КРИТИЧЕСКИЙ ИЛИ ГЕНЕТИЧЕСКИЙ МЕТОД?

С этой точки зрения нельзя не пожалеть о том, что учение Канта вследствие трудности его проблем, сжатости изложения, чрезвычайно сложной разработки многочисленных, частично антагонистичных ходов мысли и неоднозначности находящейся в становлении терминологии не обрело столь ясного и определенного выражения, чтобы понятие критического метода, которое намеревался создать Кант, было бы своей само собой разумеющейся ясностью защищено от ложного понимания и неоспоримо признано как исторический факт. Новое, привнесенное в философию Кантом, выступало в обличье старого; не исключалась возможность толковать его учение, с одной стороны, в смысле прежнего эмпиризма, с другой - в смысле прежнего рационализма, и таким образом его новый принцип мог оказаться как бы между двух стульев. 260

Тем не менее историческое значение этого принципа несомненно. Ибо кантовская разработка проблем оказала непосредственно или косвенно такс; сильное влияние на всю философию XIX в., что понята эта философия может быть только исходя из учения Канта. Вся послекантовская философия - либо развитие и более или менее кардинальное усовершенствование кантовского принципа, либо борьба старых направлений в философии с его учением. После Канта не было создано ничего принципиально нового. Кое-где возобновлялись метафизические И психологические тенденции XVIII в., но всегда сильно модифицированные под воздействием кантовской философии. Великие метафизические системы немецкой философия отличаются от предшествующих им главным образом восприятием кантонских идей; отличие позитивизма наших дней от позитивизма энциклопедистов основано если оставить в стороне физиологическую и психологическую терминологию - только на влиянии кантовских идей и рассмотрении проблем критической философии; бессознательно и в скрытой форме это проявляется у французских и английских авторов, сознательно и ясно - у единственно оригинального немецкого позитивиста Карла Геринга; и наконец, психологизм, как его трактуют, например, Фриз и Бенеке или как он эволюционировал в области психологии народов, обязан своим несомненным превосходством над прежними теориями в этой области только усвоению критической философии. Величие кантианства состоит в том, что оно облагородило всех своих противников.

Однако противоположность критической философии направлениям, которые ей предшествовали, выражалась с различной степенью резкости. Против метафизических тенденций в философии новое учение выступало настолько решительно, что ему не грозила опасность быть отождествленным с ними; к тому же, в силу ряда исторических причин оппозиция критического метода метафизическому оказалась в центре внимания и была обострена до крайней степени.

261

Ведь долгое время трансцендентальная диалектика со всем ее аппаратом, разработанным для доказательства невозможности познания вещи в себе, считалась подлинным средоточием кантовской философии! Значительно большая опасность быть неправильно понятым грозила критическому методу в другом отношении. По логике вещей Канту приходилось в ряде разделов своего учения следовать прежним исследованиям "происхождения" представлений, и его привычка к современному ему рассмотрению философских проблем не позволила ему утвердить и ясно изложить им же установленное фундаментальное различие между понятиями "происхождение" и "обоснование"; уже Шлейермахер упрекал его в том, что основное различие между аналитическими и синтетическими суждениями оказывается с психологической точки зрения неопределенным и несостоятельным; впоследствии этот упрек постоянно повторялся. Кант сам был виновен в том, что установленное им новое понятие априорности очень скоро было сведено к старому представлению о психологическом приоритете и самое ценное в его учении осталось непонятным.

Тем более необходимо ясно показать фундаментальное различие, усвоение которого только и допускает возможность критического понимания философии; лучший путь к тому подвергнуть рефлексии главное различие методов, используемых в других науках, исходя из того значения, которое придавалось этому вопросу в прежней логике, когда преобладал интерес к познавательной цели естествознания.

Если проследить все различия в процессе научной аргументации, то они в конечном итоге сводятся к противоположности между дедуктивным и индуктивным методом, которая покоится на важнейшем отношении, лежащем в основе всего нашего мышления: на отношении между общим и особенным. Единая тенденция, которая господствует в нашем мышлении, может быть формулирована таким образом: мы стремимся понять, в чем состоит зависимость единичного от общего.

262

Поэтому отношение между единичным и общим - абсолютная основа научного мышления. В этом пункте расходятся научная и эстетическая функции: если взор художника любовно останавливается на особенном во всем его индивидуальном своеобразии, то познающий разум, так же как практически действующий, подводит предмет под общую форму представления, устраняет все для этой цели непригодное и сохраняет лишь "существенное". Громадное влияние Аристотеля на развитие науки состоит в том, что он сделал это основное отношение общего и особенного отправным пунктом своей метафизики и логики. Это основное отношение и его общее значение не затрагивает то, что общее и существенное в историческом исследовании имеет другой смысл, чем в естествознании, что в первом случае оно означает ценностную связь фактов, во втором - их закономерность ).

Таким образом, познание движется между двумя полюсами: на одной стороне находятся отдельные ощущения, на другой - общие положения, устанавливающие определенные правила возможных отношений или связей между ощущениями. Задача научного мышления - подвести ощущения с помощью логических форм соединения под общие положения. Именно поэтому в основе всех логических форм лежит отношение единичного к общему, зависимость единичного от общего. Все наше познание состоит в том, чтобы соединить самое общее с самым особенным посредством промежуточных звеньев, создаваемых нашим мышлением.

Следовательно, достоверность и истинность всех этих промежуточных звеньев коренится в последнем счете в достоверности и истинности указанных двух элементов, соединенных в них посредством логических операций: ощущений и общи» положений. Все, что лежит между тем и другим, выводится из ни» путем применения логических законов.

; Ср. об этом H-Rickert. Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung (Tubingen, 1902), с. 305. Отсюда само собой вытекает, что эти необходимые предпосылки всякого доказательства сами не могут быть доказаны. Всякая достоверность, основанная на доказательстве, есть достоверность опосредствованная; она всецело зависит от достоверности предпосылок доказательства. Но так как процесс доказательства не может быть бесконечным, то он должен иметь абсолютное начало, и оно должно содержаться в таких представлениях, которые сами уже не могут быть доказаны. Все доказуемое достоверно, опосредствованно; последние предпосылки всех доказательств достоверны непосредственно. Эта непосредственная достоверность присуща, следовательно, обеим диаметрально противоположным исходным точкам, ощущениям и общим положениям, согласно которым воспринимаются отношения между всем ощущаемым. Если эти общие положения назвать согласно обычному словоупотреблению аксиомами, то можно сказать: все человеческое познание обладает опосредствованной достоверностью, которая может быть добыта из логического подчинения ощущений аксиомам. Все положения, устанавливаемые и доказываемые в отдельных науках, - логически созданные промежуточные звенья между аксиомами и ощущениями; по отношению к аксиомам они - более или менее особенные положения, по отношению к ощущениям - положения более или менее общие.

Поэтому, как справедливо отметил Лотце, можно назвать "счастливым обстоятельством" то, что совокупность наших ощущений на самом деле допускает такое подведение под аксиоматические .предпосылки; обстоятельство это необходимо отнюдь не в том смысле, что его отсутствие невозможно мыслить, а лишь в том смысле, что наличность его безусловно требуется для возможности нашего мышления вообще. Наше убеждение, что мы должны иметь возможность перерабатывать посредством мышления наши восприятия, тождественно с предположением, что взаимные отношения всех наших ощущений могут быть подведены под наши аксиомы.

264

Если бы оба рода непосредственной достоверности, которыми мы обладаем, были совершенно несправедливы между собой или если бы их различие было таково, что наше логическое сознание не могло бы устанавливать связь между нами, то у нас не было 6ы никакого связующего мышления. Вместе с тем, однако, из формальной природы мышлений следует - мы не можем здесь останавливаться на этом подробнее, что указанные промежуточные звенья, в установлении которых состоит деятельность всех наук, могут быть доказаны лишь при использовании обеих исходных точек; из одних аксиом без обращения к особенному ничего не следует. Для того чтобы вывести что-либо из общего положения, надо, согласно принципу силлогизма, иметь особенное, которое подводится под субъект общего положения; чтобы перейти от общего положения к частному, надо знать отношение подчинения или деления, которое аналитическим путем из понятия получено быть не может, но должно быть получено из какого-либо другого источника. Так же невозможно создавать из ощущений с помощью одних формальных операций связующего мышления общие положения, которые должны служить связи ощущений; при этом всегда исходят не только из общей предпосылки, что такая связь действительно существует, но и из особенной предпосылки о выраженном посредством какой-либо категории способе этой связи, и лишь признав способ этой связи как последнюю большую посылку умозаключения, можно считать доказанной обработку фактов. Ни одни аксиомы, ни одни ощущения не могут доказать что-либо иное. Тот, кто владеет лишь общим, не обнаруживает в нем материала для выявления особенного; тот, кто стоит только перед массой особенного, не найдет пути к общему.

Поэтому противоположность дедуктивного и индуктивного методов определяется совершенно неверно, если утверждается, что , первый строит .доказательства, исходя не только из аксиом, второй только на ощущении, то и другое неверно. В математике также отдельные теоремы следуют из аксиом лишь потому, что они применяются к известным созерцательным комбинациям, представление о которых в самих аксиомах не содержится и не может быть выведено из них.

265

Теоремы о треугольнике следуют из аксиом .геометрии лишь при содействии самого представления о треугольнике, и понятие треугольника не может быть выведено из этих аксиом в силу какой-либо чисто логически- аналитической необходимости. С другой стороны, всякое индуктивное доказательство какого-либо единичного закона природы имеет свое последнее обоснование в предпосылке всеобщей закономерной связи между явлениями природы, которая открывается в их константной последовательности; без привлечения этой аксиомы всякое толкование подвергнутой наблюдению последовательности как "закон" и ожидание ее повторения несостоятельно и лишено основания.

Таким образом, доказательство всегда состоит в подведении особенного под общее. Принципы индукции также дает силлогизм и, с другой стороны, каждый силлогизм требует меньшую посылку для своей большей посылки. Поэтому противоположность между дедуктивным и индуктивным доказательствами - об исследовании и обнаружении истины здесь речь не идет - следует искать в пределах этого общего их основного характера. Он состоит в сущности в том, что дедукция подводит под общее положение особенное содержание представления, как бы оно ни было получено, чтобы вывести отсюда что-либо именно для данного особого случая; тогда как индукция, напротив, подводит группу фактов под общее положение, чтобы вывести отсюда положение, занимающее по степени своей общности промежуточное место между этими фактами и общим положением. Только в этом очень модифицированном и ограниченном смысле можно сказать, что дедуктивный метод переходит от общего к особенному, индуктивный же - от особенного к более общему. Первый предполагает данным особенное, второй - общее. Особенное, которое необходимо каждой дедукции, чтобы вообще выйти за пределы общего, есть либо произвольно совершенное созерцание, как в математике, либо основанное на опыте допущение ряда возможностей, как в юриспруденции, либо комплекс фактов, которые надлежит связать в целое посредством их отнесения к ценности, как в истории, либо данные в опыте специальные случаи более общих законов, как в дедуктивных отделах теоретического естествознания.

266

Напротив, общее, без которого невозможна индукция, состоит всегда в общих предпосылках соотнесенности и ценностном отношении содержаний представлений, в основных законах, самоочевидных для каждого нормативного мышления. Поэтому, применяя индуктивный метод, обычно не высказывают такие самоочевидные аксиомы, которыми этот метод постоянно пользуется; было бы педантичным и скучным упоминать при каждом индуктивном умозаключении о законе причинности, составляющем необходимую большую посылку для него. Однако здесь возникает опасность совсем упустить из виду это обоснование, считая, что предпосылки индуктивного доказательства исчерпываются фактами, которые ему даны. Таким образом и возник достойный сожаления взгляд, будто науку можно сгрести из отдельных фактов, как сор, сметаемый в кучу метлой. Неоспоримо во всяком случае, что в основе каждой познавательной деятельности отдельных наук как при использовании индуктивного, так и дедуктивного метода лежит признание аксиом, значение которых состоит в том, что лишь посредством них может быть доказано что-либо о фактах или из фактов, т.е. получена истина. Задача теоретической философии, логики, - не что иное, как излагать систему этих аксиом и показывать ее отношение к познавательной деятельности. Но столь же аксиоматическое значение, обусловливающее и обосновывающее все особенные функции, имеют в области этики и отчасти даже в области истории те общие цели, признание которых требуется от каждого и на основании которых оцениваются все особенные цели человеческой деятельности; в области эстетики - те общие правила воздействия, которыми может быть обоснована всеобщая сообщаемость определенного чувства. Расширяя обычное словоупотребление, можно говорить об этических и эстетических аксиомах, и в таком случае задача всех философских исследований может быть сформулирована следующим образом: проблема философии - значение аксиом. 267

В понятие аксиомы входит, как было указано выше, ее недоказуемость. Дедуктивно аксиомы доказаны быть не могут, ибо они образуют основу всякой дедукции и доказательство их потребовало бы признания еще более всеобщего, более непосредственного, т.е. аксиом еще более высокого уровня. Индуктивно они тем более доказаны быть не могут, ибо всякая индукция предполагает признание аксиом в пределах той области, в которой она совершается. Из этого следует, что философия не может пользоваться ни индуктивным, ни дедуктивным методом так, как ими пользуются другие науки. Значение аксиом не может быть выведено из чего-либо или доказано множеством отдельных случаев, в которых они показали себя значимыми. Следовательно, философия должна подходить к своей проблеме иным путем.

Кант назвал аксиомы, о значении которых идет речь в его Критике, априорными синтетическими суждениями, и три его главных труда исследуют их в трех названных выше областях. Если представить понятие Канта в его подлинном виде, вне терминологии, которая стала столь многозначима из-за искажения ее в психологии, то можно сказать: в философии речь идет о значении тех соединений представлений, которые, будучи сами недоказуемы, лежат с непосредственной очевидностью в основе всех доказательств.

Таким образом, для философии все сводится к тому, как показать эту непосредственную очевидность аксиом. Логической необходимости, с которой может быть доказана значимость аксиом, не существует. Поэтому возможно лишь одно из двух: либо выявить их фактическое значение, показать, что в действительном процессе представления, воления и чувствования эти аксиомы в самом деле признаются значимыми, что в эмпирической реальности душевной жизни они составляют значимые, признанные принципы, либо установить, что им присуща необходимость иного рода, необходимость телеологическая, что их значение должно быть безусловно признано для достижения известных целей. 268

В этом пункте генетическое и критическое понимание философии расходятся, и немецкая, основанная Кантом философия должна отмежеваться от всего того, что считалось философией до Канта или считается таковой после него. Для генетического метода аксиомы - действительные способы постижения, сложившиеся в ходе развития представлений, чувств и волевых решений людей и достигшие в них значения; для критического метода эти аксиомы, совершенно независимо от того, как далеко простирается их действительное признание, - нормы, которые должны иметь силу при условии, что мышление стремится признаваемым всеми способом к тому, чтобы быть истинным, воление - к тому, чтобы быть добрым, чувствование - к тому, чтобы постигать красоту.

Если в критической философии таким образом принимается телеологическая точка зрения, то это происходит без какого-либо метафизического гипостазирования понятия цели, и именно в этом проявляется фундаментальное отличие философии от других наук. Среди принципов объясняющих наук понятие цели отсутствует или занимает очень скромное место; суждение о степени, в которой какая-либо вещь или деятельность соответствует известной цели, не есть теоретическое суждение или утверждение, посредством которого может быть постигнута реальность вещи или деятельности. Телеология - не генетическое познание. О целях в объясняющей науке речь идет только в ограниченной области психологии, социологии и истории, где осознанное намерение должно быть принято во внимание в качестве одного из каузально и закономерно действующих факторов индивидуальной или общественной жизни. В остальном же понимание целесообразности каких-либо отношений не есть их каузальное познание І

*) Т-»

} В последнее время много говорят о том, что эволюционное исследование, занимающее столь важное место в объясняющей науке, принимает за принцип объяснения целесообразность живых существ и поэтому в основе своей носит телеологический характер, однако в этом отношении, благодаря двусмысленности слова "целесообразность", господствует невероятное смешение понятий. Целесообразность, которая интересует эволюционное объяснение, не есть нормативность, соответствие определенному идеалу, а есть просто жизнеспособность. С этой точки зрения целесообразным называется все, что жизнеспособно, каково бы оно ни было в остальных отношениях; и если в конце концов делается вывод, что в борьбе за существование сохраняет жизнь только целесообразное, то это не глубокая мудрость, а простая тавтология—аналитическое суждение: жизнеспособное сохраняет жизнь.

269

Телеологическая необходимость не объясняет действительность. Не надо, следовательно, опасаться того, что тот вид телеологической точки зрения, который здесь допускается в философском методе, может прийти в противоречие с предпосылками остальных наук; и антителеологический шум, столь часто возникающий в наше время, не коснется сказанного здесь. В своем отказе от вторжения в сферу объясняющих наук философия черпает

мужество признать идею телеологической связи принципов в своей совершенно особой области.

Таким образом, в известном смысле к критической философии в целом относится то, что Шиллер сказал об одном учении Канта: там, где оно не может доказать, оно "взывает к совести". Теоретическая философия не может дать доказательство своих аксиом; ни так называемые законы мышления формальной логики, ни принципы понимания мира, которые выводятся из категорий, не могут быть обоснованы опытом, но логика может сказать: ты хочешь истины, так подумай о том, что для выполнения этого желания тебе необходимо признать значение этих норм. Практическая философия не может вывести нравственные максимы ни посредством всесторонней индукции, ни из каких-либо теоретических положений метафизики, психологии или эмпирической социологии, но этика может обратиться к каждому со следующей аргументацией: ты убежден, что есть абсолютный критерий, позволяющий определить, что хорошо и что дурно; так вот, поразмыслив, ты поймешь, что это возможна лишь в том случае, если значение определенных норм признано непреложным.

270

Эстетическая философия не может доказать необходимость правил красоты ни посредством теоретического познания мира, ни путем опроса всех или хотя бы многих эстетически одаренных индивидов; но заставить нас понять, что красота может быть чем-то большим, не просто приятным индивидуальным впечатлением, можно только в случае, если мы признаем общезначимую норму. Признание аксиом всегда обусловлено целью, которая должна быть предпослана в качестве идеала нашему мышлению, волению и чувствованию. Тому, кого покоробит, что в критическом методе необходима подобная основная предпосылка, следует напомнить, что, применяя генетический метод, приходится прибегать к гораздо более многочисленным и специальным предпосылкам, не достигая при этом удовлетворительного результата. В первую очередь к ним относятся все аксиомы, без которых вообще не может быть объясняющей теории, все те, посредством которых только и может быть обоснована констатация фактов и толкование их связи. Для обоснования какой-либо "теории" должно быть дано все содержание системы теории познания, и это же относится к фактическому установлению и генетическому рассмотрению аксиом. Следовательно, при этом должна быть с самого начала допущена не только значимость законов так называемой формальной логики, но и тех законов теории познания (например закон причинности), об исследовании которых идет речь. Что касается аксиом, формальной логики, правил умозаключения, то само собой разумеется, что значение их должно быть заранее признано во всяком исследовании, следовательно, и в том, которое относится к ним самим. Как только начинают вообще размышлять, пусть даже о самом мышлении, приходится применять максимы правильного мышления даже в том случае, если цель состоит в установлении значимости их самих; для того чтобы вообще понимать друг друга, необходимо применять значимые для данного вопроса нормы, даже если делается только попытка исследовать, каким образом вообще приходят к пониманию друг друга.

271

Обращаться к логическим исследованиям, не умея правильно логически мыслить, по истине сходно с желанием '"научиться плавать, не входя в воду". Это признавали все разумные логики, и оно не может служить упреком ни одному логическому методу, ибо относится ко всем точкам зрения без исключения. Однако предпосылки генетического метода отнюдь не исчерпываются этими формальными определениями; каждая констатация фактов и каждая основанная на них или относящаяся к ним теория всегда покоится, как было указано выше, на общих "предубеждениях", под которые мы подводим наши восприятия по отдельности или в целом, и именно они являются теми аксиомами теории познания, значимость которых должна быть доказана. В первую очередь это относится - что понятно само собой и не нуждается в дальнейшем обосновании - к попыткам, которые под влиянием эмпирической тенденции нашего времени предпринимаются, чтобы превратить философию в своего рода естествознание, в "индуктивную" дисциплину.

. Но каждая "теория" такого рода нуждается в большом и обширном материале либо только психологических, либо психологических и исторических знаний. Показать, что аксиомы действительно значимы и объяснить, как они достигли этой значимости в ходе естественно закономерного процесса душевной

жизни человека, можно только отчасти с помощью психологии, отчасти с помощью истории культуры (в самом широком смысле слова). Поэтому для генетического метода психология и история культуры составляют истинную область философского исследования. Данные этих эмпирических наук служат ему главным материалом познания; философия же для этого метода не что иное, как направленное на аксиомы психологическое и культурно- историческое исследование. Перед нами "безнадежная попытка" обосновать посредством эмпирической теории то, что составляет предпосылку каждой теории.

Но даже если допустить всю массу этих специальных предпосылок, остается совершенно непонятным, чего хотят достигнуть с помощью такого эмпирическо-генетического метода исследования аксиом.

Высшее, чего можно достигнуть на этом пути, всегда окажется лишь констатацией и объяснением на основании законов психической жизни того, что аксиомы действительно значимы. Но с этим доказательством и объяснением дело обстоит, по-видимому, столь же неблагополучно, как с самой фактической значимостью аксиом. Если "быть значимым" в фактическом смысле означает быть признанным или служить фактически определяющим принципом, то аксиомы действительно "значимы" только для отдельных случаев и иногда, но не во всех и не всегда. И это относится так же к роду, как к индивиду. Ибо против утверждения фактической значимости аксиом могут быть с полным правом высказаны все те возражения, которыми Локк опровергал наличие так называемых врожденных идей; и совсем не надо обращаться к ботокудам и другим интересным народностям, чтобы узнать, что во всей обширной сфере психической жизни людей нельзя обнаружить что-либо действительно общезначимое, - разве что так называемое влечение к счастью, которое в качестве чисто формального понятия, означающего стремление к удовлетворению желаний, какими бы они ни были, возвышенными или низменными, обнаруживается повсюду и во все времена. И совершенно последовательно эмпирический метод психологии констатировал общезначимость только этого стремления к счастью, что, впрочем, принесло ему большой успех у черни, которой этим не было сказано ничего нового. Но установить фактическую общепризнанность какого-либо общего положения, закона мышления формальной логики или аксиомы теории познания, нравственной максимы или эстетического правила невозможно. Дети и идиоты повсюду выступят как негативные инстанции, и даже если отказаться от привлечения их, то и взрослые экземпляры вида homo sapiens ; оказываются столь разнообразны, что и для них ничего не может быть общепризнанным. Общезначимое не может быть найдено ни посредством индуктивного сравнения всех индивидов и народов, ни посредством дедуктивного выведения из понятия "существа" человека.

Человек разумный (лат.). 273

Поэтому тот, кто действительно и со всей серьезностью хотел бы стоять в этом вопросе на точке зрения "чистого опыта", должен был бы прийти к выводу, что все разговоры об общезначимом вообще - не более чем просто произвол, В ходе естественно необходимого процесса духовной жизни у индивидов, а также у народов формируются известные общие способы восприятия действительности.

чувством субъективной достоверности; это чувство, которое Юм назвал belief , Якоби неудачно перевел как "вера", Шлейермахер назвал чувством убежденности, заставляет каждого человека притязать на то, чтобы все остальные мыслили, желали, чувствовали так же, как он. Для психологического исследования все эти формы апперцепции одинаково необходимы. И с этой точки зрения совершенно нельзя себе представить, как можно решить, что одна из них имеет больше права на признание, чем другая. Генетическое объяснение так же, как фактическая констатация, касается всех их в одинаковой мере. Поэтому для генетического объяснения нет абсолютного критерия, и все убеждения рассматриваются как одинаково правомерные, ибо они одинаково естественно необходимы. Для него все эти общие положения и основанные на них суждения обладают лишь относительной ценностью, отчасти для определения точки зрения индивида, отчасти для совместной психической жизни исторически обусловленного общества.

Таким образом, чисто эмпирическое понимание кардинального философского вопроса неизбежно приходит к релятивизму.

; Здесь - убеждение (англ.).

274

Подобно тому как в ясном течении эллинской духовной жизни все формы постижения мира принимают с типичной простотой и величием строгие, ясные очертания, так и этот вывод убедительно использовался софистами, и все последующие системы релятивизма, такие, как учение энциклопедистов или современный позитивизм, являют собой лишь переработанные и приспособленные к велениям времени повторения протагоровского высказывания: " navrrnv xpq^mrnv^sxpov avvprnnoq" ) Однако с этим релятивизмом дело обстоит не столь серьезно, как может показаться боязливым людям. Там, где он выступает как научная теория, он не более чем чудовищный самообман. Ибо именно тем, что он хочет быть теорией, он молчаливо признает все те предпосылки, которые вообще только и позволяют разработать и обосновать теорию. Если делается попытка доказать какое-либо положение с точки зрения релятивизма, то тем самым допускается, что установить факты общезначимым образом можно и можно также прийти на основании их к выводу, который должны признать все. Релятивизм сам подтверждает то, что он опровергает, а именно значимость теоретико-познавательных принципов и логических норм. Если же такая попытка не предпринимается, то остается только, подобно некоторым болтунам среди греческих софистов, заявить, что в сущности вообще ничего нельзя утверждать, причем это можно считать самым мудрым завершением такой мудрости. В области теории по крайней мере все, даже нигилистские и релятивистские системы, признают значение аксиом и наличие обязательной для всех нормы. Чем больше доказательств нагромождает релятивист, тем смешнее он становится, ибо тем убедительнее опровергает то, что хочет доказать. Поэтому и не существует действительно серьезной научной теории релятивизма; мнение же, что для каждого значимо то, что представляется ему таковым, действительно бытует, но лишь как малозавидная разновидность житейского убеждения.

Человек - мера всех вещей (греч.). 275

Релятивизм - это "философия" пресыщенного человека, который ни во что больше не верит, или столичного бездельника, который, пожимая плечами, отпускает наглые шуточки и готов сегодня говорить одно, а завтра иное.

Поэтому представители генетического метода также постоянно стремятся спасти понятие нормативного и общезначимого; для этого им открыты два пути, иногда соприкасающиеся друг с другом. Если от действительной общезначимости приходится отказаться, то нормативность можно как будто определить отчасти посредством количественного соотношения, отчасти с помощью исторического процесса. Если не существует ничего, в чем согласны все люди во все времена, то, с одной стороны, всегда можно обнаружить общее мнение широких масс, с другой - несомненный прогресс, в ходе которого в истории человечества аксиомы и нормы постепенно достигают, по крайней мере для большинства людей или для "лучших" из них, "действительной значимости". Действительную значимость следует искать либо у большинства, либо констатировать в историческом процессе.

Ссылка на массы имеет то преимущество, что кажется особенно убедительной; суеверная приверженность большинству относится к особенностям нашего времени. Благодаря нашему естественнонаучному способу исследования мы дошли до того, что можем определить безумие (которое развивается ведь столь же необходимо, как и "нормальное" мышление) как движение представлений, только отступающее от обычных форм, что в преступнике мы видим лишь несчастного, который почему-либо, столь же закономерно, как и мы все, желает и действует иначе, чем это одобряется большинством. То, что прежде называлось ненормальным, скоро будет для нас только необычным. Но в великом царстве естественной необходимости необычное столь же правомерно, как и обычное: здесь нет вообще права, а есть только сила, существование; и реакция большинства против личности, отступающей от его привычек, покоится лишь на грубом "праве" сильного. Не имея иной точки зрения, кроме фактической констатации и генетического объяснения, нет ни малейшей возможности определить сравнительную ценность отдельных явлений: то, что признает большинство, как бы велико оно ни было, не есть еще тем самым правильное. Наука должна протестовать против внесения в нее приемов нынешней политики. Количество фактического одобрения никогда не может служить доказательством нормативности. Большинство столь же легко может заблуждаться, как и отдельный человек, и еще вопрос, на чьей стороне большая вероятность истины. Если бы кто-нибудь захотел серьезно защищать мнение, что норму надо искать в убеждении большинства, то его следовало бы лишь спросить, неужели большинство никогда не ошибалось и не заблуждалось. Подчинение суждению массы было бы печальным исходом философских исканий.

Подобное же преклонение перед грубым фактом мы видим, когда, исходя только из генетического объяснения, критерий для "значения" аксиом ищут в истории, полагая, что нормативное можно найти в том, что в ходе исторического прогресса достигает все более глубокого, непоколебимого и широкого признания. Здесь, наряду с другими, принимается предпосылка, что в ходе исторического процесса разум посредством своего естественно необходимого развития сам достигает должного уровня, и понимание нормативного конституируют, по-видимому, посредством размышления над историческим прогрессом. Даже допуская, что к тому же отнюдь не бесспорно, справедливость этого предположения, остается еще определить, что следует называть в историческом процессе прогрессом, т.е. улучшением, приближением к нормативному и разумному. Каждый ведь, надо надеяться, согласится, что совсем не всегда более позднее ео ipso*) есть как таковое и лучшее. Изменение не есть прогресс.

*) Тем самым (лат.).

277

Это звучит весьма тривиально и кажется само собой разумеющимся. Но, высказывая эту тривиальность, мы, быть может, касаемся открытых ран нашего времени. Ибо чем большее влияние обретает чисто генетическая точка зрения, тем легче возникает заблуждение, будто и в культурном развитии новое - всегда лучшее и более достойное признания. С точки зрения объясняющей теории существует только более раннее и более позднее, только изменение; является ли изменение прогрессом, не может быть решено с помощью одного только генетического исследования; для этого необходим масштаб, представление о цели, в зависимости от которой определяется ценность изменения. Поэтому тот, кто вообще говорит о "прогрессе" в истории, вынося свое суждение о процессе, подлежащем генетическому объяснению, принимает сознательно или бессознательно, в качестве масштаба какой-либо идеал, какуюлибо цель или норму, чтобы, соотнося с ними, определить одни изменения как прогресс, другие - как остановку в развитии или регресс. Чисто натуралистическому пониманию ведомы только необходимые изменения и совершенно неизвестна их ценность. От исторического исследования можно ожидать обнаружения прогресса в том случае, если оно исходит из цели, в соответствии с которой можно определить прогресс; оценивающая история возможна только для целеполагающего сознания. Поэтому тот, кто хочет вывести значимость аксиом из исторического прогресса, должен уже иметь принцип, в соответствии с которым он определяет, что следует называть прогрессом; следовательно, он должен либо уже предпосылать сознание аксиом в качестве масштаба для оценки исторических явлений, либо признавать "значимой" аксиомой для каждого момента истории то, что именно тогда достигло некоторого общего познания и применения. В последнем случае результатом был бы исторический релятивизм, который еще никто серьезно не утверждал; в первом случае исследование исторической эволюции втайне опирается на предпосылку абсолютной значимости, в соответствии с которой оно оценивает исторический процесс.

278

Установив или допустив значение аксиом, можно легко показать, как они получили в историческом развитии человечества фактическое признание и что именно в этом и состоит исторический прогресс. Для того чтобы обнаружить в истории разум, надо обладать не только знанием истории, но и знанием разума.

"Критика исторического разума" есть, таким образом, весьма похвальное предприятие; но она должна быть именно критикой и в качестве таковой нуждается в масштабе. Рассматривая историческую эволюцию "совершенно непредвзято", мы найдем, что люди верили то в одно, то в другое, признавали то одно, то другое; мы сможем констатировать те явления языка и те исторические движения мысли, которые дали повод к этим убеждениям; нам удастся также установить, какие аксиомы признаются в данное время теми привилегированными слоями человечества, которые сами себя называют культурными народами; но со всем этим мы не выйдем за пределы простого факта, и то обстоятельство, что каузально обусловленный процесс родовой жизни человечества привел к признанию известных положений, ничего не говорит в пользу абсолютного их значения или их правомерности: легко могло ведь случится, что вследствие неудачного первоначального направления духовного развития и постоянного накопления ассоциаций представлений под влиянием повседневных потребностей, все это развитие привело к одним заблуждениям и нелепостям, которые мы только потому считаем истиной, что со всех сторон окружены ими. Поэтому если генетический метод в разработке так называемой психологии народов, которая составляет наиболее выдающееся и благородное его проявление, при помощи языкознания и истории культуры раскрывает перед нами постепенное возникновение аксиоматического сознания индогерманской расы, то он выполняет этим высокую историческую задачу, но не разрешает философской проблемы: ибо "значение" аксиом никоим образом не может исчерпываться тем, что они в силу исторической необходимости получили признание у известных групп человечества; и прогресс, который при этом обнаруживается в истории, может быть назван таковым только потому, что представитель этого метода уже с самого начала предполагает значение аксиом и видит прогресс во всем, что приводит к их сознанию и признанию6-*.

279

Таким образом, оказывается, что генетический метод может выявить только определенные пределы значимости аксиом и при этом все-таки должен принимать во внимание их нормативное значение. Количественных и временных отношений недостаточно, чтобы связывать с этими аксиомами какое-либо более высокое право, чем присущее любому другому продукту психического механизма, и все исследования исторической эволюции, как и все эмпирические науки, предполагают уже всю систему нормативного сознания. Напротив, критический метод, если оставить в стороне подчинение формальным правилам мышления, без которых, как упомянуто выше, вообще невозможно мышление, нуждается лишь в одной общей предпосылке, а именно в том, что существует нормативное сознание, чьи принципы должны быть признаны, поскольку вообще что-либо может иметь общезначимость. Под общезначимостью, о которой здесь идет речь, следует понимать не действительное признание, а лишь долженствование этого признания. Независимо от того. как далеко простирается фактическое признание, критический метод исходит из убеждения, что существуют общие ценности, и для того чтобы их достигнуть, эмпирический процесс представления, воления и чувствования должен проходить в тех нормах, без которых достижение этой цели немыслимо; эти общие ценности являют собой истину в мышлении, добро - в волении и поступках, красоту - в чувствовании, и эти три идеала, каждый в своей области, выражают только требование того, что достойно общего признания. Это достоинство нельзя, конечно, вычленить из фактического процесса признания; оно обладает непосредственной очевидностью, благодаря которой оно, будучи осознано в каком-либо эмпирическом содержании, влечет за собой его фактическую значимость.

Следовательно, предпосылку критического метода составляет вера в общезначимые цели и их способность быть познанными в эмпирическом сознании. Тот, кто не обладает этой верой или хочет, чтобы ее "доказали", кто искусственно - ибо от природы это убеждение имеют все - пытается уговорить себя, что нет ничего общезначимого, - пусть остается при своем мнении, критическая философия не для него. Логик не обращается к тому, кто отрицает, что существует принуждение, действующее в нормативном мышлении, этика не имеет в виду того, кто не признает ни одного требования правильного воления, а эстетика - нелепость для того, кто отрицает сообщаемость, на которой основана сущность эстетического впечатления. Философское исследование возможно только в среде тех, кто убежден, что над их индивидуальной деятельностью стоит норма общезначимости и что ее можно найти.

Приняв эту предпосылку, критический метод сразу же попадает в логический круг. Тот, кто пользуется этим методом, должен заранее предположить, что он, а также тот, к кому он обращается со своим исследованием, обладает, по крайней мере в известных пределах, нормативным сознанием. Эстетика может найти принципы хорошего вкуса только у тех, у кого она их заранее предполагает. И где искать этике принципы морали, если не в сознании всех тех, которые, как предполагается, правильно судят и действуют? И логика также может искать принципы истинного представления только у тех, кто, как она с самого начала полагает им следуют. Все три науки исходят, таким образом, из идеала человека, признающего нормы, который они заранее допускают, чтобы его изобразить.

281

К этому также относится сказанное некогда Лотце: "Поскольку этот круг неизбежен, надо его тщательно совершать*. Для этого прежде всего необходимо отвести самый серьезный упрек, который именно в данной связи может быть сделан критическому методу. Ибо все те, кто имеет в виду нормативное сознание и должны для этого предполагать его у себя и у других, являются эмпирически определенными индивидами, и в силу психологической необходимости то, что в ходе исторического процесса сложилось в них как аксиоматическое сознание, будет в их глазах непосредственно обладать высшей очевидностью нормативного сознания, т.е. фактически значимое для них они примут за общезначимое. Критический метод совершит величайшую ошибку, если возведет точку зрения философствующего индивида до абсолютной нормы, и будь это так, критический метод был бы просто осужден.

Эта серьезная опасность действительно существует, и она уже достаточно часто, особенно в этике и эстетике, вела к серьезным заблуждениям. В абсолютизации исторически определенных способов восприятия, вызванных особыми социальными или даже индивидуальными условиями, именно и упрекали большей частью критический метод, противопоставляя ему в этом отношении генетический метод. И такая опасность представляется в самом деле неизбежной, если исходить из того, будто достаточно просто вспомнить о том, что должно быть признано всеми, будто чувства очевидности достаточно, чтобы убедить человека, что он имеет дело не просто с индивидуальным мнением или с мнением, разделяемым рядом людей. Обманчивость субъективной очевидности - то, на что может натолкнуться этот метод.

Но именно здесь трудности устраняются правильным применением того принципа телеологической связи, который впервые ввел в критическую философию Фихте.

282

Если вопрос сводится к тому, чтобы выделить из верования, которое отдельная: личность в силу исторической обусловленности своей психической жизни считает нормативным и аксиоматическим, все элементы, имеющие исключительно эмпирическое происхождение, то, согласно всему вышеизложенному, это невозможно выполнить путем сравнительной индукции или генетического исследования, так что остается лишь отыскивать нормативное при помощи телеологического исследования. Исходя из своей единственной предпосылки, что существуют представления, волевые решения и чувства, которые могут вызвать всеобщее одобрение, критический метод должен довести до сознания все те формы психической жизни, необходимость которых в качестве условий для реализации указанной задачи может быть установлена, и при этом не опираться ни на какие конкретные единичные определения действительной психической жизни. Только к этому может сводиться смысл требования, чтобы установление аксиом и норм, имеющих априорное значение, само не носило эмпирического характера.

Таким образом, система логики представляет собой совокупность принципов, подлежащих телеологической разработке, без которых было бы невозможно общезначимое мышление; нормы этики носят характер средств, способствующих достижению такого ведения и поведения, которое заслуживает всеобщего одобрения; правила эстетики - условия, при которых только и может проявиться сообщаемое всем чувство. Все аксиомы, все нормы - независимо от их особенного содержания, от их исторической обусловленности оказываются средствами для единственной цели - для общезначимости. Нет логики, если, независимо от содержания представлений в каждом отдельном случае, не существует известных способов соединения и упорядочения, имеющих значение законов мышления; нет этики, если, независимо от эмпирического определения наших мотивов, не существует известных норм их .соотношений; нет эстетики, если при любом содержании отдельных созерцаний и вызываемых ими чувств не существует определенных правил, регулирующих способ их совместного действия.

Непреходящее величие и историческое влияние Фихте состоит в том, что он ясно постиг этот телеологическии характер критического метода и видел задачу философии в установлении системы необходимых (в телеологическом смысле) действий разума.

283

Поэтому все то, что Кант называл созерцаниями, понятиями, принципами, идеями, максимами, правилами и т.д., Фихте расположил в некоем ряду, чтобы постигнуть значение каждой из этих нормативных функций как одной из звеньев в систематическом решении общей задачи сознания: он дедуцировал нормативное сознание как телеологическую систему. Причина того, что вплоть до сегодняшнего дня лишь очень немногие поняли эту мысль, заключается, наряду с некоторыми странностями изложения, главным образом в той метафизической тенденции, которую Фихте придал своему построению; выводы из этой тенденции, противоречащие обычному мнению, были достаточны, чтобы лишить его симпатий толпы.

Однако более глубокая ошибка "Наукоучения" состоит в том, что в ней считается возможным дедуцировать из одного только определения цели (формулированной как задача эмпирического Я стать всеобщим Я!) и средства к ее осуществлению. Поэтому, чтобы телеологически конструировать переход от одного "действия разума" к другому, оказалось необходимым создавать противоречия, разрешение которых должно двигать сознание вперед1), и тем самым критический метод превратился в метод диалектически и. Но этот метод, как и всякая другая дедукция, неспособен вывести из своего принципа все многообразие особенного. Телеологическая конструкция также нуждается не только в определении цели, но и во внимании к материалу, с помощью которого эта цель должна быть осуществлена.

Впрочем, и это нужно особенно подчеркнуть, в противоположность характеру предпосылок генетического метода, эта конструкция не нуждается в материале для обоснования телеологического построения аксиом и норм, но она тем более нуждается в нем, чтобы найти аксиомы и нормы и довести

их до сознания.

*)

Подробнее об этом см, в "Истории новой философии" автора (т. 2, Лейпциг, 1899.сг 204; 284

Как вообще - будь то в индивидуальном разуме или в разуме рода - нормы доходят до создания посредством отдельных актов опыта, для которых в этих нормах следует искать обоснование и оправдание, так и философия может решить свою задачу установить нормы, только руководствуясь опытом; перед лицом отдельных действий, которые она находит в опыте, философия устанавливает, каким требованиям они должны удовлетворять, чтобы быть признаны общезначимыми. Знать надлежит не конкретное содержание материала, а общий его характер, чтобы осознать задачи, которые должны быть с его помощью решены1).

Логика может на основании даже самого общего ознакомления с механизмом представлений констатировать, что не существовало бы ни совместного мышления, ни общезначимого его результата, если бы не было формальной логической необходимости. Сущность этой необходимости, которая сводится к "аксиоме последовательности", можно формулировать следующим образом: признав какие-либо представления истинными, следует признать истинными и связи и сочетания, вытекающие из них на основании логических норм (которые следует затем искать). Положение, что тот, кто допустил посылку, должен признать и логически вытекающие из нее выводы, является настолько очевидным расширением старого правила "вместе с основанием дано и следствие", что, как и оно, может считаться принципом доказательства, но вместе с тем выражает и общий характер логической необходимости. Точно так же, принимая во внимание искомую цель - общезначимость, можно из размышления над психологически известными функциями одобрения и неодобрения телеологически пояснить, что утверждаемое не должно быть отрицаемо, и формулировать это как закон

противоречия.

*)

Очень хорошо развил это в применении к логическим вопросам Лотце во введении к своей "Логике" (1874). 285

Наконец, по отношению к воздержанию от суждения, лежащему между утверждением и отрицанием, можно применить принцип, согласно которому ты должен высказываться проблематически во всех тех случаях, где нет

достаточных оснований ни для утверждения, ни для отрицания, и принцип этот может быть формулирован как закон достаточного основания.

Как бы велика ни была самоочевидность этих положений, вытекающих из подчинения механизма представлений задаче общезначимости мышления, все же поводом для уяснения этих аксиом или норм могут служить только эмпирически известные условия движения представлений. Правда, основание для значения аксиом лежит не в этих поводах к ним; но они образуют как бы леса, которые нам необходимы для работы над построением нормативного сознания. В дальнейшем своем развитии, при отыскании отдельных норм мышления, логика также должна постоянно обращаться к формам соединения представлений, описанным, хотя бы и в самой грубой форме, в эмпирической психологии, чтобы с помощью этих данных корректно формулировать свои законы. Лишь в отдельных, более узких областях между логическими нормами обнаруживается отчасти логическая же связь, отчасти связь телеологическая; первая, например, - в отношении некоторых умозаключений к выводам, вторая во взаимной связи категорий, например, если обнаруживается, что проблема субстанциальности может быть решена только через посредство понятия причинности и т.д.

Таким образом, даже в наиболее совершенной и систематической философской дисциплине, в логике, обнаруживается то обстоятельство, что замкнутая по своей внутренней природе система норм лишь в отдельных местах непосредственно открывает свою связь нашему сознанию, но что в общем мы вынуждены при уяснении отдельных норм и их телеологического значения для достижения общезначимости опираться на те эмпирические предпосылки, которые содержатся в фактическом процессе индивидуальной и социальной духовной жизни.

286

Отсюда ясно вытекает то положение, которое должна занять критическая философия по отношению к эмпирической психологии, Так как мы лишены возможности дедуктивно вывести из самой идеи общезначимости как высшей цели все частные условия ее осуществления, другими словами, так как нормативное сознание доступно нам не само по себе, а лишь в его отношении к эмпирическому сознанию, то философия нуждается в эмпирической психологии, как в руководящей нити, чтобы в систематической форме устанавливать отдельные аксиомы и нормы. Но общие представления о психических функциях, заимствуемые при этом из эмпирических знаний, отнюдь не обосновывают а свою очередь норм и общих принципов, обнаруживаемых телеологическим методом через их посредство. Обоснование аксиом и норм лежит исключительно в них самих, в телеологическом значении, которым они обладают в качестве средств к достижению общезначимости, И там, где такое их значение может быть обнаружено, мы вправе видеть не только чисто индивидуальную или исторически обусловленную очевидность, но и имманентную необходимость телеологической связи.

Философское исследование заимствует от эмпирической психологии прежде всего тройственное деление психических функций, повторяющееся в тройственном числе философских дисциплин; при этом совершенно ясно, что это деление ни в коем случае не образует познавательной основы философии, а служит лишь руководящей нитью, в которой она нуждается вследствие невозможности дедуктивного выведения норм. Ту же роль в отдельных частях философии играет деление, которое устанавливает эмпирическая психология для своих объектов. Даже если бы эмпирическое деление было опровергнуто, это затронуло бы, может быть, философскую классификацию, но не достоверность норм и аксиом, которая не опирается на эти эмпирические психологические понятия, а лишь осознается посредством них.

Однако именно то обстоятельство, что философия таким образом подчинена руководству эмпирической дисциплины, служит причиной того несовершенства, с которым она только и может выполнить свою задачу - установить систему аксиом и норм. 287

Отдельные положения предстают перед нами отдельными группами так, как они были найдены телеологическим исследованием на основе опыта; но если они и не находятся в противоречии между собой, то все же мы далеки от познания их последней связи. Мы находим отдельные законы мышления, формальные правила и аксиомы миропознания, мы устанавливаем нормы морали, сознание долга и социальности; но мы не знаем, в какой связи они находятся, как они себя взаимно обусловливают. Требование, которое философия тождества предъявила кантианству - вывести из единого принципа все результаты, найденные на периферии сознания, - не только еще не выполнено, но и вообще не выполнимо. От диалектики философия должна вернуться к критическому методу. 288