НОРМЫ И ЗАКОНЫ ПРИРОДЫ

Могу ли я сделать то, что я сделать должен, - к этому сводится вопрос! Я чувствую внутреннее принуждение, под действием которого необходимо и неизбежно формируется моя способность представлять, волить, чувствовать, столь же неизбежно, как камень падает, следуя закону тяготения; и во мне заключено сознание веления, в соответствии с которым я должен мыслить, желать, чувствовать. Как относятся друг к другу это принуждение и это веление? Как можно их соединить и какой смысл имеет их совместное наличие? Если все должно во мне совершаться именно так, как оно совершается, то чего ждет от меня веление? Может быть, оно требует того же, что принуждение; но к чему требовать того, что и так само произойдет? Или оно требует чего-то иного. Но какой смысл требовать того, что не может произойти?

Если, таким образом, одинаково бессмысленно повелевать совершать то, что и без этого веления бы произошло, как и то, что все равно не произойдет, то из этого прежде всего делается вывод, что о силе и постигаемой значимости веления речь может идти лишь в том случае, если предположить, что существует способность, прерывающая естественно необходимые функции психической жизни, которая призвана выполнять веления.

228

Эту способность называют свободой, и после того как на основании такого или сходного образа мыслей этот постулат найден, предпринимаются тщетные усилия привести его в соответствие с остальными предпосылками нашего научного понимания мира.

Проблема свободы в бесконечно разнообразных вариантах повсюду вырастает из этого сознания двойного законодательства, которому подчинена наша духовная жизнь, законодательства принуждения и естественного процесса и законодательства долженствования и идеального предназначения. Лишь начиная с того времени, когда возникло представление о божественном велении и о грехе как его нарушении, когда была осознана противоположность между естественным и божеским "порядком", лишь тогда возникла проблема свободы, совершенно неизвестная философии на се ранней стадии со всеми ее многочисленными разветвлениями, и с той поры она уже не исчезала из поля зрения европейских народов.

Эта проблема коренится в чувстве ответственности. При отсутствии этого чувства трудно себе представить, как мы могли бы, исходя из чисто теоретических оснований, прийти к допущению функции, нарушающей каузально-закономерную обусловленность нашего душевного состояния. Ведь даже в обычной жизни мы применяем и к психическим явлениям ту, безусловно необходимую для всякого практического мышления аксиому, что равным причинам соответствуют равные действия. Всякий расчет, основанный на предположении, что при определенных условиях люди, с которыми мы имеем дело, будут определенным образом вести себя, думать, представлять, чувствовать, желать, всякий такой расчет уже применяет эту аксиому, она образует, несмотря на все хитрые доказательства противоположного, основу наших сношений с людьми, как и основу наших отношений ко всему остальному миру; веру в нее обнаруживает даже самый ярый скептик, избегая .приведенного в ярость врага совершенно так же, как он избегает падающего камня.

229

Правда, даже при самом точном знании законов душевной жизни мы не можем высчитать тонкого влияния индивидуального характера, еле заметных изменений внутренних процессов; но кто может точно определить ход судна в будущем океане, кто может вычислить расположение в пространстве пузырьков газа, поднимающихся из бокала с вином? И все же мы признаем постоянную зависимость этих физических процессов от тех же законов, действие которых мы наблюдаем на более грубых и изолированных явлениях, и приписываем возможность их полного объяснения лишь большей сложности условий, которую мы не можем обозреть сполна. Теоретически дело обстоит совершенно так же и в психической области: здесь мы можем также установить отчасти в форме практического "знания людей", отчасти в форме научного опыта ряд основных законов, открытых нами благодаря счастливой простоте наблюдаемых случаев или при помощи экспериментального изолирования явлений; эти знания, быть 3 может, не так точны, как наши формулы физических законов и еще в большей степени, чем последние - лишь грубые приближения к действительному положению дел; но с чисто теоретической точки зрения, наша неспособность объяснить, исходя из них, особенности отдельных свойств душевной деятельности, так же, как в упомянутых выше случаях, относящихся к внешним явлениям, не может поколебать нашу веру в аксиоматическую значимость закона причинности, на котором основано всякое научное объяснение и всякий расчет в практической жизни, и допустить таинственный перерыв причинной связи.

Это допущение основано исключительно на потребности спасти значение и разумность веления, которому мы чувствуем себя подчиненными и которое не имело бы смысла, если бы оно не отличалось от причинной необходимости, определяющей естественно закономерный ход нашей душевной жизни.

230

Итак, мы, по-видимому, неизбежно приходим к тяжкой альтернативе: либо придерживаться научной аксиомы и тем самым отказаться от признания веления, либо же признавать веление и соответствующую ему способность, свободу, и тем самым поставить под вопрос абсолютное значение этой научной аксиомы. Здесь проявляется то противоречие между "потребностями души" и предпосылками и выводами исследования, которое так характерно для современной мысли. Даже столь осторожная и в метафизическом отношении целомудренная попытка Канта преодолеть трудности посредством признания интеллигибельного характера свободы разбивается о ту же невозможность одновременно избежать обеих опасностей.

Обыденному мировоззрению проблема свободы известна только с ее моральной стороны. В этой области каждый сознает, что существует система предписаний, которые он должен выполнять и от которых он в большей или меньшей степени уклоняется в своем действительном волении и поведении. Однако прежде всего необходимо указать на то, что народным массам доступно в этой области в полном объеме лишь чувство ответственности: под действием наших гражданских учреждений, с одной стороны, и религиозных убеждений - с другой, оно срослось с чувством страха перед неприятными последствиями, вызываемыми в гражданском или Божеском порядке нарушением веления. Поэтому научное воззрение, согласно которому волевые решения и поступки человека необходимо совершаются по твердым законам именно так, как они и должны совершаться, вызывает мучительное чувство непонятной несправедливости, поскольку человек наказывается за то, что он не совершить не мог.

То же противоречие между велением и естественной необходимостью, которое вследствие гражданской и религиозной ответственности осознается в этической области каждым, существует и в других областях, только об этом знают немногие.

231

Что касается представлений, с помощью которых мы, как нам кажется, познаем мир, то мы также узнаем из психологии, что их элементы и соединения этих элементов, а равно и чувство достоверности, связанное с некоторыми из них, являются необходимым продуктом психического механизма; между тем, тот, кто стремится к истине, чувствует себя ответственным за свои представления и знает, что и в этой области существует система предписаний, которые ему следует выполнять и от которых в большей или меньшей степени отклоняется действительный процесс его мышления. Следовательно, и здесь действительности, с необходимостью подчиненной законам природы, противостоит сознание правил, которое определяет ценность того, что мыслилось с каузальной необходимостью. Сходно обстоит дело и в сфере эстетики. Вызывает ли окружающий нас мир, будь то природа или результат человеческой деятельности, в нашей душе одобрение или неодобрение, всегда следует из закономерной природной связи. Но тот, кто верит в идеал красоты, знает, что нравиться должно лишь созерцание известных образов и что другие, которые, быть может, в силу необходимого естественного возбуждения определенных чувств ему действительно нравятся, нравиться не должны: он и здесь противопоставляет действительному чувствованию чувствование нормативное.

Культурный человек обладает не только нравственной, но и логической и эстетической совестью. Он считает себя ответственным не только за свои желания и поступки, но и за свои мысли и чувства; он упрекает себя в логической ошибке и отсутствии вкуса не меньше, чем в нравственной небрежности; он знает, в чем состоит его долг как в волении и действиях, так и в мышлении и чувствах; он знает, он с болью и стылом ощущает, как часто естественно необходимое течение его внутренней жизни нарушает его долг.

Можно даже сказать, что только в этой логической и эстетической форме чувство ответственности выступает в чистом виде; здесь оно не что иное, как сознание, что мы подчинены велению и что от его выполнения зависит ценность нашей деятельности. 232

Свойственное моральной совести огромного большинства людей слияние в более или менее тонкой форме с чувством страха (или, что то же самое, с надеждой на вознаграждение) отпадает здесь само собой: никакое наказание гражданского правопорядка, никакая угроза религиозной веры, никакой непосредственно ощущаемый ущерб не связаны с нарушением логического или эстетического долга. Именно поэтому для облагорожения этической совести и для превращения ее в чистое, лишенное всяких эвдемонистических соображений чувство долга лучшим педагогическим средством является пробуждение логической и эстетической совести. Нравственное влияние интеллектуального и эстетического образования заключается главным образом в том, чтобы научить человека следовать норме, обладающей самоценностью, и перестать думать о выгодах или ущербе, которые возникнут для него из ее выполнения или невыполнения; то, что он таким образом испытал в других областях, переносится затем само собой в моральную жизнь.

Во всяком случае ясно, что антагонизм между естественным и нормативным законодательством, на котором покоится этическая проблема свободы, повторяется в совершенно сходной форме и в логической, и в эстетической областях; во всех трех случаях этот антагонизм сводится к противоречию между велением и Я психологической необходимостью. Таким образом, проблема должна быть исследована во всем ее объеме; надлежит разрешить общий вопрос, какой смысл имеет подчинение психических функций человека двум различным законодательствам.

Прежде всего необходимо точно выяснить различие тех точек Зрения, с которых может быть признана значимость обеих систем. Психологические законы суть законы природы, т.е. те общие суждения о последовательности душевных явлений, при посредстве которых мы познаем сущность душевной деятельности и из которых мы выводим отдельные факты психической жизни. Таким образом, установление этих законов основано на чисто теоретическом интересе и имеет чисто теоретическую правомерность. 233

Подобно тому как закон причинности есть вообще не что иное, как ассерторическое выражение теоретического постулата, не что иное, как "аксиома познаваемости природы", и специальное применение его - в науке, как и в практической жизни - к области душевной деятельности есть лишь продукт этой нашей потребности выводить особенное из общего и видеть в общем определяющую силу по отношению к особенному. Здесь не место обосновывать эту высшую посылку всякого научного объяснения, равно как и общего мышления: для этого понадобилась бы целая система теории познания; вся совокупность логических доказательств этого положения может вести только к уяснению его непосредственной очевидности даже в представлениях, которые, по-видимому, ему противоречат, и к обнаружению того, что с его устранением была бы отнята всякая возможность плодотворного размышления о взаимоотношениях явлений опытного мира. Иного "доказательства" закона причинности нет и не может быть: ибо каждый из бесчисленных примеров, с помощью которых этот закон подтверждается во всех областях нашей эмпирической жизни, сам основан на каком-либо применении принципа причинности. Поэтому в научном исследовании нет необходимости специально обосновывать значение закона причинности для познания душевной жизни: значение это понятно само собой, ибо закон причинности был бы устранен, как только среди обнаруженных в ходе опыта фактов оказалось бы явление, которое не было бы закономерно необходимым действием своих причин. Только поэтому, следовательно, в науке о душевной жизни может идти речь о констатации особых форм, в которых в этой области проявляется каузальная необходимость.

Психологические законы, таким образом, - это принципы объясняющей науки, из которых должно быть выведено происхождение отдельных фактов душевной жизни; они устанавливают согласие основному убеждению, без которого вообще нет науки, общие определения, в соответствии с которыми каждый отдельный факт душевной жизни должен необходимо принятие именно тот образ, какой он принимает.

234

Психология объясняет своими законами, как мы действительно мыслим, действительно чувствуем, действительно желаем и действуем.

Напротив, "законы", действующие в нашей логической, этической и эстетической совести, совершенно не связаны с теоретическим объяснением тех фактов, к которым они относятся. Они говорят лишь, какими должны быть эти факты, чтобы заслужить всеобщее одобрение в качестве истинных, добрых, прекрасных. Следовательно, они не законы, по которым события должны объективно происходить или субъективно быть поняты, а идеальные нормы, в соответствии с которыми выносится суждение о ценности того, что происходит в силу естественной необходимости. Эти нормы служат правилами оценки. При таком понимании противоположности между нормами и законами природы обнаруживается, что две системы законов, которым подчинена наша психологическая жизнь, рассматривают этот общий предмет с двух совершенно различных точек зрения и поэтому могут не сталкиваться друг с другом. Для психологических законов душевная жизнь - объект объясняющей науки, для нормативных законов логического и эстетического сознания эта же душевная жизнь - объект идеальной оценки. Исходя из законов природы, мы понимаем факты; исходя из норм, мы должны их одобрять или не одобрять. Законы природы относятся к теоретическому разуму, нормы - к разуму оценивающему. Норма никогда не бывает принципом объяснения, как закон природы не бывает принципом оценки.

Отсюда в связи с вышесказанным вытекают два вывода. С одной стороны, ясно, что нормативное и психологическое законодательства не могут быть тождественны. Логический принцип, нравственный закон, эстетическое правило не являются естественными законами мышления, ведения или чувствования, согласно которым в действительности совершается при всех "обстоятельствах реальный процесс душевной жизни.

235

С другой стороны, однако, невозможно, чтобы оба эти законодательства, относящиеся к одному и тому же предмету, были toto coelo различны и ни в каком отношении не соприкасались друг с другом. Совесть не может требовать того, что совершенно исключается естественно необходимыми определениями душевной жизни и безусловно невозможно. Таким образом, отношение норм к законам природы следует искать между этими двумя крайностями полнейшего тождества и полнейшего различия.

Мы легче всего найдем это отношение, если перейдем от более сложного процесса самооценки личности к более простому явлению оценки отдельным человеком деятельности другого. Ряд познавательных элементов, например определенный круг опыта, может быть общим у различных людей. Тем не менее переработка этого материала в связное воззрение будет у каждого из них различной. Последовательность отдельных наблюдений, интерес к тому Или другому из них, точность воспоминания, осторожность в размышлении, способность к комбинированию - все это меняется от индивида к индивиду, и это легко объясняет, почему при полном равенстве психологических законов соединения представлений из одинаковых элементов получаются совершенно различные результаты. Все эти процессы ассоциации, происходящие в отдельных людях, как и их результаты, обусловлены естественной необходимостью. Но лишь один из этих способов сочетания истинен, лишь один соответствует норме мышления. Естественно, необходимый процесс может привести к этому правильному способу сочетания нескольких человек, но может не привести к нему ни одного.

Таким образом, психологическая необходимость так же не включает в себя нормативную и не определяет нормативность, как, с другой стороны, естественная закономерность не исключает возможность выполнения нормы. Из всей массы ассоциаций представлений лишь немногие обладают нормативностью.

; Полностью(лат).

236

Естественный процесс может соответствовать норме, но не должен соответствовать ей. Существуют и такие формы естественно необходимого сочетания представлений, результатом которых неизбежно становится заблуждение. С той же естественной необходимостью, с какой один человек мыслит правильно, другой неверно.

Все это само собой разумеется, однако, для того чтобы правильно формулировать искомое отношение, это надо глубоко продумать. Установленные логическим сознанием Правила мышления не тождественны законам ассоциации представлений, которые лежат в основе всякого мышления, но и не полностью отличны от них; они являются определенными способами сочетания, возможными в естественно необходимом процессе наряду с другими, и отличаются от них только нормативностью. От особых условий, в которых совершается каждая функция мышления, зависит, будет ли в каждом случае ассоциация нормативной или какой-либо иной. Ярким примером этого служит процесс обобщения. Из процесса ассоциации с необходимостью вытекает, что два представления, которые когда-либо были соединены в сознании, так связываются друг с другом, что впоследствии воспроизводят друг друга; из этого как закономерное следствие проистекает, что тот, кто вновь воспринимает содержание одного представления, всегда сразу же ждет вместе с ним или вслед за ним появления другого, т.е. он обобщает однократно состоявшееся совпадение или последовательность. В логическую совесть европейских народов лишь постепенно проникло сознание, что эта естественно необходимая обобщающая ассоциация дозволена, т.е. нормативно оправдана лишь при совершенно определенных условиях и что теория индукции - не что иное, как осмысление такого рода обобщающей ассоциации, которое должно иметь для каждого значение нормы.

Следовательно, оказывается, что действие механизма представлений, происходящее по психологическим законам, отнюдь не гарантирует правильности мышления, пока в него не проникло сознание норм.

Этот процесс столь же может вести к заблуждению, как к истине, и если принять во внимание, что среди множества возможных ассоциаций лишь одна соответствует норме, то легко понять, почему механизм представлений, предоставленный самому себе, с гораздо большей вероятностью может привести к ложному выводу, чем к правильному. Ошибочное заключение возникает столь же необходимо, как и правильное; но из одних и тех же посылок можно вывести только один правильный вывод и, наоборот, массу ложных. Истина подобна одному белому шару среди множества черных.

Совершенно так же обстоит дело и в этической, и эстетической областях. Всякое решение воли с вытекающим из него поступком есть, если рассматривать его с точки зрения его возникновения, явление, необходимо обусловленное законами мотивации, и точно так же наличность и сила отдельных действующих при этом мотивов суть всегда, в свою очередь, каузально необходимый результат общей жизни личности или се состояния в данный момент; но это сознание естественной необходимости всякой волевой деятельности нисколько не препятствует ее оценке, согласно которой одобряются те поступки, в которых решающими явились некоторые виды мотивов. Среди всей массы реальных волевых решений имеются такие, которые были определены так называемыми "моральными" мотивами; но, наряду с ними, есть еще гораздо больше решений, в которых победили противоположные мотивы. Первое решение возникает столь же необходимо, как и второе: но этическая оценка одобряет одно и осуждает другое. Я очень хорошо понимаю, как один человек благодаря счастливым задаткам, правильному воспитанию и благоприятной судьбе необходимо усваивает нравственное поведение, и как другой благодаря дурным инстинктам, вредному влиянию и тяжелым условиям жизни с такой же естественной необходимостью становится преступником; но это сознание естественной необходимости обоих процессов нисколько не удерживает меня от того, чтобы называть характер и поведение одного хорошим, характер и поведение другого дурным.

238

Таким образом, и здесь обнаруживается то же самое: среди массы проявлений воли, возможных и реализующихся по законам мотивации, только ограниченное число соответствует нормативному сознанию, нравственной совести. Веления последней суть определенные формы мотивации, которые могут быть вызваны закономерным естественным процессом, но чрезвычайно редко вызываются им в действительности. Столь же самоочевидно, что чувства удовлетворенности или неудовлетворенности, ощущаемые нами по отношению к явлениям природы или продуктам искусства, всегда являются общим результатом, вытекающим с естественной необходимостью, хотя и в очень сложной форме, из многих отдельных чувств, возникших в процессе нашей жизни; но эстетическое сознание, в противоположность сознанию гедонистическому, имеется лишь постольку, поскольку некоторые из этих естественно необходимых чувств, в качестве нормативных, противопоставляются случайным состояниям потребностей индивидов. Итак, эстетическая норма есть один из многих родов чувствования, который может возникнуть в естественно необходимом процессе душевной жизни и, в зависимости от обстоятельств, либо проявляется в отдельных личностях, либо подавляется в них другими чувствами.

Нормы, таким образом, совершенно отличны от законов природы; но они не противостоят им в качестве чего-то чуждого и далекого; наоборот, всякая норма есть такой способ соединения психических элементов, который при надлежащих условиях может быть вызван естественно необходимым, закономерно обусловленным процессом душевной жизни в такой же мере, как и всякие другие, и в том числе прямо противоположные ему. Норма - это определеннее форма психического движения, которую должны осуществить естественные законы душевной жизни.

239

Так, закон мышления (говоря языком логики) есть определенный способ соединения элементов представлений, который, соответственно имеющимся у каждой личности возможностям может быть вызван естественным ходом мышления, но может и ускользнуть от него. Всякий нравственный закон есть определенная форма мотивации, которая в зависимости от совокупности влечений личности в данном ее состоянии реализуется естественным течением волевой деятельности или же нарушается им. Наконец, всякое эстетическое правило есть определенный способ чувствования, который, в зависимости от впечатлительности отдельных людей, может наступить, но может и не наступить или быть вытесненным другими способами чувствования. Итак, все нормы суть особые формы осуществления законов природы. Система норм представляет собой отбор из необозримого многообразия комбинаций, в которых могут проявляться, соответственно индивидуальным условиям, естественные законы психической жизни. Законы логики - отбор из возможных форм ассоциаций представлений, законы этики - отбор Я из возможных форм мотиваций; законы эстетики - отбор из возможных форм чувствования.

Нетрудно сразу же установить принцип, по которому во всех трех случаях должен совершаться этот отбор из многообразия естественно необходимых форм развития. Логическая нормативность лишь постольку требуется от деятельности представлений, поскольку цель ее - быть истинной. От комбинаций игры представлений в фантазии никто не требует логической связи, и для того, кому безразлично, мыслит ли он соответственно истине,

как вообще, так и в особых обстоятельствах, логическое законодательство значения не имеет. Капризами мышления, не желающего подчиняться норме, может, пожалуй, заниматься психология, но отнюдь не логика. Логическое законодательство существует для нас, следовательно, только при условии, что наша цель - истина; логические формы мышления отличает от остальных, возможных в естественно необходимом процессе ассоциаций, только общезначимость, т.е. ценность, признаваемая всеми.

240

То же повторяется в этическом и эстетическом законодательстве: и здесь смысл нормы в том, что она служит мерилом оценки, в основе которой лежит общезначимость. Нравственный закон требует такой мотивации, которая подтверждается своей общезначимостью; эстетическое правило требует такого возбуждения чувств, которое, предполагая общезначимость своего суждения, может характеризовать свой предмет как прекрасный.

Следовательно, норма становится для нас всегда таковой вследствие отношения к определенной цели к общезначимости. Речь идет не о фактической общезначимости - это было бы случаем естественно закономерной необходимости - а о требовании всеобщей значимости. Нормы - это такие формы осуществления законов природы, которые должны быть одобрены, исходя из общезначимости. Нормы - это такие формы осуществления законов душевной жизни, которые с непосредственной очевидностью связаны с убеждением, что они, и только они, должны быть реализованы и что все остальные виды индивидуальных комбинаций, к которым ведет естественно закономерная необходимость душевной жизни, достойны порицания из-за их отклонения от нормы.

Таким образом, нормативное сознание совершает отбор из движений естественно необходимой душевной жизни, одобряя одни и порицая другие. Нормативное законодательство не тождественно законодательству природы, но и не противоречит ему, оно представляет собой выбор из возможностей, данных законодательством природы. Нормативное сознание логической, этической и эстетической совести не требует ни того, что всегда все равно происходит, ни того, что вообще не может произойти: оно одобряет кое-что из того, что происходит, тем самым порицая остальное.

Если нормы представляют собой отбор из всего того многообразия, которое возможно по естественным законам, то это воззрение как будто близко положению, получившему большое значение в современной объясняющей науке. Что нормы должны быть значимы, представляется эмпирическому сознанию непосредственной очевидностью, которая не может быть объяснена, а должна быть просто признана; но что нормы фактически значимы, что они признаются и составляют основу действительной оценки, это факт эмпирической душевной жизни. Этот факт должен быть объяснен, как объясняется любой другой факт: поэтому представляется возможным рассматривать фактическое признание норм как продукт процесса отбора.

На основании психологических законов движения представлений и чувств понятно само собой, что те формы деятельности, которые благодаря естественно необходимому повторению и привычке к ним наступают чаще и приобретают больше значения, чем другие, становятся объектами одобрения. Незаметное накопление впечатлений действует как постепенная привычка и роднит нас с той или иной стороной нашей жизни. Если бы оказалось, что привычка к нормативному мышлению, ведению и чувствованию дает преимущество в борьбе за существование и что таким образом человек, природа которого в большей степени соответствует логической, этической и эстетической норме, имеет больше шансов выжить и передать по наследству свою привычку, то этим было бы доказано, что развитие человечества должно вести ко все большему ограничению естественно необходимых процессов нормативными функциями и тем самым к фактическому признанию последних. Нет никакого сомнения, что зрелый культурный человек совершенно иначе понимает и признает нормы логической, этической и эстетической совести, чем дикарь или ребенок, которые без сопротивления отдаются во власть всему многообразию естественного процесса, часто не имея почти никакого представления о норме; и так как нормы суть отбор из возможностей, определяемых естественной закономерностью, то спрашивается, нельзя ли объяснить это различие теорией отбора именно тем, что привычка к норме оказывается выгодной в борьбе за существование?

242

По отношению к логической норме это объяснение, по-видимому, возможно. Правильное мышление представляет несомненную выгоду в соперничестве между индивидами. Ошибочное умозаключение, обманчивое ожидание, основанное на слишком поспешном обобщении, может в практической жизни иметь самые опасные последствия. Наша власть над людьми и над природой опирается, как это не раз было показано, гораздо менее на физическую силу, чем на знание; и кто привык правильно мыслить, тот окажется в общественной борьбе наиболее приспособленным и переживает других; в силу наследственности и подражания его преемники воспроизведут его приемы мышления, и поэтому a priori мыслимо такое развитие общества, при котором путем естественного отбора все более укрепилась бы привычка к нормативному мышлению. Впрочем, в общественной борьбе нормативное мышление имеет очевидно второстепенное значение по сравнению с другими качествами, относящимися главным образом к области воли и рабочей силы; но как бы мало ни было это преимущество, оно все же остается преимуществом, которое при известных условиях может оказаться решающим. В борьбе народов интеллигентность, т.е. способность к правильному мышлению, также является существенным фактором национального могущества. И все же было бы ошибочно видеть в ней важнейший фактор. Наоборот, история часто показывает, что именно образованные нации не выдерживают натиска интеллектуально неразвитых народов и что лишь позднее победитель подчиняется в умственном отношении побежденному. Интеллектуальный элемент не является настолько значительным шансом в жизненной борьбе, чтобы быть всегда решающим. В общем, однако, историческое развитие обнаруживает несомненный прогресс в сторону отказа от ложных форм мышления и признания правильных. В качестве самого характерного примера можно и здесь привести появление более тонких приемов индукции, которое имело место даже за короткую историю развития логической совести у европейских народов: не может быть никакого сомнения в том, что в среднем мы мыслим гораздо более правильно, чем древние греки.

243

Если интеллектуальный прогресс в обозримой для нас истории человеческого рода вряд ли может вызывать сомнение, то этический прогресс, как известно, неоднократно оспаривался, и он во всяком случае менее очевиден.

нравственным нормам составляет наиболее разумное поведение: все подобные доводы опровергаются ежедневным опытом.

;При прочих равных условиях (лат.). 244

Поэтому нельзя также утверждать, что признание норм нравственного сознания - результат естественного отбора; напротив, исторический опыт в полном согласии с вышеприведенными указаниями свидетельствует, что всякое замкнутое в себе общество тем более нравственно дичает, чем старее оно становится; и человечество с его долгим историческим прошлым давно бы уже окончательно потеряло этическую совесть, если бы его не возрождало время от времени неиспорченное сознание молодых народов. Утверждение, что нравственный образ мыслей не есть преимущество в борьбе за существование, применимо не только к личностям, но, по тем же основаниям, и к отдельным политическим и социальным группам; и на истории острой борьбы современности можно бы очень ясно показать это. Наоборот, эта борьба идет между целыми народами, там решающее преимущество находится на стороне того народа, который сохранил этические добродетели - преданность общему делу, самоотречение, умение подчиняться, повиновение, сознание долга и самообладание. В борьбе за существование между народами моральность есть могущественнейшая и решающая сила. Этим в течение тысячелетий постоянно выравнивается противоположный процесс, совершающийся между индивидами, и совесть снова вступает в свои права.

И наконец, к иным результатам приводит исследование эволюции эстетической жизни. В этой области можно несомненно констатировать прогресс. Нервная организация людей стала способна к более тонкому восприятию. Современный человек созерцает природу с более чистым чувством, чем люди на более ранней стадии исторического развития, и история искусства также свидетельствует в общем о том, что эстетическое чувство стало более тонким, даже за время, отделяющее нас от древних греков, несмотря на то, что в промежутке лежат века упадка и что не все искусства могли равномерно двигаться в сторону усовершенствования; но в первую очередь заметный рост эстетической потребности и эстетической восприимчивости проявляется в видении и устройстве повседневной жизни. 245

Человечество обрело больший вкус в выражении своих чувств. Однако вряд ли эта привычка к более тонким чувствам, это устранение исконной безвкусицы являются продуктом естественного отбора, ибо и здесь нет никаких данных, позволяющих допустить, что большая чуткость эстетического чувства как таковая могла бы дать хоть какие-то преимущества в борьбе за существование. Тому, кто не ощущает и не опасается грубости и пошлости, это не помешает устроиться в повседневной жизни не хуже других; но того, кто знает оскорбляют и отпугивают те условия жизни, в которых человек, не обладающий должным пониманием, чувствует себя хорошо.

- den unsaglichen Augenschmerz, Den das Venverfliche, Ewig-Unselige Schonheitliebenden rege macnt" - }

Даже в отношении между народами эстетические склонности не способствуют удаче в жизненной борьбе: известно, что утонченность нравов и занятия искусством грозят изнеженностью.

Следовательно, одним естественным отбором нельзя объяснить, что все многообразие естественно закономерных функций душевной жизни человека как будто все более ограничивается теми, которые обладают ценностью идеальной общезначимости. По отношению к чисто органическим продуктам можно еще понять, что естественно необходимый процесс сам с течением времени совершает между своими творениями отбор, благодаря которому сохраняются лишь жизнеспособные и целесообразные существа. В Психической же области нормативность и жизнеспособность отнюдь не, всегда совпадают; здесь то, что соответствует цели общезначимости, не есть одновременно и то, что способно поддерживать и сохранять своего носителя в борьбе за существование.

' ту невыразимую боль, которую возбуждает в любящих красоту всенедостойное, вечно пагубное

246

Если, несмотря на это, сознание норм, не повышая жизнеспособности и силы самосохранения своих носителей, не только сохраняется в историческом развитии человечества, но и в отдельных отношениях даже возрастает, углубляется и утончается, то это должно покоиться на какой-либо непосредственной и самостоятельной, независимой от посторонних влияний силе, которая присуща сознанию норм как таковому и которая поэтому возвышает совесть, когда она уже возникла, до уровня психологической силы в развитии душевной жизни. Лишь так можно будет понять истинную сущность и психологическое значение норм.

До сих пор мы видели в этих нормах только принципы оценки, на основании которых целеполагающее сознание должно измерять, одобрять или не одобрять деятельность одного или нескольких чужих сознании. Это та самая оценка, которую мы совершаем, считая солнечный свет или дождь благоприятными или неблагоприятными для предполагаемой нами цели созревания хлеба. Когда мы судим о правильности или ложности чужого представления, нам безразлично, воспринял ли человек это представление от кого-либо другого или сам создал его, безразлично, как он вообще дошел до него и хотел ли он при этом найти истину или нет. Когда мы признаем характер человека, обнаружившийся в его волевых решениях и поступках, хорошим или дурным, нам также безразлично, как он обрел этот характер, как возникло в нем это преобладание одних мотивов над другими; мы просто одобряем или осуждаем то, что дело обстоит так или иначе. Когда мы выражаем наше удовольствие по поводу произведения искусства, мы этим лишь констатируем, что это произведение соответствует нашей эстетической потребности, нормативному способу чувствования, и не спрашиваем при этом, какими приемами художнику удалось доставить нам это удовлетворение.

В сфере морали особенно важно отметить тот факт, что наша оценка, основанная на нормах, состоит просто в констатировании совпадения или разногласия между нормой и оцениваемым объектом, и что наше одобрение вызывается этим совпадением, даже если последнее имело место без всякого сознания нормы.

247

В теоретической оценке всякий признает это, а в эстетической оценке это в известном смысле даже особенно ценно. Если кто-либо посредством случайной комбинации идей, следуя исключительно непроизвольному механизму движения своих представлений, открыл какую-нибудь истину, то она должна быть одобрена как таковая совершенно независимо от того, сознавал ли данный человек те нормы, на которых должен основываться результат его мышления Наслаждение произведением искусства - не говоря уже наслаждении природой - совершенно независимо от того, следовал ли художник в своей работе сознательно тем эстетическим правилам на выполнении которых покоится впечатление красоты; наоборот эстетическое наслаждение, как известно, лишь умаляется, когда хоп сколько-нибудь заметно сознательное следование правилам, и она выше всего, когда нам кажется, что нормативность произведение непосредственно вытекает с естественной необходимостью из процесса гениального творчества. Но то же самое относится и к области нравственности, хотя здесь и можно сомневаться в этом. Образ действий "прекрасной души", которая, не задаваясь вопросом о сознательных правилах и следуя исключительно своим чистым, благородным мотивам, выполняет требование нравственного закона, отнюдь не "безразличен" в нравственном отношении, как это утверждал Кант, а является, наоборот, объектом особенного этического одобрения. Наш этический интерес не требует, чтобы сознание нравственной нормы непременно служило причиной. действий; он требует лишь, чтобы процесс мотивации соответствовала нравственной максиме, и мы всегда одобряем выполнение этого требования, независимо от того, было ли оно выполнено благодаря характерному сознанию нормы или же вследствие свободного с рефлексии требования натуры. Хорошим мы называем того, кто хочет требуемого нравственным законом; сознает ли он при этом полностью закон как норму и максиму, имеет в второстепенное значение. 248

Однако значение норм отнюдь не ограничивается такой оценкой целеполагающим сознанием деятельности других. Оно формируется прежде всего в ходе самооценки индивида. То, чего мы требуем от других, мы должны требовать и от себя. Мы проверяем, в какой мере движение наших представлений, независимо от того, насколько они определяются нашими личными интересами, склонностями и задатками, соответствует логической норме истины; собственная деятельность нашей воли, с какой бы неотвратимой необходимостью она ни совершалась, подлежит суду совести, которая соотносит ее с нравственной нормой. Художник сам, исходя из эстетической нормы, оценивает то, что он создал, чем наслаждается тот, кто воспринимает его творение как удавшееся или неудавшееся.

В области эстетики значение нормы исчерпывается этой ретроспективной оценкой собственной и чуждой деятельности, ее предметов и продуктов. Сущность эстетического наслаждения и художественного творчества состоит именно в непосредственности и отсутствии рефлексии: то и другое должно соответствовать норме, но не вызываться и не определяться ею в сознании. Нельзя себе представить ничего более смешного, чем желание сознательно регулировать чувства, вспоминая законы эстетики, с которыми надлежит воспринимать впечатление от прекрасной и возвышенной природы или от художественных произведений. Хотя с эстетической точки зрения существует мера правильности и общезначимости желать правильно чувствовать - бессмыслица. Нельзя принять решение обладать вкусом. Можно, конечно, эстетически развиваться, серьезно пытаясь проникнуть в сущность образцовых произведений искусства, приучая себя воспринимать прекрасное и возвышенное, но нельзя намеренно подготовиться в данный момент к отдельному впечатлению, сознательно вспоминая эстетические нормы. Пусть это попытается совершить педантичный критик, но со ipso ) он уничтожает эстетическое восприятие художественного произведения.

•) Тем самым (лат.). 249

Несомненный признак отсутствия художественного призвания выражается также в желании посредственного художника или дилетанта творить по правилам, следуя им в процессе работы, Великий художник не ведает этих правил, он создает их. Он творит с непроизвольной естественной необходимостью согласно нормам, которые только благодаря его творению осознаются им и теми, кто этим творением наслаждается. Этого требует своеобразная сущность эстетической функции - производящей и воспроизводящей; мы ограничимся этим указанием, поскольку не можем останавливаться здесь на более подробном исследовании этого вопроса. С данной особенностью связано, что норма в области эстетики может быть только принципом оценки и что о сознательном ее применении не может быть и речи ни в художественном творчестве, ни в наслаждении художественным творением.

Совершенно иначе обстоит дело в двух других областях. То, что в чувстве исключено самой его природой, в мышлении и ведении не только возможно, но большей частью и необходимо. Возникновение наших представлений и наших волевых решений должно быть подчинено продумыванию, в котором сознание нормы становится определяющим, а подчас и решающим моментом возникновения того, что должно произойти в соответствии с известной целью. Поэтому логическая и этическая совесть имеют не только значение принципов ретроспективной оценки того, что уже произошло без их воздействия, но могут и сами стать определяющими силами душевной жизни.

Ценность логического закона не исчерпывается тем, что он есть правило, на осн9вании которого я в состоянии признать истинными или ложными движения моих и чужих представлений, фактически уже имевших место; когда я размышляю, чтобы найти истину, сознание логического закона становится для меня принципом произвольного комбинирования моих представлений и такого их сочетания, которое определено их целью - истиной. Кто осознал логическую норму, тот может намеренно мыслить в соответствии с ней.

250

Методическое исследование в науке - это регулируемое определенной целью, истиной преднамеренное создание понятий, суждений и умозаключений, последовательность и связь которых определяются сознанием логических норм.

Особенно ясно это обнаруживается в области нравственности. Возможно, правда, что кто-нибудь, не вспоминая об этических правилах, просто благодаря сложившемуся в нем соотношению мотивов желает именно того, чего требует нравственный закон; в этом случае ему очень повезло. Но более уверен в моральной нормативности может быть тот, кто осознал этическую норму и в ком это сознание является сильнейшим, определяющим волевое решение мотивом. Сознание долга может само стать движущей силой в душе человека и в качестве такового оказаться решающим в борьбе мотивов. В

таком случае этическая норма - уже не только принцип оценки, но и сила, регулирующая деятельность воли.

Следовательно, в индивиде, действующем с определенной целью, произвольно мыслящем и сознательно желающем, логические и этические нормы могут стать определяющими основаниями в связи представлений и решений воли. И они не только могут, но и действительно в большей или меньшей степени становятся таковыми, как только они проникают в сознание. Ибо каждое представление о норме связано в качестве такового с чувством, что действительный процесс мышления или ведения должен идти сообразно ему. С осознанием нормы с непосредственной очевидностью связано своего рода принуждение подчиняться ей. Тот, кто осознал логический закон, ощущает желание мыслить в каждом соответствующем этому закону случае так, а не иначе. Тот, кто осознал нравственный закон, частную или общую этическую максиму, ощущает как следствие этого потребность превратить ее в мотив своего ведения. Тот, кто признал норму как таковую, убежден вследствие этого, что он, как и все остальные, должен поступать сообразно ей. Так как всякой норме присуща непосредственная очевидность, которая придает ей несомненную значимость в глазах каждого, как только он ясно и серьезно довел ее до своего сознания, всякое логическое и этическое правило, проникло ли оно в сознание посредством размышления или под чужим влиянием, становится в нем определяющим основанием мышления или воления.

251

Однако та интенсивность, с которой оно обнаруживает свое действие, бывает чрезвычайно различной, в зависимости от состояния индивидуального сознания. Интенсивность эта может быть столь слабой по сравнению с остальными влечениями и склонностями, что, несмотря на осознание нормы, психическое движение будет идти совершенно в том же направлении, в каком бы оно шло и без этого осознания; она может в определенном отношении воздействовать сдерживающим или поощряющим образом на результат движения представлений или борьбы мотивов; и наконец, сна может приобрести столь решающее значение, что будет одна определять собой этот результат. Все многочисленные различия между людьми по степени правильности их мышления или по нравственной их зрелости могут быть сведены к этим стадиям развития, пройденным нормами в их превращении в определяющие основания всех остальных мотивов мышления и воли. Лишь этим можно объяснить, каким образом возможно выполнение норм в пределах естественно необходимого процесса душевной жизни человека и без уничтожения обязательной каузальной обусловленности всех отдельных функций этого процесса. Пока нормы не осознаны, сравнительно мало шансов на то, чтобы психический механизм сам собой привел именно к тем результатам, которые соответствуют норме. Но этот механический процесс сам вносит нормы в сознание и вследствие этого норма становится определяющей силой самого процесса и совершенно закономерно самореализуется. Белый шар, о котором мы говорили, сам обладает способностью принять такое положение, чтобы чаще попадаться под руку, чем черные шары. Логическая и этическая совесть суть силы, с естественной закономерностью воздействующие на ход психической жизни.

Свобода есть не что иное, как сознание того определяющего действия, которое может оказывать на движение мыслей и решение воли осознанная и признанная норма. Чувство свободы коренится в совести.

252

Несвободным в мышлении мы называем того, в ком движение представлений настолько подчинено каким-либо впечатлениям, предубеждениям, привычке, лености или личным интересам, что он не может следовать логической норме, даже сознавая ее; свободным бывает мышление, когда оно одушевлено исключительно стремлением к истине и сознательно подчиняется логическому закону. Нравственно несвободным мы называем того, кто, несмотря на знание этической нормы, в своем ведении и действовании в такой мере находится во власти своих мотивов, страстей и аффектов, что совесть не может стать в его душе решающим двигателем; нравственная свобода есть сознательное. подчинение всех влечений познанному нравственному закону. Свобода есть господство совести. Этого названия заслуживает лишь определение эмпирического сознания сознанием нормативным. Совокупность норм можно, не отступая от того, что имеет в виду обычное словоупотребление, назвать разумом и, таким образом, результат данного исследования можно сформулировать в виде давно известного положения: свобода - это следование разуму.

Такое понятие свободы устанавливается здесь не впервые: оно лишь развито как необходимое следствие центрального понятия критической философии, понятия нормы, и обусловленного этим его отношения к закону природы. Свобода не есть таинственная способность совершать что-либо, причина чего отсутствует; она не требует исключения из подчиненной естественным законам связи явлений эмпирической душевной жизни; напротив, она сама наиболее зрелый продукт естественной необходимости, тот, посредством которого эмпирическое сознание само подчиняется нормативному сознанию. Эта свобода - автономия, в силу которой индивидуальное познание делает познанную и признанную им норму правилом своей деятельности. И наконец, это понятие свободы одинаково может быть соединено как с нормативной значимостью совести, так и с теоретической значимостью каузального принципа.

Однако нельзя не признать, что это детерминистское понятие свободы часто оспаривается на том основании, что оно не уделяет достаточного внимания чувству ответственности и природе ответственности вообще. Причина этого заключается лишь в невероятной неясности, связанной с понятием ответственности. Если обычно думают, что ответственность предполагает беспричинное, не обусловленное законами природы решение воли, то впадают в очевидное противоречие.

Ведь совершенно нельзя понять, как можно видеть ответственность в чем- либо, кроме ответственности причины за ее действие. Когда ребенок ударяет стул, на который он натолкнулся, он видит в нем причину своей боли. Юридически мы считаем человека ответственным за то, что он сделал, и моральная ответственность состоит в том, что мы рассматриваем характер человека как причину его волевых решений и поступков. Горечь раскаяния заключается именно в сознании того, что наш дурной поступок - необходимое следствие нашего характера, в понимании того, что мы должны были поступить так, потому что мы таковы. Если бы в нас могло произойти что-либо, причиной чего мы не являемся, если бы, следовательно, мы были бы способны к беспричинным решениям воли, то совершенно невозможно было бы понять, как нас можно считать ответственными за это. То, что происходит без причины, не более чем случайность, и за это никого нельзя считать ответственным. Ответственность доходит лишь до тех пределов, в которых действует причинная связь.

Но, возразят нам, каждый раз, когда кто-либо объявляется ответственным за что-либо, предполагается, что он "мог бы поступить или хотеть иначе", что он мог бы следовать норме, за нарушение которой его порицают. В этом условном предложении "он мог бы хотеть иначе" коренится заблуждение. Ибо условие, при котором это "мог бы" имеет значение, состоит в следующем: "Если бы он был иным". Этим я отнюдь не хочу утверждать, что волевые решения человека зависят только от внешних обстоятельств. Против этой инсинуации следует решительно протестовать во имя детерминизма.

254

Но что перед "человеком" в определенной ситуации открыты многие возможности действовать или воздерживаться от действия, верно только по отношению к родовому понятию человека, к человеку in abstracto; конкретному же человеку, индивиду, его решение предписано его константными мотивами, всем складом деятельности его воли и чувств; иначе он мог бы поступить только в том случае, если бы он был иным. Поэтому-то он и несет ответственность за свои поступки; в зависимости от своей сущности он решает, какие из возможных для человека in abstracto

решений становятся для него действительными in concrete; и об этой его сущности как причине его отдельного ведения мы высказываем свое суждение, делая его ответственным за его решение.

Между тем, если признание ответственности основывается на причинной связи, это ведет к новым трудностям. Ибо, с одной стороны, характер - не единственная причина поступка, с другой цепь причин, проходя через характер, уводит в бесконечность. Наряду с сущностью индивидуального человека, причиной, ответственной за результат его действий, можно считать совокупность тех условий, в которых он оказался. Тогда возникает вопрос, кто ответствен за "характер" человека, т.е. кто послужил его причиной. В стремлении возложить ответственность на индивида утверждается, что человек "ответствен" за свой характер. Как будто можно мыслить индивида как нечто отличное от его характера! Чтобы возложить ответственность за "эмпирический" характер на характер "интеллигибельный" и таким образом создать способ представления, абсолютно не допускающий сочетания с каузальным элементом понятия ответственности, пришлось бы удвоить сущность человека. С другой стороны, в ходе эмпирических событий можно также проследить зависимость, в которой возникновение индивидуального характера находится от состояния общества и. наконец, от общего мирового процесса; таким образом, "ответственным" оказывается общество или мировой процесс, а в последней инстанции - божество как его носитель и творец.

255

Из этого рассмотрения каузальных рядов можно, как мы видим, вывести все точки зрения, с которых пытались решить проблему свободы и более подробное развитие которых здесь неуместно. Из этого следует, что, хотя возложение ответственности и предполагает всегда каузальную связь, но безначальность, бесконечность и чрезвычайная переплетенность каузального процесса открывает, если сводить ответственность к каузальному отношению, широкий доступ произволу. Ответственность всегда связана с оценкой, и на этом основано, что ответственность возлагают и за невмешательство, за несовершение определенных действий. Вопрос сводится всегда лишь к тому, выполнена ли норма, и если она не выполнена, то это вызывает неодобрение, независимо от того, произошло ли что-нибудь иное или вообще ничего не произошло. Это неодобрение переносится с отдельной нарушающей норму функции на ту мыслящую, водящую, чувствующую личность,

чьи свойства интеллекта, характера, чувств послужили естественно необходимой причиной неодобряемой функции: это перенесение неодобрения с функции на функционирующую личность и есть то, что мы называем возложением ответственности. Но почему нет разумного смысла в том, чтобы переносить ответственность, продолжая цепь причинной зависимости, за. пределы личности? Основание этого только и позволяет нам полностью понять, в чем состоит сущность ответственности. Возложение ответственности преследует определенную цель, и эта цель установить господство нормы. Когда мы сами считаем себя ответственными за что-либо, то это совершается для того, чтобы мы яснее осознали норму, и тем самым усилилось бы ее определяющее основание либо непосредственно как максимы сознательного формирования нашей логической и этической жизни, либо опосредованно, что возможно только в области эстетики, как привычки к правильному и неприятию всего ложного. Когда же мы делаем ответственным за что-либо другого человека, то это совершается либо в виде простого высказывания нашего суждения, которое должно напоминать ему о норме, либо в виде более грубых педагогических приемов, применяемых в частной и общественной жизни, посредством которых мы переносим чувство неудовольствия, связанного с нарушением нормы, на виновника неодобряемой функции, чтобы научить его подчиняться ей.

256

В этом последнем отношении возложение ответственности является тем важным общепедагогическим средством, с помощью которого мы, используя эвдемонистические свойства нашей натуры, высказываем как в государственной, так и в частной жизни удовлетворение человеком, выполнившим норму, и негодование по поводу того, кто ее нарушил. Поэтому ответственность простирается только до тех "причин", при которых нормы могут быть осознаны и действовать как определяющее основание будущих функций, т.е. простирается только на отдельные личности. Поэтому возложение ответственности составляет центр каузального процесса психической жизни; его цель состоит в том, чтобы, опираясь на естественные законы этой жизни, оказывать на индивида такое воздействие, благодаря которому он впоследствии будет с такой же естественной необходимостью функционировать сообразно норме. Это важнейшее средство воспитания и самовоспитания.

Цель же этого воспитания состоит всегда в том, чтобы нормы в конечном счете остались единственными формами, в которых действует по законам природы механизм психической жизни, причем отчасти таким образом, чтобы следование им стало само собой разумеющейся привычкой мышления, воления и чувствования, отчасти чтобы логические и этические нормы стали достаточно сильны в качестве определяющих оснований сознания и могли сознательно и преднамеренно управлять движениями мышления и воления. Вершиной интеллектуального развития человека было бы состояние, при котором он вообще не мог бы мыслить вразрез с нормами и одного воспоминания о логических нормах было бы достаточно, чтобы связь представлений осуществлялась сообразно им. Моральный идеал также заключается в том, чтобы нравственный закон стал "законом природы" для нашей воли, чтобы наши влечения с необходимостью вели к нормативному ведению и действованию и чтобы этическая максима при всех обстоятельствах оставалась для нас решающим мотивом.

257

Наконец, эстетическое воспитание пришло бы к своему завершению, если бы человек настолько возвысился над своими грубыми влечениями и настолько облагородил свои чувства, что всякое его удовольствие и неудовольствие носило бы свободный от заинтересованности общезначимый характер.

Совершенным человеком был бы тот, чья деятельность всегда соответствовала бы норме и могла бы притязать на общее признание. Такой совершенный человек был бы и совершенно свободным человеком, вся внутренняя жизнь которого определялась бы нормативным сознанием. Свобода не есть сомнительный "дар данайцев", непостижимая способность бросаться без причины и не сообразуясь с законом из стороны в сторону, она идеал мышления и воления, с полным сознанием подчиняющихся высшим целям. Ее следует сравнивать не с темным основанием, на котором мы все стоим, а с ясной вершиной, до которой поднимаются лишь немногие.

Великий основатель критической философии, вполне сознававший связь понятия нормы с понятием свободы, противопоставил царству природы царство свободы. Он считал наиболее важным вывести - в отличие от применявшегося в XVIII в. генетического метода - основанную на самой себе ценность норм из потока возникновения и уничтожения. Но тем самым он установил дуализм, преодоление которого стало важнейшей задачей его последователей. Надо было пояснить, как норма, пребывая в царстве естественной необходимости, может обрести значимость и господство. При этом могло показаться, что природа, следуя своим законам, в конце концов создает нечто высшее, отличное от нее, как будто она "потенцирует себя, выходя за свои пределы". Такое понимание, которое нашло свое лучшее выражение диалектических понятиях гегелевской системы, с некоторыми видоизменениями обнаруживается и в натуралистических воззрениях нашего времени, примером которых может служить "новая вера" Штрауса. В противоположность этому, мы старались здесь показать, что нормы представляют собой возможность, с самого же начала заложенную в естественно закономерном ходе психической жизни и переходящую в действительность благодаря непосредственной самоочевидности, которая присуща нормам и делает их, как только они проникают в сознание, определяющими силами самого естественно закономерного процесса. Естественная необходимость не выходит за свои собственные пределы, но в этих пределах расчленяется. "Разум" не создается, он уже заложен в бесконечном многообразии естественно необходимых процессов: все дело лишь в том, чтобы он был познан и сознательно сделан определяющей причиной. Царство свободы является в царстве природы той областью, в которой господствует только норма; наша задача и наше блаженство утвердиться в этой области. 259