Морозко У мачехи была падчерица да родная дочка; родная что ни еде- лает, за все ее гладят по головке, да приговаривают: «Умница!» А падчерица как ни угождает — ничем не угодит, все не так, все худо; а надо правду сказать, девочка была золото, в хороших руках она бы как сыр в масле каталась, а у махечи каждый день слезами умывалась.
Что делать? Ветер хоть пошумит да затихнет, а старая баба расходится — не скоро уймется, все будет придумывать да зубы чесать. И придумала мачеха падчерицу со двора согнать: «Вези, вези, старик, ее куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видели, чтобы мои уши об ней не слыхали; да не вози к родным в теплую хату, а во чисто поле на трескун-мороз!» Старик затужил, заплакал, однако посадил дочку на сани, хотел прикрыть попонкой — и то побоялся; повез бездомную во чисто поле, свалил на сугроб, перекрестил, а сам поскорее домой, чтобы глаза не видали дочерниной смерти. Осталась бедненька, трясется... Приходит Мороз, попрыгивает, поскакивает, на красную девушку поглядывает: «Девушка, девушка, я Мороз красный нос!» — «Добро пожаловать, Мороз, знать, бог тебя принес по мою душу грешную». Мороз хотел ее тукнуть и заморозить; но полюбились ему ее умные речи, жаль стало! Бросил он ей шубу. Оделась она в шубу, поджала ножки, сидит. Опять пришел Мороз красный нос, попрыгивает-поскакивает, на красную девушку поглядывает: «Девушка, девушка, я Мороз красный нос!» — «Добро пожаловать, Мороз, знать бог тебя принес по мою душу грешную». Мороз пришел совсем не по душу, он принес красной девушке сундук высокий да тяжелый, полный всякого приданого. Уселась она в шу- бочке на сундучок такая веселенькая, такая хорошенькая! Опять пришел Мороз красный нос, попрыгивает-поскакивает, на красную девушку поглядывает. Она его приветила, а он ей подарил платье, шитое и серебром и золотом. Надела она и стала какая красавица, какая нарядница! Сидит и песенки попевает. А мачеха по ней поминки справляет; напекла блинов. «Ступай, муж, вези хоронить свою дочь». Старик поехал. А собачонка под столом: «Тяв, тяв! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину дочь женихи не берут!» — «Молчи, дура! На блин, скажи: старухину дочь женихи возьмут, а стариковой одни косточки привезут!» Собачка съела блин да опять: «Тяв, тяв! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину женихи не берут!» Старуха и блины давала, и била ее, а собачка все свое: «Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину женихи не возьмут!» Скрипнули ворота, растворилися двери, несут сундук высокий, тяжелый, идет падчерица — панья паньей сияет! Мачеха глянула — и руки врозь! «Старик, старик, запрягай других лошадей, вези мою дочь поскорей! Посади на то же поле, на то же место». Повез старик на то же поле, посадил на то же место. Пришел и Мороз красный нос, поглядел на свою гостью, попрыгал-поскакал, а хороших речей не дождался; рассердился, хватил ее и убил. «Старик, ступай, мою дочь привези, лихих коней запряги, да саней не повали, да сундук не оброни!» А собачка под столом: «Тяв, тяв! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной в мешке косточки везут!» — «Не ври! На пирог, скажи: старухину в злате, в серебре везут!» Растворились ворота, старуха выбежала встречать дочь, да вместо нее обняла холодное тело.
Заплакала, заголосила, да поздно! [12, с. 72—73]. Гуси-лебеди Жили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький. — Дочка, дочка! — говорила мать.— Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора. Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках. Прибегла девочка, глядь — братца нету! Ахнула, кинулась туда- сюда — нету! Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери,— братец не откликнулся. Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом. Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли ее братца, бросилась их догонять. Бежала-бежала, стоит печка. — Печка, печка, скажи, куда гуси полетели? — Съешь моего ржаного пирожка — скажу. — О, у моего батюшки пшеничные не едятся! Печь не сказала. Побежала дальше, стоит яблонь. — Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели? — Съешь моего лесного яблока — скажу. — О, у моего батюшки и садовые не едятся! Побежала дальше, стоит молочная речка, кисельные берега. — Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели? — Съешь моего простого киселька с молоком — скажу. — О, у моего батюшки и сливочки не едятся! И долго бы ей бегать по полям да бродить по лесу, да, к счастью, попался еж: хотела она его толкнуть, побоялась наколоться и спрашивает: — Ежик, ежик, не видел ли, куда гуси полетели? — Вот туда-то! — указал. Побежала — стоит избушка на курьих ножках, стоит — поворачивается. В избушке сидит баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега. — Речка-матушка, спрячь меня! — Съешь моего киселька! Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: «Спасибо!» — и опять бежит с братцем, а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь. — Яблонь, яблонь-матушка, спрячь меня! — Съешь мое лесное яблочко! Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели — да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди — из рук вырвут! К счастью, на дороге печка. — Сударыня печка, спрячь меня! — Съешь моего ржаного пирожка! Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьице. Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели. А она прибежала домой, да хорошо еще, что успела прибежать, а тут и отец и мать пришли [12, с. 87—88]. Игрушки Материнское сердце в детях, а детское в камешках и куклах. Народная пословица Ты куколка, я куколка, Та маленька, я маленька. Где ты была? У вечерни пробыла. Что ты в гости не пришла? — Побоялась тиуна1. Тиун тебе не судья, судья — владыко [23, с. 230].