Ян Еремеев ПСИХОПОЭТИКА ССЫЛКИ: СКАЗКА О ДЕКАБРИСТСКОЙ СЕМЬЕ

— Сын мой, не лучше ли пройти поприще жизни сей стезею мира, стезею, усеянною цветами простых наслаждений? Не приятнее ли жить покойно, в светлой хижине, услаждаться дружбою, питаться млеком стад своих и одевать себя домашним руном...

Не лучше ли, утолив беспокойство юного сердца, сочетать его с сердцем милой девицы — выбрать супругу верную, кроткую, соединяющую разум с нежностию? Не благоразумнее ли укрыть светильник жизни своей от вихрей случайностей, от мятежа людских страстей под тень домашнего благополучия; быть для того, чтоб наслаждаться бытием своим и, процветя сединами... тихо угаснуть в объятьях любимицы души твоей, в кругу семейства, опершись на веру и чистую совесть?..
— Теперь ли то время, о мой отец! чтобы помышлять о мирной жизни и тихих радостях семейного счастия? Что сказал бы ты о детях, празднующих брачный пир свой подле смертного одра умирающей матери! А разве Малороссия не матерь нам?.. И кто не видит глубокой могилы, изрываемой ей самовластием тиранов?.. Да угаснут свещи брачные, да исполнится край наш слезами, стонами и молением! Пусть каждый супруг отречется разделять счастие брачного ложа с младою подругою, жених да не вводит невесты во храм и матери да поклянутся не приближаться к колыбелям первенцов своих, доколе не будет освобождено Отечество!
Федор Глинка. «Зиновий Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия»
могли Федор Глинка, член масонской ложи «Избранный Михаил» предположить в 1819 году, что напряженный спор главного героя его повести «Зиновий Богдан Хмельницкий» со старцем Вассианом вовсе не станет дилеммой его собственной жизни? Один из основателей « Союза благоденствия северных рыцарей», позже охладевший к де
кабристскому движению, он блестяще обойдет все ловушки Следственной комиссии, «отделается» высылкой в Петрозаводск, где тотчас начнет свою, в целом удачную, административную карьеру (как столичный литератор и награжденный золотым оружием полковник в других аристократических поприщах он, со всей очевидностью, состоялся). Женится, под конец жизни займется археологией и общественной деятельностью, постоянно будет печататься, до самого 94-летнего рубежа жизни не оставляя духовные искания и увлечение мистицизмом. Человек, во всех отношениях реализовавший себя.
Автор всеимперского бестселлера «Письма русского офицера» удивился бы еще больше, узнав, что его многогранную судьбу повторит большинство благородных заговорщиков, только сообща. И все та же дилемма вновь разрешится, пусть сурово, с титаническими издержками, горестями и страхом, стрессами и сомнениями, но не менее достойным вдохновенных строк образом. На смену Отечеству — большой гражданской семье, придет Семья — малое отечество, размах приложения сил и планов сузится, став интенсивным и прагматичным. Тотальный реформизм как жизненная стратегия декабристов не угас 14 декабря 1825 года — он только вызревал.
О семье и гиперсемиотизированном поведении
...Общая идея, общее стремление к одной и той же цели давали каждому лицу тот живой интерес, возбуждали то сочувствие, которое составляло из стольких лиц одну общую семью\ ...В этой большой семье, где юноши 18- и 20-летние ежечасно находились в столкновении с людьми пожилыми, которые могли бы быть их отцами, ни одного разу не случалось видеть или слышать не только личного оскорбления, но даже нарушения того приличия, которое в кругу людей образованных составляет одно из необходимых условий жизни общественной. Мирно текла наша жизнь, среди шума желез, которыми скованы были наши ноги. Не без пользы протекло это время для Ивана Дмитриевича: он умел возбудить в юношах... желание усовершенствоваться в познаниях, ими приобретенных, и помогал им по возможности советом и наставлением. Часто по целым часам хаживал он с юным Одоевским и возбуждал его к той поэтической деятельности, к которой он стремился {Мемуары декабристов. Северное... 1981, 113). Здесь и далее курсив мой Орфография и пунктуация первоисточников сохранены. — Я. Е.

Этот отрывок из воспоминаний Е. П. Оболенского об Иване Якушкине интересен не только патетикой и эпичностью, стандартно маркирующими романтическое мировидение, но и фоном — единственным фоном, на котором фигура одного из лидеров ссыльных декабристов обретает контрастность и рельеф. «Одна общая семья», «большая семья» — это могло бы быть расхожей метонимией[71] для обозначения свыше ста членов тайных обществ, вынужденных терпеть казематный кров и общество друг друга (теперь уже не тайное) с 1826 по 1838 год, те тринадцать лет, за которые заговорщики, собранные на каторгу, разъехались на сибирские поселения. Если припомнить, что к двенадцати из них присоединились жены, то «большая семья» могла бы быть и синекдохой[72], в силу тесного сосуществования ссыльных и неизбежной разомкну- тости узкосемейной жизни в круг «Семьи ссыльных».
Но дело обстояло сложнее, чем простые игры тропами. У Николая Басаргина, еще одного из «разбудивших А. Герцена», в мемуарах поздних, уже поселенческих времен, когда эпоха Большого Каземата давно миновала, можно прочесть:
Несмотря на рассеяние наше по всей Сибири и на отправление некоторых на Кавказ, мы все составляли как будто одно семейство: переписывались друг с другом, знали, где и в каком положении каждый из нас находится, и, сколько возможно, помогали один другому (Мемуары декабристов. Южное... 1982, 130).
Наименований того, в высшей степени странного и почти сюрреалистического микросоциума, который объединил декабристов в ссылке, вольно или невольно созидался и реформировался ими, оставив неизгладимый след в их душах и в сознании их потомков, сами благородные каторжники оставили много — «сообщество», «нега общественного квиетизма», «идиллия», «истинно апостольская жизнь», «единый организм», «просвещенное общество». В этом фейерверке контекстов (равно справедливо звучащих по поводу обсуждаемого предмета) наиболее интимным и оттого употребляемым редко, но всегда в связке с личными впечатлениями были термины «семья» и «семейственность».

В лотмановских работах по поэтике бытового поведения россиян XVIII — начала XIX века декабристам отведено особое место. На фоне характерных феноменов эпохи — общая театрализация повседневности с широким проникновением сюжетов, амплуа, условностей искусства в нормы общения и поведения, взгляд на собственную жизнь как на текст, линейно устремленный к высшей развязке, забота о «пятом акте» (отождествление себя с трагическим героем, кодировавшее смерть), гиперсемиотизация жестов, фраз, поступков, самосознание в матрице мифопоэтических клише — во всей этой романтизированной атмосфере жизнь тайных обществ достигала гротеска.
Юрий Лотман определяет декабриста как «культурно-исторический и психосоциальный тип», реализуемый вкупе с другими программами (аристократ, офицер, мужчина, русский, европеец, молодой человек), но отличавшийся уникальными чертами. Это человек «спартанского действия» и «римской прямоты суждений», прокламационной серьезности и резкой специфичности языка (слово не оформляло и облагораживало свершившийся поступок, а поступок фиксировал цену словам), человек, для которого даже бытовые детали обретали сверхсмысл («русские завтраки» у Рылеева, где кочаны кислой капусты и ржаной хлеб противопоставлялись светским пирам, а кабинетные занятия — танцам, картам и волокитству); наконец, культ братства, своеобразная иерархия идейной близости (от «конспираторов» до просвещенных сверстников) (Лотман 1992). А вот о системе семейных отношений декабристов патриарх отечественной семиотики говорит немного, подразумевая родство с общеаристократическими матримониальными программами и отдельно анализируя героику миграции жен заговорщиков вслед за мужьями.

Между тем именно супружество имело кардинальное значение для сибирской будущности Тайного общества, ставшего Явным. Сложно судить, в какой мере прекрасные половины определяли характер прогрессивных контактов своих суженых до выхода на Сенатскую площадь, но то, что 12 ссыльных семей в едином психологическом, просвещенческом и коммунальном усилии спаяли по образу и подобию своему Большую декабристскую Семью, мы и беремся доказать далее. Либеральное общество — конечная цель заговора, во всей пестроте и противоречивости его идеалов, — было построено. Не в России, но в Сибири, в Большом каземате. И ключевую роль в его создании, а равно и разрушении сыграли женщины. Жены декабристов.

Жены-первомученицы
Нерчинский рудник — нулевой уровень в лестнице ссыльного жизневосхождения декабристов. Он окрасил облик 8 мятежников в первомученические тона, но не вошел в устойчивый канон мироощущения остальной сотни. Камеры 2x3 аршина, несметное число клопов, шахты, нарочитая грубость коменданта, голодовки в знак протеста против ужесточения регламента — все это апокриф истории Новой общности. Прогрессивные, сиречь глобалистские, лондонские издания Герцена попытаются оформить нерчинский эпизод в мартиролог, придающий должный градус мракобесия одной из участвующих сторон и перманентный пафос подвига — другой. В социалистические времена прибегали к раннехристианской сюжетике широко и не страшась аллюзий, но в случае с декабристами это вышло как-то скомканно: вроде пострадали, да не совсем за то, за что следовало, вроде наказаны, да мягче, чем хотелось бы. Княгини Е. Трубецкая и М. Волконская провели эти месяцы, собственноручно штопая белье и готовя обед мужьям, ограничивая рацион даже не супом и кашей, а квасом и черным хлебом. Демократизация жизни происходила тотальная, тем более что горничных пришлось отослать обратно: вышли из-под контроля, пренебрегали обязанностями и «начали себя дурно вести, сходясь с тюремными унтер-офицерами и казаками» (Волконская 1977, 40). Именно этим двум женщинам, открывшим список жен декабристов, предстояло апробировать тот уникальный стиль жизни, который позже примут и остальные и который компромиссно соединил простонародные предпосылки существования и аристократизм их воплощения.
Чем объяснялась миграция жен вслед за супругами? Да, это был акт протеста и вызова, но у него, как показал Юрий Лотман, были по меньшей мере три предпосылки: 1) следование за ссылаемыми мужьями как устойчивая традиция у низших сословий, в допетровские времена — норма для изгоев любого ранга; 2) старый армейский обычай брать в обоз семью офицера; 3) поэтизация данной модели поведения в рылеевских поэмах «Наталья Долгорукова» и «Война- ровский», обсуждавшаяся в семьях просвещенцев. В миграции дюжины жен меж виноватых могли оказаться такие строки:
Узнав об участи моей,
Она из родины своей
Пошла искать меня в изгнанье

Ах, говорить ли, странник мой,
Тебе о радости печальной При встрече с доброю женой В стране глухой, в стране сей дальней (Декабристы... 1975, 1: 301—302).
Впрочем, причиной отъезда могли служить и иные пассажи, как и в целом «русская литература, создавшая представления о женском эквиваленте героического поведения гражданина, и моральные нормы декабристского круга, требовавшие прямого перенесения поведения литературных героев в жизнь» (Лотман 1992, 317). Какой бы тотальной ни была кодификация поступков женщин XIX столетия, вероятно, они все-таки немного любили своих мужей и устремились бы вослед за ними, даже не разделяя романтики вышеназванных (1—3) сюжетов. Но, как бы там ни было, Сибирь встретила двух княгинь неласково. Надо ли говорить, что декабристы восприняли их появление как «сошествие ангелов»:
Прибытие этих двух... женщин, русских по духу, высоких по характеру, благодетельно подействовало на нас всех; с их прибытием у нас составилась семья. Общие чувства обратились к ним, и их первою заботою были мы же... То, что сердце женское угадывает по инстинкту любви, этого источника всего высокого, было ими угадано и исполнено; с их прибытием и связь наша с родными, с близкими сердцу, получила то начало, которое потом уже не прекращалось по их родственной попечительности доставлять и родным нашим те известия, которые могли их утешить при совершенной неизвестности о нашей участи (Мемуары декабристов. Северное... 1981, 107).
Деструкцию дворянского статуса сосланных, по предположению правительства, должны были обеспечить не только приговор, в зависимости от разряда умалявший ту или иную степень их прав, имуществ, званий и заслуг, не только каторжные работы и факт высылки в колонию, но — что еще важнее — снижение этикетной дистанции в общении со стороны сибирского населения, этого своенравного, закоренелого в преступности и невежестве «подлого люда». Именно сей пункт рельефно выступал в каждом документе, с которым знакомили спутниц благородных каторжан: Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь, сделается .. причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, т.е. будет уже признаваема не иначе, как женою ссыльнокаторжного, и с тем вместе принимает на себя переносить все, что такое состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет

защищать ее от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которые найдут в том как будто некоторое право считать жену государственного преступника... себе подобною; оскорбления сии могут быть даже насильственные.... Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне. Ни денежных сумм, ни вещей многоценных с собой взять не дозволено; это запрещается существующими правилами и нужно для собственной их безопасности по причине, что сии места населены людьми, готовыми на всякого рода преступления. Отъездом в Нерчинский край уничтожается право на крепостных людей, с ними прибывших (Волконская 1977, 34).
Иными словами, декабристским семьям гарантировалось нарушение всех основных просвещенческих прав: на жизнь (безопасность), на собственность (распоряжение финансами, имуществом, крепостными), на свободу (передвижения, корреспонденции, будущего детей). В то же время сама Власть намеревалась во всей полноте реализовать, выражаясь фукианским языком, паноптический принцип тотального контроля за госпреступниками: высокородные ссыльные должны были быть а) изолированы от внешнего мира; б) финансово зависимы от коменданта и горного начальства; в) регулярно инспектируемы и г) заняты примитивно-физическим трудом, впрочем, не до изнеможения (за что, кстати, потерял свое место первый же комендант Нерчинских рудников Бурнашев, в служебном рвении перенесший систему требований и унижений с обычных каторжан на каторжан-дворян).
Планы эти, столь отвечавшие духу нарождавшейся панрегла- ментирующей эпохи Николая I, начали рассыпаться прямо в Нерчинске. И дело не в новом коменданте генерал-майоре С. Р. Лепар- ском, этом «добром, любезном, благородном старике», и даже не в российских реалиях, на корню губящих все далеко идущие прожекты. А в том, что государственной общности, претендующей на всевидение и оттого полуслепой, гигантской и оттого функционально прорешливой, как плохо залатанная рыбацкая сеть, декабристы сумели противопоставить социум гораздо более органичный и надежный в своем развитии, несоизмеримо экономичный в области человеческих и денежных ресурсов, обеспечивающий максимальный выход интеллектуальных, эстетических и производственных устремлений, поддерживающий эмоциональный и правовой баланс сосуществования всех своих членов — декабристскую Семью.

<< | >>

↑

Источник: С. Ушакин. Семейные узы: Модели для сборки: Сборник статей. Кн. 1. 2004

Еще по теме Ян Еремеев ПСИХОПОЭТИКА ССЫЛКИ: СКАЗКА О ДЕКАБРИСТСКОЙ СЕМЬЕ:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -