся к встрече не столь уж дорогого, как нужного гостя. Ведь начальство наше. Здесь все удивлены, что у нас нет начальства. И, чтобы не уронить свою честь, Шенникова мы произвели в начальство. Вот чем занимаемся!» «9 июня. [...] Вчера только вернулась из странствий. Пришлось поехать на три дня в маршрутное обследование других лугов по Барышу (река, пойму которой изучаем). Путешествовала с Шенниковым. Конечно, маршрутное исследование интереснее стационарного, но слишком с большими неудобствами сопряжено оно; особенно плохо приходится в смысле еды и помещения. В одном селе клопы довели меня до того, что среди ночи пришлось перетаскиваться на улицу, лечь в телегу и спать, хотя было очень холодно, под шумом жующих коров и лошадей. В другом месте из-за дождя не удалось лечь на дворе и пришлось спать в одной комнате с Шенниковым. Правда, мы не раздевались и, кроме того, устроили перегородку из простыни, но все-таки неудобно. Конечно, все странствия сопровождались красноречивыми толпами, и с особым сожалением смотрели на меня бабы, когда узнавали, что я девка и путешествую с “чужой мущиной”. Зато знаний прибавляется масса, куда яснее становятся все лугообразующие процессы и каждое явление, каждая новая формация заставляет внимательно присматриваться к ней и искать причин ее образования. Стационарные занятия по-прежнему много отнимают времени, особенно заметно теперь, так как [за] три дня моего отъезда моя сотрудница, хотя и была здесь, не смогла, конечно, выполнить работу за двоих. Теперь идет спешка. Немного посвободнее будет, и проеду еще в другую сторону верст за 40. Возможно, что в начале июля придется ехать с Шенниковым опять в маршрутное уже на большее время на р. Уссу. Это случится, если приедет к нам помощница. Я бы хотела и променяла бы даже своих не очень свирепых клопов на очень свирепых чужих»28. Вот такая женщина оказалась рядом с Питиримом Сорокиным в критический момент его жизни29. Если учесть неизбывный оптимизм, присущий натуре самого Питирима, и «госпожу Фортуну», которая в общем-то никогда его не покидала, то, пожалуй, не таким уж удивительным становится тот факт, что он благополучно избежал самой страшной опасности, которая когда-либо грозила ему. Тем не менее, когда в Москве он пришел на квартиру к своему другу Н.Д. Кондратьеву, тот нашел его постаревшим на двадцать лет. На этом политическая деятельность Сорокина закончилась. Через несколько дней после освобождения он вернулся в Петроград и приступил к чтению лекций в университете... Годы 1919-1922, последние годы, проведенные Сорокиным в России, он сам в своих воспоминаниях называет Life in Death: жизнь в смерти. Список научных трудов Сорокина за эти годы внушителен: четыре книги (в том числе двухтомная «Система социологии» и уничтоженное властями фундаментальное исследование «Голод как фактор»), около 20 статей и приблизительно столько же рецензий. Если учесть, что все это писалось в совершенно невыносимых бытовых условиях, что много раз за эти годы Сорокин вступал в конфликт с большевистскими властями и временами буквально висел на волоске, что, помимо книг и статей, он читал лекции в университете, много выступал, наконец в 1920 году защитил «Систему социологии» как диссертацию и получил звание профессора социологии, если все это учесть, то я не знаю, как иначе охарактеризовать деятельность Сорокина, если это — не подвиг. Научная деятельность Сорокина явно пришлась не по нутру большевикам, особенно его статьи, которые он регулярно публиковал в журнале «Экономист».
Журнал по неосторожности главного редактора Д.А. Лутохина привлек внимание В.И. Ленина. В письме к Дзержинскому от 19 мая 1922 года Ленин писал по поводу журнала «Экономист»: «Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3 (только третьем!!! это nota bene!) напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все — законнейшие кандидаты на высылку за границу»30. Поскольку «список сотрудников» журнала, на который Ленин советует обратить внимание Дзержинскому, в комментариях к ПСС не приводится, у читателя, как правило, складывается впечатление, что Ильич имеет в виду какую-ни- будь незначительную кучку «белогвардейцев», насчитывающую пять-шесть, максимум десять-двенадцать человек. Это заблуждение: список лиц, привлеченных к участию в «Экономисте», насчитывает 53 (пятьдесят три!) человека. Вот он полностью: Н.А. Бердяев, А.Д. Брейтерман, Б.Д. Бруцкус, А.И. Буковицкий, С.Н. Булгаков, Я.М. Букшпан, А.Н. Вентцель, Б.Б. Веселовский, П.П. Ген- зель, В.Э. Ден, В.Я. Железнов, К.Я. Загорский, А.К. Зайцев, С.И. Зверев, Д.С. Зернов, Е.Л. Зубашев, А.С. Изгоев, Я.А. Канторович, Л.Б. Ка- фенгауз, И.А. Кириллов, В.И. Ковалевский, Н.Д. Кондратьев, Н.А. Крюков, И.М. Кулишер, С.М. Левин, В.В. Леонтьев, Я.Б. Лившиц, Л.Н. Лимошенко, Д.А. Лутохин, А.А. Мануйлов, Л.Н. Маррее, Н.В. Монахов, И.Х. Озеров, К.А. Пажитнов, П.А. Пальчин- ский, С.А. Первушин, М.Я. Пергамент, А.С. Посников, А.Н. По- тресов, Д.Д. Протопопов, Л.М. Пумпянский, Н.Г. Петухов, А.Л. Ра- фалович, М.Н. Соболев, С.И. Солнцев, П.А. Сорокин, Е.В. Тарле, В.Н. Твердохлебов, М.П. Федотов, А.Н. Фролов, Г.Ф. Чиркин, Н.Н. Шапошников, В.М. Штейн. Справедливости ради, следует заметить, что не столько (во всяком случае — не только) это письмо Ленина предопределило судьбу П.А. Сорокина. По-видимому, он вступил еще и в личный конфликт со всемогущим диктатором Петроградской коммуны — Зиновьевым («Гришкой третьим», как того величали), опубликовав отрицательную — и с учетом «обстоятельств» дерзкую — рецензию на книгу З.И. Лилиной, жены Г.Е. Зиновьева31. Что касается общих причин «высылки» 1922 года, то они уже достаточно подробно освещены в нашей литературе32. Совсем недавно найдены и опубликованы документы из архива КГБ, касающиеся высылки П.А. Сорокина. Ниже приводится (полностью и дословно) «Заключение» по его «делу»: «Заключение По делу № 15962 о гр. Сорокине Питириме Александровиче. Арестован 19/9 августа 1922 года, находится на свободе. По наведенным справкам о прежней судимости, в Уч. Р. О. ГПУ не проходит. 1922 года Августа дня сотрудник для поручений IV отделения СО ГПУ — ШЕШКЕН, рассмотрев дело за 15962, НАШЕЛ, что гр. Сорокин Питирим Александрович с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России в течение 5 лет Рабоче-крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних для РСФСР затруднений свою контрреволюционную деятельность усиливал. А посему на основании п. 2 лит. е. Положения ГПУ от 6/11 — с. г.: в целях пресечения дальнейшей антисоветской деятельности Сорокина полагаю выслать его из пределов РСФСР за ГРАНИЦУ БЕССРОЧНО. Принимая во внимание заявление, поданное гр-ном Сорокиным в Коллегию ГПУ с просьбой разрешить ему выезд за границу за свой счет, — для устройства личных и служебных дел дать 7 дней, с обязательством явки в ГПУ по истечении указанного срока и после явки немедленно выехать за границу. 20/9. 22 г. Пом. Нач. IV отделения СО ГПУ: согласен: (подпись неразборчива). Шешкен Зарайский Апорина 21/9. 22 Утверждаю: Г. Ягода». В деле содержится также «Подписка» П.А. Сорокина, полностью написанная его рукой: «Дана сия мною, гр. Сорокиным Питиримом Александровичем, IV отд. СО ГПУ в том, что обязуюсь согласно постановлению Г.П.У. в 10-дневный срок ликвидировать свои служебные и личные дела и выехать на свой счет за границу. По истечении срока перед отъездом обязуюсь с полученными документами явиться в IV отделение к нач. отд. тов. Зарайскому для сообщения времени отъезда. 13/9. 22 г. Питирим Александрович Сорокин»33. 23 сентября 1922 года П.А. Сорокин навсегда простился с Россией. С собой он увозил воспоминания о «детстве в Зырянии», солидный багаж знаний, приобретенных в Петроградском университете, и два чемодана рукописей. На нем были: ботинки, подаренные ему одним чешским ученым, костюм, которым его снабдила АРА (Американская администрация помощи голодающим Поволжья), и 40 рублей денег в кармане. Omnia mea mecum porto [Все мое ношу с собой] — мог применить он к себе древнейшую поговорку. С ним в изгнание уезжала и его верная спутница Елена Петровна. Уже через неделю он читал в Берлине свою первую лекцию о современном состоянии России, а еще через несколько дней прибыл в Чехословакию по личному приглашению президента Т.Г. Масарика (с которым познакомился еще в России). В «дру жественной Чехословакии» Сорокин пробыл около года: как всегда, он много писал (четыре книги, масса статей), редактировал журнал «Крестьянская Россия», много выступал. И все же душа его рвалась в Америку. Дело даже не столько в том, что Соединенные Штаты в то время были крупнейшим мировым центром социологической мысли. В характере и натуре самого П.А. Сорокина было нечто «американское», что, пожалуй, делало его «амери- канистей самых что ни на есть американцев». Недаром еще в России коллеги называли его в шутку «русским американцем». Теперь шутка обернулась пророчеством... «Солнечным октябрьским днем 1923 года я ступил на берег Американского мегаполиса», — вспоминал впоследствии Сорокин. С этого дня берет отсчет «другая жизнь» Питирима Сорокина. Географически «а long journey» — закончился. Но впереди было еще 45 лет (т. е. большая часть) жизни и творческой деятельности. Это были, разумеется, годы относительного спокойствия и благополучия. В США Сорокин в полном смысле слова обрел вторую родину. В 1930 году они с женой получили права американского гражданства. Очень быстро Сорокин выдвинулся в число ведущих социологов Америки, несколько плодотворных лет он провел в университете Миннесотй, а в 1930 году его пригласил самый знаменитый университет Соединенных Штатов — Гарвард. Отделение социологии, которое создал здесь П.А. Сорокин и которое он возглавлял в течение 12 лет (при «норме» три года, редко — шесть лет), стало ведущим центром социологического развития в Америке. «Профессорская жизнь» — это, как известно, монотонный каждодневный труд, лекции, статьи и книги (von buch zu buch) и — ученики. Лекции, прочитанные Сорокиным, не сосчитать, «список научных трудов» требует особого библиографического издания (все написанное им займет приблизительно томов сорок: прикидываю, разумеется, «на глазок»), из учеников (правда, не в европейском понимании этого слова, а в американском, когда ученик отнюдь не всегда является и последователем) стоит назвать хотя бы двух, чьи имена говорят сами за себя: Р. Мертон и Э. Тириакьян. Особенностью научной карьеры П.А. Сорокина следует, пожалуй, считать тот факт, что эта «карьера» (в широком или — если угодно — подлинном смысле слова) никогда не достигла абсолютной вершины, т. е. той точки, после которой неизбежно наступа ет спад. Жизнь его была в буквальном смысле слова беспрестанным восхождением, прерванным только естественно наступившей смертью. В 1959 году, по достижении 70 лет, П.А. Сорокин вышел в отставку и сосредоточил всю свою энергию (по его собственному признанию, он и в возрасте 74 лет с легкостью взбирался на дерево) на работе в созданном им Гарвардском центре по изучению творческого альтруизма. А в 1965 году по инициативе американских социологов он был избран президентом Американской социологической ассоциации. ...Рассказывают, что на очередном Социологическом конгрессе, проходившем в Америке, П.А. Сорокина как президента АСА посетила советская делегация. Глава делегации обратился к нему с такими словами: — Глубокоуважаемый Питирим Александрович, мы в России помним и знаем вас как крупного современного социолога... На что Питирим Александрович с присущей ему «скромностью» (нужно признать, что он никогда не пренебрегал советом Козьмы Пруткова: «Козыряй!») возразил коллеге и соотечественнику: — Ошибаетесь, милостивый государь, я — не «крупный» социолог, а — крупнейший; таких в мире всего двое: я и Тойнби... К сказанному, пожалуй, нечего добавить. Умер П.А. Сорокин 10 февраля 1968 году в своем доме в Винчестере. Перед смертью он мечтал побывать на родине, но этой его мечте не суждено было осуществиться. Он, по-видимому, много размышлял перед смертью о судьбах России, не случайно одна из последних его статей посвящена «Основным чертам русской нации в двадцатом столетии», где он высказал предположение (до сих пор, увы, не оправдавшееся), что «Советский Союз, по-прежнему ведомый русской нацией, может с надеждой смотреть в будущее... и, вероятно, будет продолжать свою ведущую роль в течение будущих десятилетий, а возможно, и столетий»34. До конца жизни сохранил он в душе и юношескую веру в конечное торжество Истины, Добра и Красоты, что нашло свое отражение в том своеобразном девизе П.А. Сорокина, который он, по крайней мере, трижды цитирует в разных своих книгах: «Что бы ни случилось со мной в будущем, три вещи навсегда останутся убеждениями моего сердца и ума. Жизнь, как бы ни тяжела она была, — это самая высшая, самая чудесная ценность в этом мире. Превратить ее в служение долгу — вот еще одно чудо, способное сделать жизнь счастливой. В этом я также убежден. И наконец, я убежден, что ненависть, жестокость и несправедливость не могут и никогда не смогут построить на земле Царство Божие. К нему ведет лишь один путь: путь самоотверженной творческой любви, которая заключается не в молитве только, а прежде всего — в действии»35. Теперь вернемся еще раз ненадолго в 1913 год — когда была написана и опубликована книга «Преступление и кара, подвиг и награда». Хотя на титуле и на обложке книги указан 1914 год, она вышла годом раньше, и уже в конце 1913 года появились первые рецензии на нее36. В конце марта 1913 года Сорокин в очередной раз угодил в тюрьму. Поводом для его ареста послужили сведения о том, что он якобы написал антимонархический памфлет (в 1913 году отмечалось 300-летие династии Романовых), но, по-видимому, веских улик против него не было. В «предвариловке» он провел около трех недель, откуда отправил письмо своему учителю М.М. Ковалевскому, в котором аргументировал (явно для полиции) свою непричастность к написанию памфлета абсолютной нехваткой времени для этого, так как «написал за зиму книгу о карах и наградах»37. Благодаря поручительству М.М. Ковалевского и отсутствию улик, Сорокин был освобожден. Сохранившееся письмо позволяет установить более или менее точную дату окончания работы Сорокина над книгой: конец февраля — начало марта 1913 года. Одним из первых ее читателей (еще в рукописи) был Е.В. Де-Роберти, который писал автору: «Уважаемый Питирим Александрович! Вашу книгу “О преступлении и наказании, подвиге и награде” я прочел с большим интересом. Поздравляю Вас от души. Это — В начале «длинного пути» 2 7 превосходная вещь, очень и очень ценный вклад в нашу и мировую науку, труд, которым может гордиться европейская социологическая литература, не говоря уже о русской. Искренно преданный Вам Е. Де-Роберти. Март 1913»38. В печати сведения о книге и о предстоящем ее выходе появились уже летом 1913 г. В августе П.А. Сорокин приехал в Великий Устюг с тем, чтобы прочитать лекцию о войне как общественном явлении. Приезд его совпал с гастролями популярной в то время певицы Т.М. Дарьяни. Далее предоставляем слово корреспонденту вологодской газеты «Эхо» некоему Александрову, который в своей заметке «Лекция П.А. Сорокина» писал: «Среди многочисленных реклам, возвещающих о концерте Дарьяни, скромно приютилась маленькая афишка — о предстоящей лекции П.А. Сорокина, сотрудника “Вестника психологии и криминальной антропологии”, “Вестника знания”, “Всеобщего журнала”, “Заветов”, “Запросов жизни”, “Новых идей в социологии”, словарей Брокгауза и Граната, “Русской молвы” и других периодических и не периодических изданий. Как и всегда, так и в данном случае наш устюжский обыватель с улыбкой читал о “Дарьяни” и с недоумением посматривал на текст: “Война как общественное явление (философия и социология войны)”. Не вдаваясь в подробности о концерте “любимицы” и не затрагивая провинциальную жизнь устюжанина, я скажу несколько слов о лекции, а также вкратце сообщу и о молодом лекторе. Имя П.А. Сорокина как лектора на страницах северных газет появляется впервые, между тем лектор является автором многих популярных брошюр: “Самоубийство”, “Социальный символизм”, “Брак в старину”, “Преступность и ее причины” (издательство] “Наука и жизнь”), “Л.Н. Толстой как философ” и др. Кроме того, в сентябре текущего года выйдет из печати довольно интересный труд молодого социолога. — Книга П.А. Сорокина “Преступление и кара, подвиг и награда” является первою ласточкою, будущей русской социологии, — так говорит в своем предисловии наш известный профессор М.М. Ковалевский и то же самое подтверждает профессор Е.В. Де- Роб'фти (второе предисловие книги39). И вот все это уже ясно указывает на то, что наш северянин П.А. Сорокин, среди многих ученых мелькает не впервые. Отмечая столь яркие стороны лектора, я скажу без прикрас, что лекция П.А. Сорокина невольно встревожила однообразную жизнь обывателя, что трудно достигнуть в провинции, ибо устюжская “ан- тилигенция” есть жалкий остаток просыпающегося севера. — А что мне-ка лекция, коли я сам бывал на войне, мыслили многие “ученые” люди славного Устюга. Но студенты и курсистки, политические ссыльные и некоторые другие из молодежи гордо заявили: мы ищем знаний, прислушиваемся к новым словам и в далекой провинции, лекция пробуждает в нас силу для дальнейшего творчества жизни... Будем ожидать в будущем, что молодой лектор П.А. Сорокин не позабудет наш далекий, заброшенный север и вновь прочтет нам еще несколько лекций на жгучие темы из окружающей жизни»40. В октябре книга вышла в свет. Первым откликнулся на нее Н.Н. Кареев (в письме от 13 октября 1913 г.): «Уважаемый Питирим Александрович! Если только сегодня я Вас благодарю за присылку Вашей интересной книги, то только по причине незнания адреса, по которому я мог бы Вам написать. Лишь сегодня мне сообщил его г. Гвоз- дин, и вот я немедленно же этим пользуюсь, чтобы послать Вам благодарность за Вашу любезность. Душевно преданный Н. Кареев»41. Затем тепло откликнулся М. Кобылинский (27 ноября 1913 г.): «Многоуважаемый г. Сорокин! Большое спасибо за присылку Вашего прекрасного труда. С огромным удовольствием я читал его и позволяю себе повторить те слова, которыми дорогой Максим Максимович оканчивает предисловие к Вашей книге: В начале «длинного пути» 2 9 “Выскажем уверенность, что в будущей русской социологической библиотеке не один том будет принадлежать перу автора Преступлений и кар, подвигов и наград”. Крепко жму Вашу руку. С глубоким уважением М. Кобылинский»42. Появившиеся критические отзывы также были сплошь положительны. Критики хотя и отмечали ряд недостатков книги, в целом оценивали труд начинающего ученого очень высоко. Для молодого 24-летнего автора это был полный триумф. Когда в середине декабря он приехал в Вологду, чтобы прочитать там две лекции, местная газета с гордостью писала о нем: «В Обществе изучения Северного края. Вчера в помещении городской управы П.А. Сорокиным сделан доклад собранию членов Общества изучения Северного края на тему: “Пережитки религиозных верований в современной жизни зырян”. В собрании принимало участие 18 членов общества и несколько посторонних лиц. К лекции П.А. Сорокина. Устраиваемую сегодня Вологодским обществом изучения Северного края лекцию будет читать молодой ученый, уроженец Вологодской губернии, П.А. Сорокин. Несмотря на то что П.А. еще не окончил Петербургского университета, он успел уже приобрести известность своими научными трудами. О книге его “Преступление и кара, подвиг и награда” в журнале “Право” и в газетах “День” и “Речь” имеются очень лестные отзывы. Несомненно, что П.А. Сорокин впоследствии займет видное место среди ученых. Нелишним считаем отметить, что П.А. Сорокин читал уже в Вологде одну лекцию 14 октября с. г. на тему “Гамсун и Верхарн как выразители двух сторон современной культуры” и имел большой успех. Сегодня П.А. Сорокин читает лекцию на тему: “Происхождение семьи и история человеческого брака...”»43. «Лекция П.А. Сорокина. В воскресенье, 15 декабря, в помещении страхового общества П.А. Сорокиным была прочитана лекция на тему “Происхождение семьи и история человеческого брака”. Лекция привлекла много публики и была прослушана с боль шим интересом. Публика награждала лектора дружными аплодисментами»44. На воскресной лекции 15 декабря произошла важная встреча, сыгравшая впоследствии большую роль в жизни П.А. Сорокина: он познакомился с Ф.И. Седенко (писавшим под псевдонимом «П. Витязев»), которому подарил свою книгу с дарственной надписью: «Глубокоуважаемому Ферапонту Ивановичу Седенко на добрую память о нашей встрече от автора. Вологда. 15 декабря. 1913 г.»45. В 20-х годах. Ф.И. Витязев-Седенко возглавлял кооперативное издательство «Колос». Именно он предложил Сорокину в начале 1919 году писать «Систему социологии», и именно он взялся в 1922 году за издание последней из написанных в России книг Сорокина «Голод как фактор». Тираж книги был уничтожен по приказанию советских властей, но самоотверженный издатель спас часть ее. В фондах РГБ имеются два экземпляра этой книги, на одном из которых имеется подпись: «В Библиотеку Румянцевского музея. Уничтоженная книга. Уцелели 17 листов (272 с.) в количестве 10 экземпляров. От Витязева. Ф.И. Витязев-Седенко»46. Здесь уместно будет, несколько нарушая хронологию, привести еще один газетный анонс лекции П.А. Сорокина, который летом 1916 г. снова побывал в родных краях (уже в качестве приват- доцента Психоневрологического института) и 19 июня в Вологде, в помещении Вологодского общества взаимного страхования от огня прочитал лекцию на тему «Война и нравственный прогресс человечества»47. Заметка эта, подписанная Z, интересна тем, что помимо биографических подробностей (сообщаемых явно со слов самого Сорокина, так что все ее вопиющие неточности следует, по-видимому, отнести на его счет) в ней сообщается о том, что отзывы на первую книгу начинающего ученого появились не только в российской, но и зарубежной прессе. Вот текст этого анонса полностью: «Выступающий сегодня с лекцией Питирим Сорокин — уроженец севера, полузырянин. Отец его бывший ремесленник-маляр, мать — зырянка. Детство свое, до 15 лет, он провел среди зырян, кочуя из села в село. С 10 лет остался совершенно один и исключительно своими усилиями пробил себе дорогу. Окончив двухклассное училище, он поступил в учительскую семинарию. Исключенный из нее, он через несколько лет выдержал экзамен на аттестат зрелости и поступил в Психоневрологический] институт. Здесь он быстро выдвинулся своими работами и по окончании института ему предложено было профессорами Петражиц- ким, Ковалевским и Розиным остаться на любой из трех кафедр. Оставшись по уголовнохму праву и процессу, он за эти полтора года выдержал экзамен на звание магистра уголовного права. Несмотря на молодость нашего земляка, перу Питирима Александровича принадлежит уже ряд серьезных работ: книга “Преступление и кара” обратила на себя внимание как русской, так и иностранной печати (американской и итальянской); брошюры “Л.Н. Толстой как философ”, “Самоубийство”, “Социальные символы”, “Брак в старину”, “Преступление и его причины”; ряд статей в “Новых идеях социологии” (“Предмет социологии”, “Прогресс”, “Что такое религия” и др.), в “Заветах”, “Ежемесячном Журнале”, “Юридическом Вестнике” и др. Как книги, так и статьи молодого ученого запечатлены оригинальностью мысли и обширной эрудицией. Любимый ученик и секретарь М.М. Ковалевского, он в этом отношении напоминает своего учителя. Аудитория лектора в Психоневрологическом институте одна из самых многочисленных. Надеемся, что публика воспользуется случаем послушать молодого ученого и услышать действительно научную лекцию на волнующие темы»48. Такова вкратце внешняя история создания книги «Преступление и кара». Что касается ее содержания, то следует сразу же сказать, что это нечто гораздо большее, чем «социологический этюд», как сказано в подзаголовке. В некотором смысле это и нечто гораздо большее, чем «система социологии» (хотя по некоторым «параметрам» «Преступление и кара» явно не дотягивает до «системы социологии»), по сути дела — перед нами целостная система мировоззрения, своего рода profession de foi. Прежде чем коснемся существа этого profession de foi, отметим, что те социологические закономерности, которые Сорокину удалось установить совершенно независимым от него, чисто «социологическим» образом, носят вполне научный и вполне актуальный характер. Таких закономерностей, открытых Сорокиным, много. Укажем лишь некоторые из них. Например: чтобы одно и то же деяние (преступление или подвиг) выглядели в глазах общественного мнения именно как преступление или как подвиг и вызвали с его стороны соответствующую и адекватную реакцию (т. е. чтобы подвиг был вознагражден, а за преступлением последовало наказание), необходима гомогенность морального сознания членов этого общества. При гетерогенности морального сознания общество, по существу, находится в состоянии неявной (до поры до времени) гражданской войны. В таком общем виде это положение, безусловно, истинно и вполне приемлемо. Правда, лишь до тех пор, пока мы не зададимся вопросом, на чьей же стороне Правда и Справедливость, на чьей стороне Добро или Зло? Иначе ведь, по Сорокину, получается, что в конечном итоге побеждает не Правда, а Сила (с помощью «дрессирующего воздействия» кар и наград). Предчувствуя этот неприятный вопрос, Сорокин делает оговорку: «Извергов» в мире нет, а есть только люди, не понимающие друг друга, представления которых о “должном”, подвиге и награде различны». Пока — согласимся, но и запомним. «Если бы действительно акты кары стали падать, — пишет он в другом месте, а акты награды расти — то, по существу дела, ни какого значительного изменения не произошло бы: рост наград означал бы тот же рост кар, но выраженный не прямо, а косвенно». Сорокин пишет в сослагательном наклонении, подчеркивая тем самым нереальность ситуации. Мы в такой «нереальной» ситуации жили совсем в общем-то недавно, только понять не могли, какой социальный смысл имеет эта безудержная страсть к наградам и орденам. Теперь понятно: когда один провозглашается трижды, четырежды, пятижды (!) героем, то тем самым трижды, четырежды и пятижды подчеркивается ничтожество всех остальных. Трудно не согласиться с Сорокиным, когда он декларирует и «общечеловеческие» истины вроде следующей: «Человечеству... было сказано: “ты наделено всеми животными инстинктами... Совершенствуйся — если можешь. Процветай и прогрессируй, если ты это сделать в состоянии, если же не в состоянии — то погибай!”» И т. д. и т. д. Да и в целом: собственно концепция кар и наград построена Сорокиным почти безукоризненно с полным знанием предмета, с аргументацией, местами отточенной до логической виртуозности. Но вот мы дошли до последней страницы — и: «Сверхчеловек, стоящий выше современного добра и зла, права и нравственности, не знающий извне навязываемого “долга” и полный действенной любви к сочеловекам (так и написано! не к “людям”, не к “человечеству” даже, а к этим... как их? “сочеловекам!”), — вот предел, к которому ведет история человечества. Таков итог данной работы и таковы перспективы, открывающиеся перед нами с точки зрения выше развитых положений». Пройдет совсем немного времени — около четырех лет, — ив Россию явится такой «сверхчеловек, стоящий выше современного добра и зла» (который, как известно, еще «на заре туманной юности» объявил свободу воли и совести «вздорной побасенкой», который не знал никакого «извне навязанного долга» и которому поэтому ничего не стоило провозгласить лозунг «поражения в войне собственного правительства» или обратиться к одичавшим и жаждущим крови массам со словами: «Грабьте награбленное», — а еще через год автор выше процитированного вывода будет прятаться среди двинских болот от других «сверхчеловеков» (калибром, правда, помельче), полных — по-своему — действенной любви к «сочеловекам». Нетрудно было бы уже сейчас показать истоки этой ошибки Питирима Сорокина49, но мне хочется несколько усложнить свою задачу и показать еще одну его ошибку, имеющую существенное значение для понимания его мировоззрения, а в какой-то степени и личности, — с тем, чтобы потом, связав их воедино, найти их общий исток. Что касается другого заблуждения Сорокина — его вывода о «ведущей роли» Советского Союза из цитированной выше статьи «О характере русской нации...», то это, в сущности, тоже ошибочное умозаключение имеет под собой, пожалуй, не столько мировоззренческую, сколько психологическую основу и вызвано ностальгической любовью к России. Здесь ситуация, когда «меня обманывать не трудно, я сам обманываться рад...». Начавшаяся мировая война ничуть не поколебала уверенности Сорокина в истинности его «конечного вывода». Война, неизбежно повлекшая за собой резкий «всплеск» кар и наград, в об- щем-то укладывалась в рамки установленного им закона «колебания кар и наград». Воевали же не Гитлер со Сталиным, а кайзер Вильгельм с императором Николаем, т. е. — как бы их ни оценивать, но во всяком случае — не «изверги». Революция, в сущности, тоже не поколебала этой уверенности, тем более что «измерял» ее Сорокин критериями и рамками Французской революции. Понимал: и он сам, и все правые эсеры, и вообще все небольше- вики — это «жирондисты» и потому обречены, а большевики — это «якобинцы», и они на какое-то время победят, но потом, на «третьей стадии» развития революции, когда начнется частичная реставрация, сметут и их, и затем развитие общества войдет в более спокойное русло, кары и награды будут равномерно снижаться, и вот тогда уже опять явится «сверхчеловек, стоящий выше современного добра и зла...» Конкретным проявлением этой ошибки было, например, то, что Сорокин после высылки считал свое возвращение в Россию делом ближайшего будущего. А в статье «Россия после нэпа», представляющей собой сокращенный вариант его книги «Современное состояние России» (где он, между прочим, обнаружил и обосновал «парадоксальную закономерность» исторического развития большевизма: большевики, писал здесь Сорокин, вынужде ны будут собственными руками строить тот капитализм, который они сами же и разрушили; закономерность эта блестяще подтвердилась на наших глазах с той лишь разницей, что разрушения оказались столь капитальны, столь «до основанья», что теперь, пожалуй, из оставшихся материалов ничего, кроме феодализма, не построишь и даже «варягов» не призовешь: не пойдут), Сорокин набросал три варианта будущего развития России, причем два из них в конце концов должны были привести к падению большевизма, а третий сценарий сам Сорокин считал, по-видимому, лишь теоретической моделью и на практике неосуществимым. Вот эти сценарии. 1) Власть «еще несколько лет просуществует, но при условии дальнейшей эволюции в сторону капитализма и правового строя. Иначе — она будет сброшена насильственно». 2) «Если эта эволюция будет — в конце ее власть ожидает тоже падение, но более мягкое». 3) Третий вариант вытекал из обнаруженной Сорокиным внутренней антиномичности новой экономической политики, колеблющейся между «всерьез и надолго» и «временной передышкой». «Введя нэп, — писал П.А. Сорокин, — гг. коммунисты продолжали упираться и стали бормотать о “передышке”. “Нэп” — “капитализм” — это передышка, она нужна для восстановления хозяйства. “Когда оно будет восстановлено — мы снова перейдем к коммунизму”, — так говорили они. Поистине архистранная логика и политика! На обычном языке она гласит: “для восстановления хозяйства нужен капитализм, и мы его вводим. Когда хозяйство возродится — мы введением коммунизма снова разрушим его. По достижении полного развала для восстановления снова введем капитализм как передышку. По восстановлении снова заменим его коммунизмом, т. е. разрушением; потом опять будет капитализм, за ним — опять коммунизм” и т. д. Почему такой ход истории благодетелен и почему коммунизм как разрушительная система выше капитализма и должен быть непременно введен, как только хозяйство наладится, — простому смертному не понять». Именно этот вариант развития, который П.А. Сорокин не без основания называет «сказкой про белого бычка», реализовался в истории, и «сказка» эта продолжалась без малого 80 лет! Теперь пора подвести обе эти ошибки Питирима Сорокина под общий знаменатель и вместе с тем подвести итог нашему краткому анализу. В основе исповедуемого Сорокиным социально-политического идеала лежит масонско-просветительская концепция Добра и Зла, согласно которой Зло рассматривается как своего рода математический минус, или, если воспользоваться формулой B.C. Соловьева, «естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра». Само Зло в таком случае начинает функционировать по законам функционирования Добра, превращается в тень Добра, что с классической ясностью выразил Гете: «Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла». Если зададимся вопросом, что, по Питириму Сорокину, является причиной — движущей силой общественного развития, то ответом неизбежно будет: Зло. «Самопроизвольный динамизм социальной среды», о котором он пишет, — без поддержки Зла — приведет к росту социальной энтропийности, своего рода “тепловой смерти” социума, и, чтобы этого не случилось, нужны дерзкие разведчики будущего, апостолы новой морали: преступники, стоящие над обществом, по ту сторону добра и зла». Наша прошедшая история показала, что от такого «идеологического» преступления до обычной уголовщины всего один шаг, если не меньше. Сверху бросается клич: «Грабьте награбленное!» («научно» это обосновывается тем, что «пробил час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют»), и тотчас же снизу это находит горячий отклик в сердцах у многих. «Заступник и расплатчик» сказал: можно! Но-жи-чком на месте чик лю-то-го по-ме-щика, Гос-но-дин по-ме-щичек, со-би-райте вещи-ка! А потом уже «чик» и любого встречного. Между тем законы функционирования Зла принципиально отличны от законов функционирования Добра. Кажется, впервые на это фундаментальное различие указал декабрист Н.И. Тургенев, который в одном из писем к П.Я. Чаадаеву писал: «Зло, чтоб не погибнуть, должно, так сказать, быть осуществлено, в одной мысли оно жить не может; добро же, напротив того, живет не умирая, даже и в свободной идее, независимо от власти человеческой»50. Отсюда же проистекает и другое фундаментальное различие: Добро распространяется в мире в количественном в начале «длинного пути» 3 7 отношении, с точки зрения качественной оно статично и постоянно: то, что было Добром тысячу лет назад, то и сейчас Добро и останется таковым, пока стоит мир. Зло, напротив, должно постоянно разнообразиться, постоянно наращивать свою мощь в количественном и качественном отношении. В противном случае его перестанут бояться. Зло же, которого не боятся, — не есть Зло. Согласно масонско-просветительской концепции Зла как Тени Добра, эта «тень» должна была уменьшаться по мере того, как все выше восходит на небосклоне Солнце Просвещения. Реальная же история зла оказалась прямо противоположной: Тень все росла — росла до тех пор, пока не стала явной опасность, что она поглотит весь мир. Характерно, что свое жизненное кредо, которое я цитировал в конце своего рассказа о жизни П.А. Сорокина, он сформулировал в застенках В. Устюжской ЧК в ожидании смерти от пули «сверхчеловеков». Это кредо не сразу, правда, обрело надлежащие теоретические одежды. Словно бы желая отделаться от проблемы, он еще в 1920 году категорично заявлял: «Истина должна быть разъединена от Добра, Справедливости и т. п. принципов. Они несоизмеримы и гетерогенны»*. Лишь на склоне лет он пришел к убеждению, что, «подобно христианской троице — Отец, Сын и Святой Дух, — Любовь, Истина и Красота являются величайшими ценностями или энергиями, неразделимыми, но отличными друг от друга»**. Не рискуя сейчас даже в самом сжатом виде излагать дальнейшую мировоззренческую эволюцию Сорокина, замечу лишь, что это развитие сопровождалось все более глубоким его проникновением в проблематику Ф.М. Достоевского. Автор «Преступления и кары», несмотря на весь свой внешний «решпект» к русскому мыслителю, овладел «Заветами Достоевского» пока лишь чисто внешне и поверхностно. Для многих читателей, уловивших явную перекличку названия сорокинского «этюда» с названием романа Ф.М. Достоевского, по-видимому, немалым разочарованием будет обнаружить, что перекличка эта во многом носит фиктивный характер. Даже и в статье «Заветы До- ^ Сорокин П.А. Система социологии. Пг., 1920, т. 1, с. X. Сорокин П.А. Таинственная энергия любви // Социологические исследования. 1991, №8, с. 123. стоевского»51, написанной в 1921 году, несмотря на гораздо более проникновенный характер трактовки идей русского писателя, который здесь находим, — Сорокин все же недотягивает до самых сокровенных глубин. Ф.М. Достоевский понимается здесь к 1а Л. Толстой: учитель и моралист, апостол христианской Любви. Но и только. Социальная проблематика Достоевского с его грозным предупреждением: «Зло коренится гораздо глубже в природе человека, чем полагают лекаря-социалисты», с его экзистенциальным проникновением в иррациональные глубины человеческой психики, с ее подпольем, раздвоенностью, мечтательностью и т. д. — все это пока остается вне сферы интересов и внимания Сорокина. Нравственный переворот, пережитый Сорокиным в 1918 году, по сути дела — тот же самый, который пережили авторы «Вех» (разумеется, с учетом как личных особенностей первоначального мировоззрения и индивидуального темперамента, так и обстоятельств времени и места)52. Но все это — впереди. Читая же сегодня «Преступление и кару», будем помнить, что перед нами труд еще совсем молодого, 24- летнего человека, студента (!), одержимого поисками вечной Истины, которым он посвятит всю свою дальнейшую жизнь. Какие бы ошибки и заблуждения ни находили мы у него сегодня, в одном он несомненно и абсолютно прав: Добро временами оказывается слабее Зла, Истина — никогда. В.В. Сапов