«Эпоха конгрессов»

XX в. Эрик Хобсбаум (родившийся в 1917 г.): «Наше поколение столько раз эффектно терпело поражение в основной задаче международной дипломатии — избежании крупных войн, что с большим уважением оглядывается на государственных деятелей и методы 1815—1848 годов»75.

Именно после 1815 г. вошел в употребление термин «европейское сообщество» и был создан специальный механизм для решения постоянно возникающих проблем международного масштаба. Таким механизмом стала система конгрессов, которые регулярно созывались в Европе с 1818 по 1822 г. Это можно назвать попыткой заседания нового «общеевропейского правительства».

Первый конгресс, состоявшийся осенью 1818 г. в Аахене («общеевропейской столице» во времена Карла Великого), принял решение о выводе союзных оккупационных войск из Франции и принятии этой страны в «четверной союз» на равных правах. Появился термин «большая пятерка»: Россия, Австрия, Пруссия, Франция и Англия. Тогда же была подтверждена одна из главных идей Венской системы — «взаимное страхование государей против их народов» — и определена высшая международная обязанность правителей «предохранять власть от крушения путем избавления народов от их собственных заблуждений»76.

Через два года, осенью 1820, представители пяти ведущих европейских держав собрались на новый конгресс — в Троппау (Силезия), к зиме 1821/22 г. плавно перетекший в третий конгресс в Лайбахе (нынешняя Любляна). Необходимость этих конгрессов была вызвана потрясениями европейского порядка — революциями, сравнительно легко и бескровно совершившимися в Испании и итальянских государствах. Испанское имя Рие-

73

го стало символом удачного и бескровного военного мятежа, а итальянское слово «карбонарий» (угольщик) получило всеевропейскую известность как синоним слова «заговорщик».

В Троппау и Лайбахе было решено использовать вооруженную силу для восстановления прав свергнутого неаполитанского короля. Для этого требовалось согласие пяти ведущих европейских держав, без учета намерений неаполитанских властей. Австрийские войска были объявлены «европейской армией» и начали поход на Неаполь и в Пьемонт. Император Александр некоторое время пытался отстаивать позицию мирного урегулирования конфликта, предлагал варианты ведения переговоров с новым правительством Неаполя, однако постепенно стал все больше склоняться к идее интервенции. Дело в том, что гвардейский ротмистр П. Я. Чаадаев привез в Троппау шокирующие известия о солдатском бунте в Петербурге.

В октябре 1820 г. гвардейцы Семеновского полка отказались подчиняться начальству, что на фоне общего революционного настроения в Европе было воспринято императором как результат деятельности собственных «карбонариев». Александр I вызвал с Кавказа А. П. Ермолова, чтобы поставить его во главе стотысячной армии, готовящейся вторгнуться в Италию в случае расширения революции. Однако вмешательства русских войск не понадобилось. «Легитимные» монархи Италии были восстановлены на тронах австрийскими штыками. Оставалась проблема испанской революции. Она стала главной на последнем, самом представительном конгрессе Священного союза — Веронском (осень 1822 г.). Александр вновь заговорил о возможности введения в дело русской армии. В конце концов «от имени Европы» в испанские дела было разрешено вмешаться французскому королю. Через год в Испании восстановили порядок, существовавший до революции 1820 г.

В Вероне стало ясно, что если по вопросам подавления революций «большой пятерке» удается договориться, то решить другие проблемы, требующие согласования, не получается. Так, не удалось продвинуться в вопросе о запрете работорговли, о признании независимости недавно освободившихся испанских колоний. Но болезненнее всего для Александра был отказ европейских держав от поддержки греческого восстания: именно по причине строгого следования идеям Венской системы. После подавления итальянских и испанской революций восставшая Греция попала в центр внимания. Попытка русского царя созвать подобие конгресса по греческим делам в Петербурге зимой—весной 1825 г. оказалась безуспешной. У европейских монархов не было единства по греческому вопросу, каждый пытался решить его по-своему весной 1825 вместе с конференцией в Петербурге, ограничившейся декларативными дипломатическими заявлениями, завершилась и «эпоха конгрессов».

74

Дж. Байрон в «Бронзовом веке» иронизировал над «поздним» Александром I:

В рукоплесканья громкие влюблен,

И флирт, и самовластье ценит он...

Великий друг всех истинных свобод,

Он только их народам не дает.

Как мило он о мире держит речь,

Как греков в рабство хочет он завлечь!

Как Польше он вернул на сейм права,

Ее свободу придушив сперва!

Как он испанцев (лишь для пользы их)

Готов учить рукой полков своих.

«Жандарм Европы» Перед своей последней поездкой на юг России Александр I оставил своему брату Николаю нечто вроде «внешнеполитического завещания». Главным в нем была забота о безопасности Европы и России как ее составляющей. «В Европе повсюду революционное настроение умов. Оно проникло в Россию, хотя и притаилось, — наставлял Александр будущего своего преемника. — Мы должны при помощи Божественного Провидения усугубить свою бдительность и свое рвение. Государи ответственны перед Богом за сохранение порядка и благоустройства среди своих подданных. Тебе, любезный брат, предстоит довершить важное дело, начатое мной основанием Священного союза царей».

Николай трепетно относился ко всему, что считал завещанием старшего брата, и выполнял заветы Александра с особым старанием. Но при этом его личные черты и взгляды не могли не придавать своеобразия российской внешней политике. Не обладая дипломатическим даром Александра, не умея так тонко вести политическую игру на европейской шахматной доске, Николай делал упор на военный авторитет России в Европе. А это не вызывало восторга у других монархов.

Для понимания внешнеполитических воззрений Николая крайне важна его политическая «Исповедь», написанная в 1830 г. Император писал ее не для показа, а для себя. Под впечатлением новой, «подлой», как говорил сам Николай, Французской революции он выстраивал на бумаге логическую последовательность собственных мыслей, приводил в порядок собственные воззрения: «Географическое положение России, — начинал «Исповедь» император, — до такой степени благоприятно, что в области ее собственных интересов ставит ее в почти независимое положение от происходящего в Европе; ей нечего опасаться; ее границы удовлетворяют ее; в этом отношении она может ничего не желать, и, следовательно, она ни в ком не должна возбудить опасений...» При этом Николай считал политику Австрии и Прус-

75

сии не соответствующей духу Священного союза, ибо эти страны слишком многое делали ради своей выгоды, но против общей (как ее понимал Николай). Не договариваясь с Россией, Австрия и Пруссия признали нового французского короля, возведенного на трон революцией; признали независимость Бельгии от Нидерландов (где королевой, кстати, была сестра Николая Анна Павловна). Границы Европы стали меняться. «Господи Боже, неужели это союз, созданный нашим бессмертным монархом?» — восклицал Николай. И все-таки вывод его был таков: «Сохраним... священный огонь неприкосновенным... для торжественного мгновения, которого никакая человеческая сила не может ни избежать, ни отдалить — мгновения, когда должна разразиться борьба между справедливостью и силами ада. Это мгновение близко, приготовимся к нему, мы — знамя, вокруг которого в силу необходимости и для собственного спасения вторично сплотятся те, которые трепещут в настоящем времени».

Революционные события 1830—1831 гг. заставили Николая сохранять «священный огонь» с поправкой на изменения в Европе. Главным изменением в политике ведущих европейских государств стал отход от принципа «вмешиваться не спросясь». «Мы признали самый факт независимости Бельгии, — говорил Николай, — потому что его признал сам нидерландский король». Точно так же Николай признал французского короля после того, как это сделали в Лондоне, Берлине и Вене. «Это решение есть горькая пилюля, которую я обязан проглотить», — писал он брату Константину. Тем не менее Николай сильно опасался, что революционная Франция вновь отправится завоевывать соседние территории. Таким образом, он, как и Александр, верил в то, что силы зла, начав революцию в одной стране, не преминут «экспортировать» ее по всему миру. Как бы в подтверждение начались восстания в германских государствах — народ требовал либеральной конституции. Николай сосредоточил в Польше огромную армию, готовую выступить в поддержку Австрии и Пруссии против Франции и (или) Бельгии. Дипломатический циркуляр трех держав Священного союза напоминал Франции об их праве поддерживать оружием порядок в Европе и уничтожать во всякой стране общего врага, т.

Когда к 1833 г. Европа на время успокоилась, Николай добился новых соглашений между Россией, Австрией и Пруссией, восстанавливающих принципы Священного союза. Монархи подтвердили свою готовность «поддерживать власть везде, где она существует, подкреплять ее там, где она слабеет, и защищать ее там, где на нее открыто нападают»78. Однако было оговорено, что государь любого из договаривающихся государств имеет право (но не обязан) позвать на помощь соседей в случае внешних или

76

3

внутренних угроз, а соседи могут удовлетворить или отвергнуть просьбу «сообразно собственным интересам и обстоятельствам». Это было важным отличием от идей 1815 г., поскольку вмешательство не было обязательным. Кроме этого, сам круг действия союза сузился, ограничившись странами Центральной Европы: из него фактически вышли Испания, Португалия, Франция, Бельгия. Защищенная морями и флотом, Англия всегда проводила самостоятельную политику. В силу этих обстоятельств Николай не имел возможности действовать с бесцеремонностью «эпохи конгрессов». При всех симпатиях, например, к претенденту на испанский трон дону Карлосу, Николай мог оказывать ему только финансовую поддержку. Когда же встал вопрос о новом наведении силами французских войск порядка в Испании (где борьба за престол привела в 1830-х гг. к гражданской войне), Россия выступила против этого.

Тем не менее в Центральной Европе политика вмешательства оставалась эффективной. Именно с согласия трех держав был сначала оккупирован (в 1836—1841 гг.), а затем, в 1846 г., присоединен к Австрии вольный город Краков — «последний осколок польской вольности». Три государства — владельца польских земель — сочли город рассадником революционных настроений и заняли его, используя как предлог одно из восстаний в Галиции (его квалифицировали как вспышку революционной заразы). Пиком политики вмешательства стала эпоха революций 1848—1849 гг.

Весть о начале европейских революций пришла в Россию 22 февраля 1848 г., прямо на бал у наследника, завершающий Масленую неделю. «Залы были наполнены как блеском огней, так и блеском туалетов; взгляд на беззаботную танцующую массу людей мог породить уверенность, что находишься в вечном царстве мира и счастья. Но вдруг раскрываются двери шумной залы; взоры всех устремляются туда, и через дверь выходит на середину залы Император, с сумрачным видом, с бумагой в руке, подает знак, музыка обрывается на полутакте, и танцующее общество... замирает в безмолвной неподвижности. После нескольких секунд боязливого ожидания услышали, как Государь громовым голосом сказал: «Седлайте своих коней, господа! Во Франции провозглашена республика!»79

Петербургскому обществу показалось, что в мирную обстановку ворвался 1789 г. Этот момент Николай и счел началом «борьбы между справедливостью и силами ада». Однако его немедленный порыв отправить 300-тысячную армию к границам Франции был остановлен разумным доводом: у России нет таких денег, чтобы воевать в Европе. Пример антинаполеоновской коалиции, на который ссылались Николай и его любимый фельдмаршал Паскевич, не годился. Тогда деньги давала Англия, а теперь, уверяли трезвые головы, «не дадут ни гроша». Пришлось искать компромисс между духом Священного союза и современной политической реальностью. Было

77

решено сдерживать революционный пожар, не давая ему распространяться по Европе. «Я хотел бы оставить французов истреблять друг друга сколько им угодно, — пояснял свой отказ от агрессии Николай, — мы же должны ограничиться тем, чтобы мешать им распутаться, и подавлять всякие попытки революции в Германии»80. 370-тысячная русская армия сосредоточилась у западных границ и до поры до времени выжидала развития событий. Весь 1848 год русские дипломаты терпеливо разъясняли манифест царя, истолкованный на Западе как призыв к вооруженному вмешательству. Именно так трактовались в Европе слова: «Мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали... и, не щадя себя, защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших». Министр иностранных дел Карл Нессельроде лично истолковывал европейцам, что «Россия не намерена вмешиваться в правительственные преобразования, которые уже свершились или последуют... Пусть народы Запада ищут в революциях того мнимого благополучия, за которым они гоняются. Пусть каждый из этих народов по своему произволу избирает тот образ правления, который признает наиболее себе свойственным. Россия, спокойно взирая на таковые попытки, не принимает в них участия, не будет противиться оным; она не позавидует участи сих народов, даже если... из недр безначалия и беспорядков возникла наконец для них лучшая будущность... Не предпринимая никаких неприязненных действий, она будет бдительным оком следить за ходом событий... не станет нападать ни на кого, если на нас самих нападать не будут»81.

Такая политика — политика признания права наций на самоопределение — была в Европе новостью. Николай избрал оборонительную тактику, очертив свою «зону ответственности»: Австрия — Пруссия — Россия. «Я не хочу трогать других, но и не дозволю трогать себя» — вот его позиция в 1848 г.

Но весной 1849 г. русская армия двинулась в Европу (кстати, впервые переброска части войск осуществлялась по железной дороге). Дело в том, что именно тогда совсем юный австрийский монарх Франц-Иосиф (тот самый, что через 65 лет начнет Первую мировую войну!) окончательно осознал критическое положение своей империи. Венгры провозгласили независимость; на их стороне сражались польские отряды, руководимые участни-

78

ками Польского восстания 1831 г. Скоро можно было ожидать нового польского восстания, пламя которого с большой степенью вероятности могло бы захватить и российскую часть Польши. Поэтому Франц-Иосиф, в полном согласии с договоренностями 1833 г. и общим духом Венской системы, обратился за помощью к Николаю I. Николай заметил, что «не вмешался бы, ежели бы не видел в... мошенниках в Венгрии не одних врагов Австрии, но врагов всемирного 82

порядка и спокойствия» .

Он двинул в Венгрию, «на поту-шение мятежа», своего опытнейшего

главнокомандующего Паскевича, снабдив его инструкцией всего из трех слов: «Не щади каналий». Летом 1849 г. русская армия спустилась с карпатских перевалов в тыл венграм, сражавшимся с австрийцами. Теряя солдат не столько от боев, сколько от холеры, Паскевич устремился в погоню за втрое слабейшими повстанцами. Через два месяца венгерская армия капитулировала. Кроме военной помощи, Россия выделила Австрии субсидию в 6 млн рублей. Австрийская империя была спасена, казалось, от неминуемого развала, чтобы всего через пять лет «отплатить» России враждебным нейтралитетом, во многом решившим судьбу Крымской войны. Николай не знал, что уже в 1850 г. австрийский премьер Шварценберг скажет: «Мы удивим мир своей неблагодарностью!»

Именно после событий 1848—1849 гг. Российская империя сочла возможным относиться к Австрии и Пруссии как к «младшим партнерам» по Священному союзу. Благодаря личному вмешательству Николая была предотвращена попытка Пруссии занять принадлежавшие Дании герцогства Шлезвиг и Голштейн (1850). По настоянию Николая был подписан Ольмюцкий прусско-австрийский союзный договор (1851). Это на какое-то время снимало напряжение в нараставшем соперничестве двух держав за лидерство в Центральной Европе, возможно на 15 лет отодвинуло назревавшую войну, но в памяти Пруссии осталось как «ольмюцкий позор». За Россией окончательно утвердилось прозвище «жандарм Европы». На рубеже 40—50-х гг. противодействие Николая стремлению Пруссии усилиться и начать объединение Германии вызвало охлаждение российско-прусских отношений. По распоряжению Николая Нессельроде направил Пруссии ноту (24.06.1848), в которой говорилось, что объединение Германии

79

«в том виде, в котором его желала жаждущая нивелировки и территориальных расширений демократия... рано или поздно вовлечет ее в состояние вой-ны с ее соседями» .

Не готовый к компромиссам, Николай отстаивал свои внешнеполитические взгляды до конца. В результате к началу 1850-х гг. внешняя политика России вызывала неприязнь сразу у четырех крупнейших и влиятельнейших европейских государств: —

Англии, соперничество с которой на Востоке (в Турции и Иране) и в Греции начинало определять ход внешнеполитических событий на ближайшие десятилетия; —

Франции, которую Николай считал заразным рассадником революции, а нового монарха ее, Наполеона III, отказался признать за равного; —

Австрии, для которой спокойствие славянских провинций и контроль над Балканами были важнее «чувства благодарности» за 1849 г.; —

Пруссии, чьим планам встать во главе объединения Германии Россия активно препятствовала.

Круг друзей стал кольцом соседей.