Сам Дюркгейм, как и Маркс до него, не рассматривал Россию в качестве объекта и адресата своих социологических теорий. В “Самоубийстве” он отмечает, что “Россия пока является европейской страной лишь географически...” [1, с.24]2.
Правда, это суждение, высказанное мимоходом, не имеет для него самостоятельного значения. Учитывая контекст этого суждения, можно полагать, что оно, вероятно, было призвано просто объяснить или оправдать тот факт, что самоубийства в России оказались вне поля его рассмотрения, что в свою очередь объяснялось тем, что он не располагал соответствующей российской статистикой. Как и большинство европейских социальных ученых, Дюркгейм имел весьма туманное представление о российской социологии, которая, по-видимому, представлялась ему явлением в каком-то смысле экзотическим. Правда, он был знаком с трудами Е.В.Де- Роберти, Я.А.Новикова, П.Лилиенфельда и М.М.Ковалевского. Все они подолгу жили в Европе, публиковали там свои труды и активно сотрудничали в “Международном Институте социологии” и журнале “Международное социологическое обозрение” в Париже. С Ковалевским Дюркгейм был знаком лично. Он состоял в переписке с молодым П.А.Сорокиным; во всяком случае сохранилось одно его письмо Сорокину, датированное 4 июня 1914 г.[4, сс.120-124]. Дюркгейм знал о самом факте русских переводов его работ и об интересе к ним в России.3 Но дальше этого его информированность, по-видимому, не распространялась, и о том, как именно воспринимались и оценивались его труды в этой “чисто географически” европейской стране он скорее всего не знал. Такого рода предположение с большим сожалением высказывал еще его современник, выдающийся социолог и историк Н.И.Кареев: “...Едва ли Дюркгейм когда-либо сам узнает о существовании критической статьи Михайловского (см. о ней ниже - А.Г.), посвященной его книге “О разделении общественного труда”, а между тем из всех критик, какие доселе были вызваны этим трудом Дюркгейма, самая сильная и глубокая принадлежит именно названному русскому социологу” [6, с.396]. Оценки воззрений Дюркгейма варьировали в соответствии с собственными позициями представителей того или иного направления в русской социальной мысли. В целом популярность Дюркгейма была ниже популярности таких его современников, как Спенсер, Тард или Зиммель. В какой-то мере это проявилось в количестве изданий трудов названных авторов, хотя, разумеется, число публикаций в данном случае выражало не столько степень популярности, сколько другие обстоятельства, в частности, литературную плодовитость самих авторов. По данным И.А.Голосенко и А.С.Скороходовой, до Октябрьской революции, Спенсер в России издавался 41 раз (включая два собрания сочинений). До 20-х годов было опубликовано 18 работ Тарда и 30 работ Зиммеля [7, c^62-67, 67-68, 33-35] (правда, некоторые из последних относились не собственно к социологии, а к философии, философской эстетике и истории искусства). В сравнении с этими данными 7 публикаций Дюркгейма выглядят довольно скромно. Многие социологи в России оценили Дюркгейма как тонкого аналитика, стремящегося строить социологическое знание на эмпирическом фундаменте, но не как оригинального мыслителя, прокладывающего новые пути в социальной науке. Такой же первоначально была его оценка и в США, где он был вопринят как фигура второстепенная в сравнении с Тардом. Имя Дюркгейма фигурировало в различных статьях, обзорах, рецензиях, монографиях, учебниках, энциклопедиях как одно из примечательных имен в современной социологии наряду со многими другими. Такие ведущие русские социологи, как Е.В. Де-Роберти, М.М.Ковалевский, Н.И.Кареев, не сочли вклад Дюркгейма в социологию новаторским. Е.В.Де-Роберти, причислявший себя к “неопозитивной школе”, и М.М.Ковалевский отмечали приоритет “социологов неопозитивной школы” в разработке социологической теории познания, сформулированной в “Элементарных формах религиозной жизни”. В сборнике “ Новые идеи в социологии”, вышедшем под их редакцией и включавшем в себя фрагмент из дюркгеймовских “Элементарных форм”, они подчеркивали, с одной стороны, вторичный характер идей французского социолога, неудачный характер отступлений от “известных тезисов неопозитивизма” и недостаточную ясность изложения, с другой - присущие ему “тонкие изгибы аналитического мышления”, трудоспособность и плодовитость. “Откуда бы ни заимствовал Дюркгейм свои основные положения и исходные точки, важно и ценно то, что он с редким усердием и большой тщательностью прилагает их к разработке огромной массы сырых фактов, голых эмпирических данных” - писали редакторы сборника. [8, с.27, прим.]. Евгений Валентинович Де-Роберти (1843-1915) был одним из пионеров российской социологии и одним из немногих русских социологов, известных на Западе. Либерал, вынужденный эмигрировать вследствие политических преследований российских властей, он довольно долго жил в Париже и публиковал там свои труды. Вероятно, он был первым в мире автором, опубликовавшим книгу, озаглавленную “Социология”[9]. Де-Роберти утверждал, что ”Дюркгейм и его школа сводят все к экономическому... процессу разделения труда...” [10, сс.77-78], что было, конечно, явным недоразумением, поскольку Дюркгейм рассматривал разделение труда как разделение и специализацию социальной деятельности, в самом широком смысле слова, включая и неэкономические аспекты. Он упрекал Дюркгейма также за то, что в статье “Социология и социальные науки”, написанной совместно с П.Фоконне, он дробит единую социологию на ряд частных социальных наук, что авторы “изо всех сил стараются доказать, что не существует никакой общей социологии вне или помимо того множества частных социологий, неясную и неполную номенклатуру которых они и дают нам” [там же, с.262] (этот упрек также был не очень убедителен, так как Дюркгейм признавал значение общей социологии, а необходимость дифференциации социологии на отдельные отрасли в то время уже выглядела вполне обоснованной). Максим Максимович Ковалевский (1851-1916) был одним из наиболее влиятельных русских социологов. Будучи, как и Де-Роберти, либералом, членом конституционно-демократической партии, он также провел ряд лет в вынужденной эмиграции. Ковалевский играл видную роль в европейской социологии благодаря своим трудам и организаторской деятельности, являясь членом (одно время - президентом) Международного Института социологии, редколлегии журнала “Международное социологическое обозрение” и Парижского социологического общества. Он был лично знаком со многими видными социальными мыслителями разных стран, в том числе, с Марксом и Дюркгеймом. В своей книге “Современные социологи” (1905) Ковалевский объединил теорию Дюркгейма с теориями Л.Гумпловича и Г.Зиммеля, рассмотрев взгляды этих социологов в одной главе. Отмечая обширное знакомство Дюркгейма с фактическим материалом, гибкость и тонкость его мышления, он указывал на то, что идеи, изложенные в дюркгеймовской работе “О разделении общественного труда”, не могут считаться вполне оригинальными.
По его словам, в книге Зиммеля “Социальная дифференциация” “можно найти целиком основную теорию, развитую впоследствии Дюркгеймом” [11, с.135]. Ковалевскому импонировало положение Дюркгейма об определяющем влиянии объема и плотности населения на развитие разделения общественного труда, созвучное его собственным идеям. Ему близки были этнографическая ориентация французского социолога в “Элементарных формах религиозной жизни”, использование им сравнительно-исторического метода, что соответствовало программе создания “генетической социологии”, которую разрабатывал сам Ковалевский. Но в своем обзоре современной французской социологии, опубликованном в 1913 г., он утверждал, что в нынешнем столетии в ней невозможно отметить ничего “поистине нового”. Последним открывателем, с его точки зрения, был Тард с его учением о междуумственном взаимодействии и подражании нововведениям; но и он “только придал большее значение давно известному явлению, без которого, очевидно, немыслим был бы самый поступательный процесс развития общества или так называемый прогресс”. [12, с.339]. Николай Иванович Кареев (1850-1931), выдающийся социолог и историк, сторонник “субъективной школы” в русской социологии, в своем учебнике “Введение в изучение социологии” (первое издание - 1897 г.), в котором рассматриваются социологические теории конца XIX в., лишь упоминает работу Дюркгейма “Правила социологического метода” [6, с.224], хотя проблеме метода в социологии в ней посвящена целая глава. Некоторые русские социологи квалифицировали взгляды Дюркгейма как новую разновидность социологического органицизма. Так Кареев причислил французского социолога к “органическому направлению” вместе со Спенсером, П.Лилиенфельдом, А.Шеффле, А.Фулье и Р.Вормсом [там же, сс.76-294]. Одновременно он подчеркнул отличие дюркгеймовской теории от воззрений принадлежащих к этому направлению “биологистов”, а именно, “психологический характер его теории” [там же, с.294]. Учитывая, что речь в данном случае идет о ранней фазе творчества Дюркгейма, на которой он еще в значительной степени находился под влиянием Спенсера, А.Шеффле и А.Эспинаса, его отнесение к своеобразной разновидности органицизма имело под собой серьезные основания. Николай Константинович Михайловский (1842-1904), один из главных представителей “субъективной школы” в русской социологии, идеолог народничества и “властитель дум” своего времени, откликнулся на идеи Дюркгейма двумя статьями в 1897 г. [13; 14]. В них он, как и Кареев, причислил французского социолога к “органическому направлению”. При этом он отметил, что, в отличие от других органицистов, Дюркгейм не злоупотребляет более или менее остроумными аналогиями между органами и функциями организма, с одной стороны, и общества, с другой: “Он имеет в виду лишь общую тенденцию социального развития по типу развития органического и к детальным аналогиям прибегает лишь для наглядного пояснения своей мысли” [13, с.66]. С.Штейнберг в своем обзоре состояния современной социологии (1900г.), подвергнув критике ряд положений теории Дюркгейма, охарактеризовал его как “выдающего представителя социологического реализма” [15, с.245]. Подобно Карееву и Михайловскому, он также рассматривал взгляды французского социолога как сочетание специфической разновидности органицизма и психологизма [там же, с.246]. Таким же образом квалифицировал социологию Дюркгейма и К.М.Тахтарев [16, сс.86,90; 17, сс.94-95]. Известный социолог и историк Н.А.Рожков (1868-1927) высоко оценил теоретическую позицию Дюркгейма, которую он охарактеризовал как “принцип относительности” в гуманитарных и социальных науках. Этот принцип (впрочем, открытый, с его точки зрения, до Дюркгейма) он противопоставил тенденции к конструированию абсолютного идеала человеческой личности, тенденции, свойственной “субъективной школе” в русской социологии, в частности, Н.К.Михайловскому [18]. Имя Дюркгейма фигурировало в наиболее известных российских энциклопедиях начала века: в “Энциклопедическом словаре” издательства Гранат и в “Новом энциклопедическом словаре” Брокгауза-Ефрона. Статья в первой из них представляет собой, помимо краткого перечня биографических сведений, не очень адекватное изложение дюркгеймовской работы “О разделении общественного труда”; работы “Правила социологического метода” и “Самоубийство” только называются, но никак не характеризуются [19]. Статья в энциклопедии Брокгауза-Ефрона написана выдающимся русским социологом Питиримом Александровичем Сорокиным (1889-1968), который вообще из всех русских социологов выше всех оценил творчество Дюркгейма. В указанной статье он квалифицировал Дюркгейма как одного из виднейших представителей “реалистической” теории, признающей общество реальностью особого рода, отличной от суммы составляющих его индивидов. Сорокин отметил такие черты творчества французского социолога, обеспечившие ему “вполне заслуженную мировую известность” и “научное имя перворазрядного социолога”, как “ясность, последовательность и оригинальность мышления, обширная эрудиция, детальная разработка каждого затрагиваемого вопроса, фактическая обоснованность каждого обобщения, наконец, простой и отчетливый способ изложения мыслей...”[20]. В целом идеи Дюркгейма в России были встречены с интересом. Средой, в которой происходила их рецепция, была преимущественно академическая среда, хотя в России она не являлась более или менее автономной и, вероятно, больше, чем в других европейских странах, сливалась с другими социальными кругами: политическими, литературно-художественными, журналистскими и т.д. Соответственно, и рецепция дюркгеймовской социологии носила главным образом академический характер. Доминирующие оценки были умеренно положительными и умеренно критическими. Идеи Дюркгейма не вызывали ни бурного энтузиазма, ни резкого отторжения, они не оказывались в центре интеллектуальных и прочих дебатов. В этом отношении прием, оказанный Дюркгейму, существенно отличался от того, который был оказан Ницше и Бергсону, Тарду или, тем более, Марксу. Этот прием можно охарактеризовать как “сдержанно-благожелательный” или “холодноуважительный”, но отнюдь не восторженный или резко отрицательный. Творчество Дюркгейма привлекло к себе внимание сообщества социальных ученых, вызвало интеллектуальный интерес, стимулировало развитие социальной науки и обсуждение важных социологических проблем. Но при этом, выражаясь дюркгеймовским языком, “коллективные чувства” и “коллективное сознание” российского общества не были затронуты.