Теория риторики Ю. В. Рождественского

Начало нового, современного периода развития отечественной риторики можно отнести к началу 70-х гг. Именно в 70-х — начале 80-х гг. складывается школа риторических исследований, созданная Ю. В. Рождественским4.

Впервые Ю. В. Рождественский публично высказался о риторике и ее значении в истории культуры, в обществен- [167] [168] [169] [170]

ной жизни и в науке о языке в 1970 или в 1971 г. на семинаре Проблемной группы по семиотике филологического факультета МГУ. Первые диссертации по риторике были защищены Л. П. Олдыревой (1978) и О.П.Брынской (1979)*. Для определения значения риторических идей Ю. В. Рождественского следует обратиться к его последним монографическим работам по риторике, «Теории риторики» (1997) и «Проблемам современной риторики» (1999), не останавливаясь даже на таких основополагающих статьях, как «О семантических особенностях текстов массовой коммуникации»[171] [172] или «Проблемы влиятельности и эффективности средств массовой информации» [173].
В «Теории риторики»[174] обобщаются идеи Ю. В. Рождественского, высказанные в его предшествующих работах, и дается изложение системы риторики, в рамках которой автор представляет предмет и состав категорий риторики. Следует отметить некоторые особенности этой работы, в которых отразился характер научного и философского мышления Ю. В. Рождественского. Выражение «система риторики» фактически используется Ю. В. Рождественским в смысле, который придавался слову «система» в науке и философии XVIII-XIX вв.:
«Система — соединение однородного знания в одно целое на основании какого-либо принципа, с целью познания предмета. Система дана в отношениях подчинения и разделения понятий и в замечаемом порядке мира явлений, необходимость ее — в единстве мышления» [175].
Ю. В. Рождественский организует материал своих работ на основе принципа «дистрибутивного различения» — тернарной классификации категорий, который был разработан и представлен в монографии «Типология слова» [176]. Этот аппарат дистрибутивного различения использовался Ю. В. Рождественским во всех последующих работах по языкознанию, риторике, семиотике, общей филологии и культуроведению и рассматривался им в качестве гносеологической основы гуманитарного знания. Тем самым весь комплекс работ Ю. В. Рождественского можно понимать как единую систему аксиоматического характера, представляющую семиотическую модель гуманитарного знания. Ю. В. Рождественский не успел построить полную единую картину гуманитарного предмета на основе тернарной модели, но смысловой образ этой картины усматривается практически во всех его крупных работах.
Тернарная модель представляет собой формульное выражение правила посылок силлогизма. Силлогизм содержит три высказывания: большую, меньшую посылки и вывод — и три термина — больший, средний и меньший. Большая посылка содержит средний и больший термины, меньшая посылка — меньший и средний термины, вывод — меньший и больший термины.
Так, если мы имеем конструкцию умозаключения:
(1 — большая посылка 1)
все разумные (В) добродетельны (С);
(2 — меньшая посылка)
все философы (А) разумны (В);
(3 — вывод)
следовательно, все философы (А) добродетельны (С);
то, представив соотношение посылок и вывода — умозаключения в виде матрицы, получаем:

	В	А	С
1	+	—	+
2	+	+	—
3	—	+	+

Переменные, которые могут включаться в эту матрицу, при данном соотношении столбцов и строк дают дедуктивное умозаключение.
Но если мы переставим местами суждения умозаключения следующим образом: все философы разумны; все философы добродетельны; следовательно, все добродетельные разумны,
то получим индуктивное умозаключение, схема которого будет следующей:

	В	А	С
2	+	+	—
3	—	+	+
1	+	—	+

Если же выводом оказывается меньшая посылка дедуктивного умозаключения, то, по Ч. Пирсу, мы имеем дело с гипотезой[177]: все разумные добродетельны;
(3) все философы добродетельны; следовательно, все философы разумны.
В табличном виде получаем:

	В	А	С
1	+	—	+
3	—	+	+
2	+	+	—

Система дистрибутивного различения представляет собой схему разведения терминов умозаключения, которые при соответствующей постановке в состав суждений и трансформации их позиций дают дедуктивные, индуктивные и гипотетические умозаключения.
При таком догматическом построении системы категорий научной дисциплины корректность включения данных в систему зависит от значения терминов, например разумность, добродетель, философ.
Чтобы построить правильное умозаключение, в особенности индуктивное, нужно уже иметь представление о том, каково будет дедуктивное умозаключение, исходное для теоретического замысла1, т. е. предложить для терминов разумность, добродетель и философ определения, которые позволят включить философов в круг добродетельных, а добродетельных — в круг разумных. Для этого нужно задать признаки, которые различали бы термины, допустим: предусмотрительность, скромность, справедливость. В таком случае можно получить матрицу:

	Предусмотрительность	Скромность	Справедливость
Разумность	+	+	—
Добродетель	—	+	+
Философ	+	—	+

Из матрицы можно видеть, что как содержание признаков (предусмотрительность, скромность, справедливость), так и значения признаков ( + / —) могут оказаться искусственными. Как всякий разделительный аргумент, матрица будет выглядеть правдоподобно. Но если мы имеем дело с научной теорией, вопрос будет состоять как в том, действительно ли все философы предусмотрительны, так и в том, что из этого следует.
Наглядный пример можно видеть во «Введении в культуроведение». Ю. В. Рождественский в разделе о духовной культуре строит тернарную матрицу, посредством которой стремится утвердить принцип «совместной и раздельной встречаемости», свойственный, по его мнению, «мудрости» как форме духовной культуры. Для этого используется ни много ни мало учение Церкви о триипостасности Божества[178] [179]. Поскольку же соотношение контрастных и дополнительных позиций признаков в матрице должно, по определению, давать их дистрибутивное различение, а признаки берутся произвольно, выходит, что якобы Третья Ипостась не единосущна с другими. При этом смело утверждается, будто таково учение Православной Церкви[180]. Все христианские церкви, признающие Никео-Цареградский Символ веры, — православная, римско-католическая, армяно-григорианская, англиканская — признают единосущность Святого Духа Отцу и Сы

ну, т. е. Троическое единство Божества, а отрицание единосущности Третьей Ипостаси рассматривают как заблуждение пневматомахии. Это — факт культуры, реальность, независимая от личного мнения культуролога, которое, разумеется, может быть каким угодно. Научные взгляды Ю. В. Рождественского сложились под сильным влиянием историко-типологической концепции культуры Н. И. Конрада 1, рассмотрение и оценка которой были бы здесь неуместны. Однако значима важная особенность сопоставлений культур Н. И. Конрадом и Ю. В. Рождественским — редукция фактов и особенностей европейской культуры к культурам восточным, а самой по себе культуры как «надстройки» к «базису» производительных сил и производственных отношений в соответствии с представлениями марксизма.
Этот редукционизм по-разному проявляется в работах Ю. В. Рождественского. Так, в «Теории риторики», сопоставляя «китайскую, индийскую и греко-римскую» традиции описания речевой деятельности, Ю. В. Рождественский пишет:
«С типологической точки зрения, очень обобщенно, можно поделить теорию речевой деятельности на три основных школы: китайскую (словарную), индийскую и греко-римскую. Каждая из этих школ отличается своеобразием построения. Однако все школы, сообразуясь с развитием общественно-языковой практики, построили гомилетику (теорию и практику проповеднической и учебной речи). Греко-римская традиция, благодаря развитию книжной печати и деления литературы на научную и художественную (что связано с развитием книгопечатания), последовательно создала рациональную риторику и поэтику как учения о стиле и воплощении мысли в слове. В XX в. развитие массовой коммуникации заставило строить научную теорию речевой деятельности.
Индийская и китайская филологические традиции не выработали и не развивали риторики. Это связано с тем, что публичная ораторская речь, как было показано выше, отсутствовала в этих культурах (курсив
мой. — А. В.). Но учения о речи развивались в границах потребностей,
- 2
связанных с нормализацией речи» .
Несколько выше греко-римская риторика в ее педагогическом воплощении, т. е. в риторической теории Квинтилиана и реальной практике, предстает в изображении Ю. В. Рождественского следующим образом:
«Эмпиризм воспитания и обучения риторов, как правило, платного, во время которого ученик или его родители требовали практиче- [181] [182] ского результата — ораторских навыков для судебной или гражданской карьеры — ориентировал педагогическую деятельность не на понимание и анализ места речи в обществе и его характер, а на содержание и формы, т. е. не на научное выявление характера феномена речи, а на сиюминутный практический результат (курсив мой. — А. В.). Секст показал все эти пороки педагогической практики, не освещенной фундаментальной теорией. Но и после трактата Секста жизненная потребность все же удержала ораторскую педагогику как необходимую часть общества. Но эта прагматическая потребность унижала риторику, делала ее служанкой политических и имущественных интересов на правах технического руководства по речевой борьбе» 1.
Характеризуя особенности китайского учения о речи и, главное, его цели и результаты, Ю. В. Рождественский указывает, что
«все части, характеризующие феномен речевой деятельности, отмеченные у античных греков, даны в Древнем Китае (курсив мой. — А. В.). Поскольку принятие решений происходит в ученом аристократическом кругу, требование к речам — предельный лаконизм, умственная и эмоциональная напряженность, сдержанная страсть и ответственность за каждое слово. Такая речь требовала высочайшей умственной подготовки и ощущения возможных перемен. Отсюда прогностика занимает первое место (курсив мой. — А. В.). Кто прозорливый в своих прогнозах, тот лучше угадывает развитие стиля и, следовательно, подает лучший совет в согласовании будущих интересов монархии и народа, а значит, установлении меры справедливости в будущем. Отсюда силы государства в его противостоянии внешним вызовам возрастают. Важнейшим инструментом управления и благополучия государства, монарха и его аристократического окружения являются поддержка и развитие новых стилевых течений (курсив мой. —
А. В.)»[183] [184].
Стало быть, китайская традиция как бы содержит все ценное, что имеется в греко-римской, кроме ораторики, а важнейшая отличительная особенность китайской традиции — прогностика речи и развитие стиля речи и деятельности.
Достижения индийской традиции в организации и нормировании речевой культуры состоят, по Ю. В. Рождественскому, в следующем:
«Школьная и ученая речь, поскольку она организована кастой, эзотерична. Эзотерическая речь школы и литургики направлена на воспитание способностей человека. Отсюда практика различных психофизических тренировок в йоге. Эти тренировки имеют целью улавливание

через живое наблюдение движений мира и выведение свойств этих движений. Так развивается прозорливость силы души для цельного осознания картины мира и для систематического рассмотрения частей этой картины (курсив мой. — А. В.)» 1.
Получается, что греко-римская риторика, основанием которой представляется ораторская проза — судебная и политическая речь (эпидейктической речи и ее значению Ю. В. Рождественский не уделяет особого места), — основана в основном на практической, а не на духовной морали [185] [186] [187] и ненаучна. Основываются на духовной морали и научны китайская и индийская традиции теории речевой деятельности.
«Задача теории риторики, — указывает Ю. В. Рождественский, —
видеть развитие речи в контексте общества как основной фактор обще-
„ з
ственнои жизни» .
Подробно задачи научной теории риторики формулируются следующим образом:
«Так обнаруживаются функции риторики: общественное управление, формирование морали, нравственности и этики, формирование стиля, исследование психологии речетворчества. Эти функции риторики могут быть поняты как ее задачи.
Современная научная риторика не отменяет искусства риторики в ее задачах педагогических (моральных), стилистических, психологических, но, напротив, служит осознанию и научному анализу этих задач. Так новая область риторического исследования средствами теоретической науки (а не только из прецедентов) позволяет глубже уяснить суть феномена речи и тем, в частности, помочь риторическому искусству»[188].
Нисколько не умаляя достоинств Древнего Китая и трактата «Резной дракон литературной мудрости», индийской логики навья- ньяя и шести систем индийской философии, приходится, однако, сделать некоторые замечания.
По дальнейшему изложению истории риторики самим Ю. В. Рождественским оказывается, что Квинтилиан был «основателем педагогики»[189], что его педагогическая теория, которая была основана именно на практике преподавания риторики как самим Квинтилианом, так и его предшественниками — греческими риторами, большинство которых, как, кстати, и Цицерон, были в большей или меньшей степени последователями философии Платона, была частью общего образования. В общее образование наряду с нравственным воспитанием входили обширные философские и литературные знания, поэтому система образования, безусловно, включала то, что Ю. В. Рождественский называет духовной моралью. Оказывается, что теория Квинтилиана включала и «воспитание языкового творчества» 1.
Христианская гомилетика как раз занималась и занимается воспитанием духовной морали. Но христианская гомилетика, которая и является гомилетикой в строгом смысле слова, основана на опыте классической ораторской прозы, политической судебной и показательной:
«Христианство заимствует технику проповеди у позднеантичного морализма (Сенека, Эпиктет) и одновременно у восточной религиозной пропаганды (преимущественно у иудаистской). К проповеди близки по своей структуре и функциям раннехристианские эпистолярные тексты (послания апостола Павла, Игнатия Богоносца, Климента и др.). В IV в. созревает жанр церковной проповеди, окрашенный эллинистической традицией (характерно, что церковный обиход перенимает термин позднеантичной философии „гомилия”, русск. „гомилетика”). Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский — церковные ораторы античного склада. На грани IV и V вв. греческое церковное красноречие доводит до высшей точки Иоанн Златоуст (ок. 347-407), возродивший на новой основе демосфеновскую патетику; его проповеди остаются
идеальным образцом для Византии, России и других стран православ-
2
ного круга» .
Оказывается, что система христианского образования в виде системы свободных искусств, сложившаяся не после[190] [191] [192] Торжества Православия (11 марта 843 г.), а несколькими веками ранее[193], была развитием на основе христианства опыта античной философии, науки и педагогики, включая, разумеется, риторику, предмет которой к тому времени выходит далеко за пределы ораторской прозы. И так называемая «протестантская риторика», и так называемая «рациональная риторика» были продолжением традиции, идущей от софистов к стоикам, платоникам, через бл. Августина к христианской гомилетике, но они также основаны на опыте ораторской прозы, хотя и не ограничивались им.
Что же касается развития в Греции ораторской прозы как причины возникновения риторики и вообще места ораторской прозы в системе античной и более поздней европейской словесности, то здесь культурная ситуация обстоит, как представляется, значительно сложнее, чем она представлена в «Теории риторики».
Аристотель в первых строках «Риторики» весьма решительно настаивает на том, что риторика — «искусство, соответствующее диалектике, так как обе они касаются предметов, знакомство с которыми может некоторым образом считаться общим достоянием всех и каждого и которые не относятся к области какой-либо отдельной науки» 1. Все остальные элементы содержания риторики в этом смысле второстепенны и определяются частными обстоятельствами. Столь же решительно он настаивает на том, что риторика «полезна, потому что истина и справедливость по своей природе сильнее своих противоположностей, если решения постановляются не должным образом, то истина и справедливость необходимо побеждаются
*gt; 2
своими противоположностями, что достойно порицания» .

По Аристотелю, справедливость не сводится к функции регулятора товарно-денежного обмена, как изображает его риторическую этику Ю. В. Рождественский [194] [195] [196]:
«Справедливое бывает двух родов. Один из них — соответствие закону: справедливым называют то, что приказывает закон. Закон велит поступать мужественно, благоразумно и вообще вести себя в согласии с тем, что зовется добродетелями. Вот почему, как говорят, справедливость — это, по-видимому, некая совершенная добродетель»[197].
Однако в «Большой этике» Аристотель рассматривает «второй род справедливого — справедливое по отношению к другому человеку»[198], т. е. справедливость в социальном смысле. «Социальная» справедливость предстает как «равенство обязательств» (аур/ЗоХсаои — соглашение, сделка, контракт, деловая операция).
Далее Аристотель действительно выстраивает пропорцию на примерах трудовых и денежных отношений и утверждает, что «справедливость, которую мы исследуем, — это гражданская справедливость, то есть она больше всего относится к равенству...» 1. Аристотель указывает на свободный выбор и гражданское равенство как условия применения понятия справедливости и поясняет: «Люди несправедливы, когда не отдают залога, развратничают, воруют или делают какое-нибудь другое несправедливое дело»[199] [200] [201]. По примерам Аристотеля, могут быть несправедливыми пьяницы, судьи на состязаниях, убийцы и т. д., не только если они действуют сознательно, но и если они могли и должны были знать, что совершают несправедливое деяние, но по небрежности или по невежеству совершили его.
Аристотель в «Большой этике» обсуждает не столько вопрос о товарно-денежных отношениях, сколько вопрос о свободе воли, обязательности знания закона и добросовестности намерения. И справедливость включается им в состав добродетелей, которые называются философскими и цель которых — прекрасное: мужество, благоразумие, щедрость, благородство, уравновешенность, негодование, чувство собственного достоинства, скромность, чувство юмора, дружелюбие, правдивость, справедливость . Таким образом, получается, что и в понимании Аристотелевой риторической этики, и в понимании Аристотелевой этики в целом Ю. В. Рождественский принимает пояснительный пример за содержание понятия. Из этого, впрочем, не следует, что Аристотель не принимал во внимание значение и товарно-денежных отношений в риторической аргументации о справедливом и несправедливом, но следует, что понятие справедливости, по Аристотелю, значительно шире «экономической» справедливости. Применительно к риторике эта категория ограничена кругом проблем судебной аргументации[202]; использование термина «справедливость» в «Политике» и трактатах по этике Аристотеля, с одной стороны, и в «Риторике» — с другой, различно, что можно видеть и из двоякого определения справедливости в вышеприведенном фрагменте из «Большой этики». В «Риторике» специальное понятие справедливости как цели судебной аргументации сопоставляется с понятиями пользы как цели совещательной аргументации и прекрасного как цели показательной аргументации. Там же, где Аристотель говорит о справедливости вообще [203], он явно имеет в виду общее нравственное значение слова, поскольку ставит в один ряд категории истины и справедливости.
В действительности риторика, по Аристотелю, не сводится к учению об ораторском искусстве, а представляет собой в соответствии с его собственным определением эмпирическую теорию убеждающей аргументации в условиях публичного обсуждения проблем. Выводы этой теории строятся на основе анализа и обобщения конкретного материала, что характерно для методологии Аристотеля, но они простираются на область отношений речи к мысли, что было показано выше.
Соответственно и причиной возникновения и развития риторики как исторически первой научной теории языка стало, скорее, специфическое для культур, основой которых были индоевропейские языки, отношение духовной морали к практической. Для греческой, индийской, кельтской, германской, славянской культурных традиций характерен примат устного слова перед письменным и, как следствие, отсутствие или поздняя письменная фиксация религиозного канона, который передавался в устной форме, в особенности в своей мистериальной части. Развитие философской мысли, в особенности начиная с Сократа и Платона, представляет собой обсуждение религиозно-философской проблематики. Диалектическая техника в том виде, в каком она в это же время разрабатывается софистами, лишь частично подходит для философского диалога. Поэтому задачей философии и оказывается разработка различных форм логики — аналитики и топики, а также установление допустимых в философской дискуссии приемов аргументации. Задача риторики и состоит в проекции техники диалектической аргументации на область реальной речи, поскольку к области реального мышления относится все, что «должно быть достигнуто словом». Поэтому замысел риторики у Аристотеля связан в большей мере с задачами воспитания в обществе духовной морали путем представления ее положений в виде норм публичной речи, чем с задачами описания ораторской прозы как таковой.
Что же касается научности «донаучной» риторики и ее отношения к «научной», то и здесь дело обстоит, очевидно, более сложным образом, чем оно представляется в «Теории риторики»[204]. Вопрос может быть поставлен двояким образом: является ли «донаучная» риторика научной и является ли «научная» риторика риторикой?
Ответы на эти вопросы связаны с двумя сильными утверждениями Ю. В. Рождественского. «Рассматривать написанную и выслушивать произнесенную речь, анализировать ее или усматривать в ней только прецедент — значит различать детали, не видя целого. Так можно делать в частной риторике, но не в общей риторической теории» !. «Сводить риторику к какому-либо частному виду речи — ораторике, гомилетике, научной прозе и пр. — нельзя, так как это тоже разновидности речи. Отсюда можно определить поэтику как частную риторику художественной речи, видоспецифической особенностью которой является мимесис»[205] [206].
Эти два утверждения взаимосвязаны, хотя сделаны как бы по разным поводом и включены в различные смысловые контексты. Взаимосвязь их состоит в следующем.
Если риторика предстает как эмпирическое знание, в котором вывод получается путем гипотезы и индукции, то надежность научных выводов неизбежно связана с представительностью и однородностью эмпирического материала, на основании которого они делаются. Разнородный материал произведений слова, на основе которого строится обобщение, неизбежно будет давать противоречивые данные, в особенности если это будет материал, например, судебной ораторики и художественной литературы. Это связано с различными функциями произведений. Если диалог Порфирия Петровича с Раскольниковым в «Преступлении и наказании» включается в художественное пространство произведения, а его ход и результаты изображаются в связи с художественной задачей диалога в романе, то в диалоге реального следователя с реальным подозреваемым сходные вопросо-ответные конструкции могут привести (и приведут) к совершенно иным результатам. Ф. М. Достоевский писал роман, а не руководство по методике раскрытия особо тяжких преступлений против личности, и ему как художнику нужно было изобразить определенную реакцию Раскольникова на определенные и значимые в художественном отношении вопросы Порфирия Петровича.
Если риторическая теория строится на основе ряда исходных определений конвенционального характера, например логоса, этоса и пафоса, которые на деле задаются вне связи с традицией понимания этих понятий в истории риторики, но доктринально1, то путем исчисления категорий с посредством жесткого метода диерезы получается сетка соподчиненных понятий, которая дает систематическую картину предмета. Такая картина будет соответствовать некоторой реальности при условии, что переменные вводятся корректно. Если же переменные вводятся некорректно, то сетка, очевидно, останется сеткой, а реальность — реальностью. Примеры не вполне корректного включения переменных были представлены выше.
Данные, которые, по Ю. В. Рождественскому, должны использоваться в научной теоретической риторике, представлены в «риторических научных дисциплинах», связанных с текстами массовой коммуникации: это контент-анализ, социологический анализ в теории
„ 2 коммуникации и японская теория языкового существования нации .
Все эти дисциплины основаны на статистических методах, так как изучают массовые факты речи. Но на массовых данных можно построить только выводы массового характера. Выводы массового характера нивелируют индивидуальное активное начало деятельности, которое и создает новации, использование статистического метода предполагает принципиальную обратимость анализа в синтез. Между тем в «Общей филологии» читаем:
«Гуманитарные (общественные) науки исходят из принципиальной неоднородности мира, в котором активное начало, связанное с человеком и обществом, противостоит всему остальному, рассматриваемому как начало инертное. Объединение активного и инертного начал происходит в деятельности. Деятельность есть совокупность действий, направляемых на образование новой действительности и организованных определенными правилами. Становление новой действительности через деятельность составляет историю.
В истории все последующее основано на предыдущем, без предыдущего не может быть последующего. Отсюда — произвести синтез как обращенный анализ возможно только в теории. Так, копия шапки
Мономаха не сделает ее реликвией, а копия картины не заменит худож-
з
ника» .
Задача же научной риторики, по Ю. В. Рождественскому, состоит в общественном управлении, в формировании морали, в формировании стиля, в исследовании психологии речетворчества[207] [208] [209] [210]. Как все эти свойства гуманитарной науки и задачи научной риторики могут быть согласованы со статистическими методами анализа и представления данных в контент-анализе, — остается загадкой.
Методы филологических наук основаны на изучении прецедентов. Прецеденты — произведения слова — высказывания, которые и наблюдаются филологом. Ни язык, ни речь не могут наблюдаться непосредственно. Понятия «язык» и «речь» являются результатом научной абстракции, равно как и понятия «художественная литература», «историко-литературный процесс», «художественный метод» и т. д. В основании любой теории лежат два момента — цель и задачи исследования и отбор прецедентов — эмпирического материала, на котором осуществляется исследование.
Вопрос о «деталях и целом» относится не к эмпирической базе исследования, а к системе категорий (например, категорий структурного описания языка, предложенных Ф. де Соссюром), исходя из которой определяется характер эмпирической базы. Так, в упрощенном виде эмпирическая база исследования, если она строго выполняет требования, которые предъявляются антиномиями «язык—речь», «означающее—означаемое», «форма—субстанция», «парадигма—синтагма» и т. д., должна быть ограничена корпусом препарированных в виде фонетической транскрипции предложений, объединяемых общим составом входящих в них повторяющихся сегментов — морфем и слов, независимо от того, из какой — устной, письменной, печатной, электронной — совокупности источников берутся эти предложения. Состав этих предложений образует «речь». Сопоставление фрагментов предложений по определенным правилам и моделям и генерализация их отношений дают картину «языка».
Только при условии достаточно строгого следования принципам отбора эмпирического материала строению категориальной системы и техническим приемам анализа возможны построение научных гипотез, их критика и верификация. Понятно, что лингвистика в целом не может исчерпываться каким-либо частным типом теоретической конструкции категорий — по Соссюру, по Бюлеру, по Хомскому: в науке представлено множество таких теоретических конструкций, каждая из которых, как например московская или пражская фонологические школы, основана на особом теоретическом замысле и ограничена его прогностическим потенциалом: она может «предсказывать», т. е. объяснять ограниченный круг фактов языка.
Так обстоит дело и в риторике. Подобно системе категорий грамматики, система категорий риторики была разработана еще
в Античности. Категории риторики тесно связаны с методологией построения высказывания. Они строятся в последовательности движения мысли от замысла к реализации завершенного целесообразного высказывания: «изобретение», «расположение», «элокуция», «действие».
С развитием риторики содержание этих категорий изменялось, поскольку изменялась языковая ситуация: развитие общественноязыковой практики определяет содержание эмпирической базы риторики. В современном состоянии общественно-языковой практики эта модель, безусловно, ограничена, как например ограничена модель частей речи и членов предложения в грамматике. Но и та и другая модели работают, т. е. остаются базовыми, и на их основе создаются новые теоретические построения, которые при разумном их понимании представляются как дополнительные к генеративным теориям морфологии и синтаксиса. Но риторические модели в силу сложившихся «экстралингвистических» обстоятельств разработаны в XX в. значительно менее подробно, чем грамматические. Это, однако, не может быть основанием для отрицания «научности» классической риторики, подобно тому как в годы «бури и натиска» компаративистики все, что не входило в парадигму теоретических идей младограмматиков, представлялось как донаучное, а в годы «бури и натиска» структурной лингвистики все, что не входило в парадигму научных представлений Ф. де Соссюра или Н. Хомского, отрицалась как ненаучное.
Оценивая в целом «Теорию риторики» Ю. В. Рождественского, следует подчеркнуть следующие принципиально важные обстоятельства. В «Теории риторики» дается обоснование системы категорий риторики применительно к современному состоянию общественноязыковой практики. Здесь особенно значима логически организованная сеть понятий риторики — система в сформулированном выше смысле. Такая единая система категорий риторики является научной картиной современной речи в условиях развития массовой коммуникации и связывает факты массовой коммуникации с культурой, что представляется особенно значимым в условиях современного развития стилей.
Кроме того, организованная категориальная система, предложенная Ю. В. Рождественским, как представляется, выгодно отличает теорию риторики от теоретических построений в большинстве филологических дисциплин, терминологические системы которых носят во многом случайный характер. «Теория риторики» является фундаментальным исследованием, в котором предмет риторики определяется как система речевых отношений в обществе. Такое широкое понимание предмета риторики дает систематизированную картину объекта исследований и открывает широкую перспективу дальнейших исследований и преподавания риторики. Широкое понимание предмета риторики допускает различные частные концепции и исследования с позиций риторики объективной убеждающей, научной, бытовой, художественной и т. д. речи. Система риторики, разработанная Ю. В. Рождественским, в силу жесткости и связности категорий и фиксации ключевых связей объектов, очевидно, открывает возможность прогнозирования речевых отношений в научном смысле, т. е. установления нетривиальных зависимостей составляющих повторяющихся коммуникативных ситуаций и тем самым конструирования конкретных систем речевых коммуникаций.
Приведенная выше критика относится скорее к философским основаниям и историческому обоснованию теории Ю. В. Рождественского, чем к ее собственно научному содержанию. Сомнительно, чтобы глубокая и продуктивная теория не заслуживала критики. Между тем никто из учеников и последователей Ю. В. Рождественского до сих пор такой критики не представил. Настоящая книга и является критикой концепции Ю. В. Рождественского в том смысле, что предмет и границы риторики, содержание риторической аргументации, образ ритора понимаются иначе, чем в «Теории риторики» и в «Принципах современной риторики» Ю. В. Рождественского. Это различие в понимании ключевых понятий риторики состоит в том, что Ю. В. Рождественский исходил в основном из массовых данных и рассматривал отношения между различными аспектами речевой деятельности. В результате и его теория описывает стандартные задачи и стандартные ситуации.
Стилистическая новация предполагает индивидуальное и нетривиальное решение. Понятно, что новация как таковая является единичным событием и не может быть описана в категориях, связанных с типичными речевыми отношениями. Но может существовать речевая техника принятия нестандартного решения, поскольку нестандартные решения принимаются уже имеющимися средствами и в повторяющихся ситуациях.

Так, русская государственная мысль стремилась «в Европу прорубить окно» начиная, по крайней мере, с XVI в. Ни Иван Грозный, ни Борис Годунов, ни Алексей Михайлович в этом не преуспели. Независимо от того, стоило ли вообще прорубать окно в Европу, удалось это сделать только Петру Великому. Средства, которые применил для этой цели Петр Великий, в основном были те же, что и у его предшественников, но оценка обстоятельств, последовательность, искусность и степень решительности оказались предпосылками успеха замысла и создали новую культурную и геополитическую ситуацию.
Классическая риторическая модель, собственно говоря, и предназначена для описания условий и техники создания новой ситуации посредством убеждающего слова. Но эта модель, безусловно, нуждается в серьезном дополнении — в теоретической модели фона новации, которой не располагала классическая риторика и которая предложена в работах Ю. В. Рождественского. Рациональная риторика и теоретическая риторика поэтому представляются не последовательными этапами развития знания, но дополнительными конструкциями и предполагают одна другую.

<< | >>

↑

Источник: Волков А.А.. Теория риторической аргументации. 2009

Еще по теме Теория риторики Ю. В. Рождественского:

- История русского языка - Лингвистика - Перевод и переводоведение (Английский язык) - Прикладная лингвистика - Риторика - Русский язык - Социолингвистика -