§ CXLVIII Первый ответ на восьмое возражение: для земного блага общества мало значения имеют дурные мысли, лишь бы в своих речах и поступках люди считались с законами государства

Я представляю себе, что, как только вы прочтете это мое положение, вы найдете его неопровержимым. Поэтому я убеждаю вас: не спешите принимать решение, воздержитесь, ирошу вас, пока хорошенько не исследуете все мои ответы.

15*

451 Начну с того, что напомню вам постановку вопроса.

Речь идет о том, было ли язычество более пригодно для сохранения общества, чем атеизм. Но достоверно, что общества сохранялись или разрушались вследствие внешних воздействий, а не в результате простых мысленных утверждений. Следовательно, если атеисты в своих внешних действиях поступали совершенно так же, как суеверный человек, если они говорили и исполняли все обязанности гражданина совершенно так же, как суеверный человек, то они, так же как и он, содействовали сохранению общества, даже если они и считали, что нет реальной разницы между пороком и добродетелью. Человеческие законы не устанавливают наказаний за мысли. Человек, который признается, что он имел желание воровать, но который фактически ничего не похищал, будет отпущен, получив не очень строгое порицание. Не наказывают даже тех, кто пытался лишить кого-то жизни403. Если на них налагается какое-то наказание, то всегда соразмерно с тем, что они сделали, а не с тем, что они намеревались сделать 404. Это настолько верно, что светские судьи предоставляют богу судить за мысли, а за собой сохраняют право судить лиить за поступки и слова. Это доказывает их глубокое убеждение в том, что для блага государства совершенно ие важно, думает ли частное лицо так или иначе, лишь бы оно говорило и жило согласно законам.

Если мне возразят: когда человек убеждается, что нет внутреннего благородства ни в добродетели, ни в пороке и нет божества, повелевающего совершать хорошие поступки, обещая за них вознаграждение, и запрещающего совершать преступления, угрожая за них наказаниями, то такой человек предается греху с того момента, как он перестает испытывать страх перед осуждением людей и перед преследованиями судов.

Если к этому прибавят, что человек, очень хорошо усвоивший, в чем состоит природа добродетели, и очень твердо убежденный в существовании невидимого законодателя, знающего все, вознаграждающего вечным блаженством добрые дела и осуждающего грешников на муки, которые никогда не прекратятся, воздержится от порока и будет привязан к добродетели даже тогда, когда со стороны людей ему нечего будет бояться и не на что будет надеяться, если, говорю я, мне сделают два этих возражения, то в результате изменится постановка вопроса, ибо будут сравнивать атеистов с темп, кто знает истинного бога, а их следует сравнивать лишь с язычниками. Но я показал вам, что язычники не утверждали, будто их ложные боги создали законы нравственности. Я вам показал лишь, что их идеи о природе богов были менее пригодны для того, чтобы отвратить людей от зла, нежели для того, чтобы склонить их к злу, и что утверждать, будто благодаря одной лишь любви к богу или страху перед ним они обладали силой, необходимой, чтобы укрощать их самые неистовые страсти, означало бы открыть дверь пелагианской ереси.

Мы увидим в другом месте 405, многого ли стоит у язычников святость присяги для сохранения общества и часто ли имеют место случаи, когда лица, дорожащие своей репутацией, тем не менее совершают преступления, если им не грозит возмездие со стороны людей.

<< | >>

↑

Источник: Бейль П.. Исторический и критический словарь в 2-х томах / Сер.: Философское наследие; год.; Изд-во: Мысль, Москва; т.2 - 510 стр.. 1969

Еще по теме § CXLVIII Первый ответ на восьмое возражение: для земного блага общества мало значения имеют дурные мысли, лишь бы в своих речах и поступках люди считались с законами государства: