КОНЦЕПЦИЯ АМЕРИКАНО-СОВЕТСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Сравнительный анализ — метод, который широко применялся в многочисленных трудах 3. Бжезинского,— использован в таких известных работах этого автора, как «Между двумя эпохами. Роль Америки в технотронную эру» а также упоминавшаяся выше книга, написанная им совместно с С. Хантингтоном ”, и др. Вторая из этих работ отличается особенно подробным сопоставлением политического строя СССР и США. Авторы рассмотрели здесь аппараты управления, роль партий, положение руководящих деятелен, влияние интеллигенции, каждый раа обращая специальное внимапие на исторические традиции и сформировавшиеся на их базе национальные идеологии. Они пришли к выводу, что при отдельных второстепенных чертах сходства полностью преобладают глубокие различия между СССР и США. причем СССР якобы свойственны «доктринерский абсолютизм*, «фанатизм», «романтика террора и революции», а США — стремление к «гармонии интересов», эволюционным методам, компромиссу, законности, морализму, вытекающим из наличия большого «среднего класса» и опоры на него правящих кругов, а также из плюралистической внутренней структуры. «Идеология и революция — ключевые слова для русского политического развития, консенсус и эволюция —для описания Америки» ”.

Задачу своей книги 3. Бжезинский и С. Хантингтон сформулировали как ниспровержение либеральной теории конвергенции. Под эту цель и выстроен весь материал. Следует признать, что невозможность конвергенции в смысле постепенного сближения строя обоих государств и образования некой средней, промежуточной структуры (по мысли либералов, в основном все же капиталистической) достаточно убедительно доказана авторами. Как известно, советская точка зрения также отвергает конвергенцию, утверждая тезис о коренной, социально-экономической противоположности двух систем. Однако между двумя этими позициями существует принципиальное различие: впадая в тривиальный шовинизм. 3. Бжезинский и С. Хаптингтон приписали американскому строю все добродетели, а советскому — лишь негативные черты. Помимо основной, заявленной с первых же строк цели книги — доказать невозможность копвергенции, авторы параллельно проводят идею о том, что якобы из всего строя Советской страны, из русских исторических традиций вытекает агрессивность СССР.

Эта идея звучала уже в полный голос в выступлениях 3. Бжезинского начала 80-х годов. «Советский вызов» международной системе, писал этот автор, связан с «органическим экспансионизмом». Поскольку эволюции СССР к плюралистическому режиму ожидать не приходится, поскольку советская страна — «одномерная держава», она является препятствием к созданию единой международной системы, и Западу остается лишь одно — противостоять Советам военпой силой”. По сути дела, от тезиса о невозможности конвергенции 3. Бжезинский перешел к тезису о невозможности мирного и равноправного сосуществования государств двух систем (если и поскольку советская политическая система пе изменится). Особенно претенцпозво и с немалым апломбом развивал ту же явно несостоятельную концепцию Р. Пайне, подкрепляя своя выводы предвзято толкуемым историческим материалом. Анализируя современный советский внешнеполитический курс, в частности разрядку, он начинает... с XVI в. В то время, утверждает он, «климат и топография не позволяли прокормить излишне плотное население», и Россия приступила к завоеваниям, в течение 150 лет каждый год присоединяя «территорию, равную целой Голландии».

Помимо этого, в свою аргументацию Р. Пайпс включает «семь веков» (т. в. уже с XIII в.?) доминации государства и «бюрократически-милитаристской элиты», а также особенно «неотразимый» довод — русские пословицы (например, толкуемая в государственном смысле как некое политическое руководство пословица «На то и щука в море, чтобы карась не дремал» или выкопанная из клеветнических апналов и вряд ли знакомая кому-либо из русских людей пословица «Беи русского — часы сделает»). Завершается эта серия аргументов не менее «неотразимой» связью с современностью: в Советском государстве управляют выходцы из крестьян, а русский мужик, клевещет Пайпс, ?раб в течение четырех веков с коротким перерывом в 1861 — 1928 гг.» и потому верит лишь в силу, жестокость, хитрость *°. Таковы, по мнению Р. Пайпса, традиции, продолжающие действовать и в наше время.

Желание очернить советскую внешнюю политику настолько- сильно владеет автором, что он, будучи профессиональным историком, забывает элементарные правила своего ремесла: принцип историзма, необходимость видеть эволюцию строя и традиций, особенно в результате таких коренных переворотов, какой произвела в экономике, государственном строе, в психологии советского народа Октябрьская социалистическая революция, наконец, знание и достоверности фактов. Об этом свидетельствует вздорность ряда утверждений автора, например о «плотности населения» в XVI в. (централизация была вызвана противоположными причинами: разбросанностью жителей, трудностями их мобилизации для общенациональных нужд, а присоединенные территории заселялись с большим трудом и крайне медленно), о «доми- нации государства и бюрократии» — ни больше нп меньше как с периода раздробленности и войн между многочисленными княжествами. Серьезный и сложный вопрос об особой ролп государства в истории России превращается под пером Р. Паппса в плоский вывод о «рабской психологии» и т. д. и т. п.

Р. Пайпс продолжал развивать свои исторические аргументы п в работах, опубликованных в 80-е годы. В 1981 г. вышел его сборник, включивший восемь очерков, написанных в «десятилетие разрядки». Здесь он вновь возвращается к излюбленной теме о «постоянных факторах, которые образуют фундамент советской политики, ее психологические, исторические п культурные основы», указывая при этом в предисловии, что правильность его вы водов подтверждается... аналогичном оценкой курса СССР президентом Р. Рейганом! •'

Приняв христианство не от Рима, а от Византии, Россия «отрезала себя от Европы*, писал он, унаследовала «необычайно консервативный, аптпинтеллектуальный и характеризующийся ксенофобией этос», ортодоксальность и «высокое мнение о себе». Неизменной чертой ее внешней политики стал «изоляционизм» вплоть до Петра I. но и дальнейшее «западничество» оказалось неглубоким (он ссылается на Р. С. Кэсльри, который говорил об Александре I как о «калмыцком князе»). Октябрьская революция, по утверждению Р. Пайпса, «вновь отрезала Россию от Запада». причем «новая религия — коммунизм» — утвердила идею, что нечему учиться у Запада, кроме технологии.

Такого рола измышлениям о «самоизоляции» СССР (на деле речь шла о всем известном непризнании Советского государства Западом, о мерах против интервенции империалистических стран 1918—1920 гг.) и якобы присущей СССР «психологии превосходства» противопоставлялся умилительный образ США, в описании которых не было н помина о кризисах и безработице, жестокой дискриминации «цветных» и оскорбительном обращении с ними, о войнах и интервенциях типа вьетнамской, о всевластии монополий, значении военно-промышленного комплекса и других достаточно типичных чертах американского капитализма. Ссылаясь на присоединение к Русскому государству Новгорода в XV в., Казани в XVI в. и т. д.. Р. Пайпс говорит, что «Россия имеет не- сравненный опыт в завоеваниях». Он путает с завоеваниями процесс собирания русских земель и пытается вести советскую политику от Ивана Грозного.

При этом Р. ГІайпс «забывает» об истреблении индейцев в Америке, отторжеппи Соединенными Штатами почти половины Мексики, предательском захвате Филиппин и многом другом, характеризующем историческую традицию США. Основой американской внешней политики объявляется «моральность» как историческое наследие «отцов — основателей», а также стремление к равновесию сил как продолжение внутриполитической системы «сдержек и противовесов». В отличие от советского «аграрного опыта» американский опыт — коммерческий, а он означает, заявляет Р. Пайпс. привычку к компромиссу, сделке, соглашению — некий ®этос бизнеса». Презрение ко всему иностранному «известно в США», но «не характерно для правящих кругов», изоляционизм «имеет место», но он связан всего лишь с индивидуализмом и свободой воли.

Неправильно думать, декларирует Р. Пайпс, что США боятся за срои инвестиции и потому поддерживают консервативные режимы: они поддерживали «коммунистическую Югославию», «капиталистическую Индонезию», «прогрессивный» Израиль против «консерваторов-арабов». Такая непоследовательность объясняется тем, что определяют американскую политику не политические силы или «социальная идеология» (слово «социальный» предпо чтительно употребляется вместо «классовый»), не краткосрочный экономический расчет, а цель обеспечения стабильности: США всегда предпочтут более стабильное государство, даже если оно мепее демократично, поскольку с ним «легче делать бизнес», его действия «можно предвидеть» *г. В этих путаных рассуждениях, где сначала экономические интересы, США отрицаются, а затем «стабильность для бизнеса» ставится па первое место, где борьба народов за национальное освобождение объявляется «консервативной*, а Израиль — прогрессивным государством, четко видна предвзятость автора, присущий ему типично черно-белый подход.

Слабость и предвзятость аргументации характерны и для работы К. Глезера и С. Поссони, сравнивающих решение национального вопроса в СССР и США. Изобретенному авторами «подавлению национальных меньшинств в СССР» здесь противопоставляется «режим свободы» в США, где «этнический вопрос» якобы потерял остроту, а привилегированные белые — англосаксы (протестанты) «утратили большей частью свое привилегированное положение». На первый план, утверждают авторы, выдвинулись итальянцы, славяне, армяне, евреи, и, таким образом, осуществляется «расовый и культурный плюрализм». Что же касается наиболее острой проблемы — негритянской, то красноречие сразу изменяет авторам, они ограничиваются беглым замечанием: «такая проблема существует* •*. Вряд ли есть необходимость доказывать, насколько, мягко выражаясь, необъективна картина, нарисованная К. Глезером и С. Поссопи.

К историческим обобщениям и сравнительному методу прибегает Э. Хоровиц. Говоря по принятой в настоящее время буржуазной литературе классификации о «трех мирах» (развитые капиталистические страны, социалистические и отсталые), он характеризовал «первый мир» как витрину демократии, законности, высокой вертикальной мобильности, массового образования, незначительной роли военщины. Относительно же «второго мира» подчеркивал такие «качества», как «тотальная централизация», господство «элиты» в области планирования, значительная роль военных, большие постоянные армии. В том же духе писали П. Мойнихен, Р. Сэгер и другие консерваторы, старые и новые*4.

В итоге общая концепция советско-американских отношевий, разрабатываемая в консервативной литературе на базе сравнительного метода и исторических изыскании и тем самым претендующая на научность, но совершенно очевидно продиктованная эмоциями ненависти, вряд ли способна убедить непредвзятого читателя. Как отмечали 3. Бжезинский и С. Хантингтон, слово «идеологический» американцы понимают в смысле «предвзятый, необъективный*. Именно в этом смысле и был реализован консерваторами идеологический подход к анализу советской внешней политики. Консервативная концепция явилась шагом назад по сравнению с идеями либералов и «реалистов* о конвергенции, взаимозависимости и т. п. (тот же Р. Панпс называл эти идеи «высокопарными банальностями») ”.

На основе фальшивой посылки об «оргапическом экспансионизме» СССР расценивались в консервативной литературе конкретные события и этапы советско-американских отношений.

Р. Пайпс предложил следующую периодизацию этих отношений: первое семилетие после окончания второй мировой войны, 194(5—1953 гг., когда главной целью СССР было якобы ?искоренение» американского влияния и завоевание всей Европы, а США дали «решительный отпор» (такова трактовка автором развязанной Америкой ?холодной войны*); 1954—1959 гг., когда СССР будто бы выдвинул задачу ?подчинения третьего мира» под прикрытием лозунга мирного сосуществования с конечной целью «сдерживания и изоляции США»; с 60-х годов эта цель якобы «заменяется сдерживанием и изоляцией Китая* при постепенном переходе к разрядке с Западной Европой и США. В подобной «периодизации» СССР неизменно оказывался агрессором, а США — обороняющейся стороной*'.

С той же меркой подходили рассматриваемые авторы и к оценке разрядки. Курс США «на переговоры, а не конфронтацию» расценивался как ошибка со стороны Вашингтона, который не понял коварства русских. Р. Пайпс усматривал некий обман уже в самом термине «детант* («разрядка»). Лингвисты, писал он. употребляют название ?ложные друзья* для обозначения одинаковых слов, имеющих в различных языках разное, а порой и противоположное значение (польское «zapomnit* означает «забыть»); термин «детант», по его оценке, «наиболее фальшивое и!) таких слов». Будучи пущено в ход Ш. де Голлем около 1958 г., оно понималось нм как сотрудничество двух частей Европы, роспуск обоих военных блоков и тем самым обеспечение большей независимости Франции; для ФРГ это было прикрытие «восточной политики* В. Брандта; США же стремились использовать «наметившуюся в СССР оттепель ... в целях, гораздо более широких»: путем нормализации америкапо-советских отношений избежать ядерной катастрофы. Америка, будучи ?коммерческой демократией и находясь под давлением избирателей», стремилась якобы уменьшить непроизводительные расходы на вооружения.

Что касается СССР, то неизменно одномерная направленность проводимого правыми анализа снова вступала в силу: советская страна рассматривала разрядку, по мнению Р. Пайпса, только как передышку для подтягивания своих вооружений, привлечения иностранного капитала и техники, развертывания ?косвенной агрессии» в виде освободительных движений в ?третьем мире», а также «безжалостного идеологического наступления» (никаких доказательств этих вымышленных советских целей, конечно. не приводилось). Р. Пайпс пошел еще дальше, утверждая, что тайпым намерением СССР оставалось «ядерное превосходство*. чтобы угрожать США и другим капиталистическим странам, а в подходящем случае и начать войну.

Разделавшись таким образом с «фальшивым словом разрядка* и «подлинными» целями СССР, американский советолог и исто

ке

рик обрушивается на правительства западных стран, которые, «как ни странно, согласились на эту игру» — снабжать СССР, «спокойно наблюдая», как он вооружается и проникает в развивающиеся страны. Американский бизнес, пишет Р. Пайпс, стремясь продвинуться на советские рынки, игнорировал долговременные последствия «снабжения СССР», а правительство США как некий наивный простак принимало за чистую монету «обещание постоянного мира». Лишь после целой серии успехов развивающихся стран — Египта в войне с Израилем 1973 г., Северного Вьетнама, включая объединение страны в 1975 г., революции в Анголе и особенно революции в Афганистане (все эти события Р. Пайпс без тени колебаний приписывает инспирации со сторопы СССР) — в США возникло разочарование, стала осознаваться необходимость, «избегая неистовства сдерживания и миража разрядки», создать, наконец, «какое-то подобие глобальной великой стратегии», давно имеющейся у СССР.

Здесь и явился на авансцену Р. Пайпс, ранее «избегавший вовлечения в политику», но теперь обеспокоенный существующим в Америке «крайним непониманием природы советского режима», тем фактом, что Р.

На протяжении всей книги очерков Р. Пайпс не устает критиковать американские администрации 70-х годов, упрекая их прежде всего в забвении принципа антисоветизма. Понимание у одних, а власть у других, жалуется он. Власть, занимаясь непосредственным управлением, путями и средствами, командуя множеством людей, упускает из виду общую цель. Р. Пайпс ссылается на Сантаньяну: фанатизм — это удвоение усилий при зябве- нпи цели, давая понять, что разрядка была следствием слепой, граничащей с неразумием доверчивости СП1А,Т.

С тех же позиций, хотя и менее упрощенно, оценивали разрядку другие консервативные авторы, бывшие «реалисты». Они также доказывали, что для Москвы разрядка лишь временная передышка и что результаты ее односторонни, выгодны только СССР. Хотя разрядка стала «полезным дополнением* к военному сдерживанию, писал Р. Осгуд, она не только не изменила советскую политическую систему с присущим ей «экспансионизмом», по и затруднила «поддержапие военного баланса». Расчет па разрядку оказался ошибочным, чрезмерно оптимистичным, утверждал Р. Такер: разрядка вылилась в «постепенные уступки русским в области наших интересов» — не сработали экономические методы влияния на СССР, «китайская карта» и другие «новые методы сдерживания». Разрядка — «неудача, если судить по результатам*. Р. Сэгер писал: неоконсерваторы считают разрядку «гигантской неудачей», хотя и не ратуют за возвращение к «холодной войне* **. Эти авторы избегали неправдоподобной пдеализацнн целей США, признавали, что в ходе разрядки Вашингтон стремился продолжать антисоветскую политику сдерживания, только новыми методами (в частности, «разыгрывая китайскую карту»), оговаривались о нежелательности возврата «холодной войны* и т. п. Однако подобные нюансы не меняли основного вывода о разрядке как политике, способствовавшей росту влияния социалистической идеологии и победам освободительных революций, а потому невыгодной США.

Среди ведущих консерваторов из числа «реалистов» 60-х — первой половины 70-х годов в защиту разрядки выступал лишь Г. Киссинджер, который, по выражению одного американского автора, в 80-е годы обрушивался на разрядку, но лишь в той ее форме, в какой она существовала после Киссинджера. Во втором томе своих мемуаров Г. Киссинджер полемизировал с преобладающей консервативной оценкой разрядки как «ошибки», но при этом достаточно резко отмежевывался от понимания ее либералами. Какова же оценка разрядки самим Г. Киссинджером?

Прежде всего он доказывал, что в условиях начала 70-х годов разрядка была нужна. Автор перечисляет «реальности того времени»: существовала крайняя необходимость кончить воину во Вьетнаме, поскольку велась «яростная атака» на пее внутри США. конгресс сокращал оборонные расходы, общественное мнение было настроено пегативно; в конце 60-х годов Америка потеряла ядерное превосходство — СССР приближался к паритету в военном отношении; Европа и Япония продвигались к экономическому равенству с США; возникло множество проблем в связи с развивающимися странами. Если бы создалась коалиция всех этих сил против США, пишет автор, положение стало бы угрожающим: «мы действовали на краю пропасти... Будучи все еще сильнейшей нацией, но уже не преобладающей, мы должны были очень серьезно относиться к мировому балансу сил, потому что он склонялся пе в нашу пользу и ситуация могла стать необратимой*.

Автор негодует по поводу «коллективной амнезии», заставившей всех критиков позабыть об указанных обстоятельствах: либералы не хотят брать на себя ответственность за собственную политику, консерваторы «более заинтересованы в идеологическом антикоммунистическом походе, чем в геополитических столкновениях далеких стран», а многие из них «возрождают традиционный изоляционизм». Что же касается новых консерваторов, «которые после окончания войны во Вьетнаме перешли с либеральной стороны на консервативную... то они забыли, как сами же обвпняли в излишней воинственности ту внешнюю политику, которую сейчас осуждающе называют стратегическим отступлением» (почтенный журнал «Комментри*, напоминает автор, нападал на Договор о ПРО 1972 г., на затягивапие переговоров ОСВ и дошел «почти до пожелания поражения США во Вьетнаме»).

Далее Г. Киссинджер утверждал, что разрядка сопровожда лась немалыми достижениями США и была выгодна Америке: мощную поддержку, оказанную Америкой агрессивной политике Израиля, он называет «содействием миру» на Ближнем Востоке, соглашение 1973 г. о мире во Вьетнаме расценивает не как результат победы последнего, а как следствие того, что США «изолировали Ханой» и тем самым «заставили» его пойти на мировую. Поддерживая отношения и с Пекином, и с Москвой, писал Г. Киссинджер Р. Никсону, «мы сможем и продолжать потягивать наш maotai, и пить водку». «Разрядка скорее помогла, чем помешала американским оборонным усилиям»: конгресс перестал урезывать военный бюджет и были разработаны программы MX, Б-1, крылатые ракеты, «Трайдент». По сути дела, таким образом, «выгоду» Г. Киссинджер на деле видит не в укреплении мира, а в усилении позиций США.

Наконец, следует главный аргумент — о сути и целях разряд- кп. о ее замысле с точки зрения США. Нет пикакого парадокса, пишет Г. Киссинджер, в том, что Р. Никсон, антикоммунпст и один из вдохновителей «холодной войны», осуществил сближение с СССР. Это сближение не было «уступкой» Советам. «У вас,— пишет Г. Киссинджер,— были собственные причины. Мы не прекратили идеологической борьбы, но просто пытались — ввиду срочной необходимости — дисциплинировать ее на основе принципа национального интереса». Р. Никсон реалист, он не сводил сосуществование к психотерапии, к хорошим личным отношениям, не пытался «очаровывать советских лидеров» (здесь автор бросал камень, конечно, в либеральный огород). Либеральной была лишь тактика: Р. Никсон даже использовал фразеологию либералов, чем привел их в полпое замешательство. Что же касается стратегической цели поворота к разрядке, то она оставалась полностью консервативной: этой целью было сохранение мирового лидерства США.

Первый срок президентства Р. Никсона, пишет мемуарист, характеризовался тем, что «администрация смогла доминировать над событиями и помогала формировать новую международную структуру отношений между сверхдержавами», второй же срок предъявил еще большие требования к Америке «как лидеру и защитнику демократий». При всем сложном балансировании Вашингтона требовалось, чтобы США «не уходили с мировой арены, не снижали свою оборону, не вели пассивной внешнеполитической игры». Необходимо было обеспечивать «мировую роль Америки». Это п делалось путем комбинирования в единую политику принципов «сдерживания» и «сосуществования». Именно так понималась в Вашингтоне разрядка. «Целью Америки было поддержание баланса сил... обеспечение зрелого лидерства в особо сложных условиях... Несомненно, разрядка опасна, если она не включает стратегию сдерживания... Путь к цели состоит не в том, чтобы избегать усилий по сосуществованию, он — в том. чтобы построить последнее на основе наших принципов и наших целен». Итак, разрядка была вызвана ослаблением позиций США и задумана как продолжение антисоветской политики «сдерживания* и сохранения американского лидерства в осложнившихся условиях.

Все погубили Уотергент, атака конгресса на Р. Никсона, неоднократно заявляет Г. Киссинджер в своих мемуарах. Это ослабило международный и внутренний авторитет американского правительства, США вынуждены были отступить во внешней политике, что «открыло дорогу советскому экспансионизму*, «возобновившемуся» в 1975 г.: воссоединение Севера и Юга Вьетнама, новый строй Лаоса и Кампучии, события в Анголе, Эфиопии, Южном Йемене, Афганистане. Даже срыв ратификации договора ОСВ-2 Г. Киссинджер приписывает СССР. «Хотя,— пишет он,— и на нашу долю приходится определенная доля ошибок, основное нападение на разрядку исходило из Москвы, а не из Вашингтона». Но все же, если бы не Уотергейт, Р. Никсону удалось бы, считает Г. Киссинджер, «установить симметрию между сосуществованием и сдерживанием». Консерваторов он успокоил бы продолжением идеологической борьбы, либералов — урегулированием конкретных советско-американских споров. Отсутствие единства сорвало весь замысел разрядки ”.

Особая трактовка разрядки Г. Киссинджером, как видно, в принципе не так уж сильно отличалась от ее общеконсервативной оценки как в конечном итоге неудачной.

Что же предлагалось в анализируемой литературе па смену «ошибочному» курсу 70-х годов?

Поскольку надежд на эволюцию советского строя к капитализму пет, конвергенция, как детально доказывал 3. Бжезинский, невозможпа, а разрядка «выгодна только СССР» и освободительным силам в развивающихся странах, оставался лишь курс жесткой конфронтации, за который и ратовали консервативные авторы.

«Запад должен проявить твердую решимость* — вот что снизит международную напряженность, уверял У. Лакёр. Такую «решимость* предлагалось проявить в различных формах. Поставить условием возобновления разрядки ни больше ни меньше как изменение советской системы — такова была беспардонная позиция Р. Пайпса, высказанная не только в его книгах, но и в полемике с Дж. Кеннаном, в ответах английскому журналисту Дж. Эрбану./Однако среди этих последних, встречается такой ответ Пайпса на вопрос Дж. Эрбана о внутренних изменениях в СССР как условии сосуществования: «Я лично хотел бы, чтобы система изменилась, но это не та цель, которую страна может принять для своей внешней политики. Это было бы и преждевременно и безнадежно...»/.

Курс на изоляцию СССР отстаивал У. Бакли, призывая использовать для этого все доступные средства, в частности экономические. Зачем усиливать СССР продажей ему американских товаров, спрашивал он. Одновременно он критиковал недостаточ- вую целенаправленность кампании о «правах человека», нарушения которых Дж. Картер «лишь оплакивает», не предпринимая никаких действенных мер, а также вялость пропаганды через ЮСИА, которое якобы недостаточно показывает преимущества американского строя и слабо анализирует внутреннюю политику СССР “#.

П. Мойнихен предлагал двойную тактику: продолжать технико-экономическое сотрудничество с социалистическими странами и одновременно усилить идеологическую борьбу с растущим влиянием социализма. В биологии, писал он, такое параллельное существование взаимоисключающих процессов имеет место, возможно оно и в политике. Особое внимание ГІ. Мойнихен обращал па кампанию о «правах человека», полностью поддержав это начинание президента Дж. Картера и подталкивая его к ужесточению курса. Требует объяснения, заявил он, не то, что США вообще начали такую кампанию, а то, что это сделано поздно! II. Мойнихен жаловался на растущую критику в адрес буржуазной демократии, благодаря которой происходит «финляндизацпя изнутри*—так оценивал он рост популярности социалистических идей, и призывал покончить с «обороной», развернуть начатую Дж. Картером кампанию в наступательном духо.

В рассматриваемой книге П. Мойнихен дал подробный обзор мероприятий США по проведению кампании «в защиту прав человека», критикуя лишь недостаточность предпринятого: в инаугурационной речи президент Дж. Картер посвятил данному вопросу лишь одну фразу, а его жесты в сторону «диссидентов», высланных из СССР, и беглое упоминание этой темы в послании к ООН от 17 марта 1977 г. не могут быть названы сформировавшимся курсом; хотя С. Вэнс в своей первой публичной речи в качестве государственного секретаря весной 1977 г. и избрал центральной темой «права человека», он представил их защиту не как политическую задачу, а как гуманитарное начинание, особую область международной социальной работы. Вызвав гнев Москвы, недовольство союзников, возражения латиноамериканских диктаторов, мы, как оказалось, требовали лишь помощи отдельным лицам, возмущенно восклицает автор.

Недооценка проблемы выразилась, по мнению П. Мопннхена, и в том, что вопрос был передан бюрократии — по линии созданной Дж. Картером должности помощника государственного секретаря, который занимался беженцами, иммигрантами, военнопленными и т. п. Однако ни С. Вэнс, ни Дж. Картер не сконцентрировали внимания прежде всего на СССР. Даже в наиболее полном изложении американской внешней политики (речь Дж. Картера в Нотр-Дам весной 1977 г.) «американское обязательство поддерживать человеческие права — одна из фундаментальных основ нашей внешней политики» — толковалось как помощь бедным странам, даже, возможно, совместно с СССР, вместо того чтобы поставить в центр внимания главное — борьбу «между демократией и тоталитарным коммунизмом*. Кампания о «правах человека* — вопрос «нашего выживания», самозащита, спасенно от «фннляндизации изнутри», провозглашал П. Мойнп- хен: сдержать продвижение коммунизма надо прежде всего в идеологическом плане. Было бы настоящим бедствием, заключает автор, если бы у нас было отнято такое важное оружие, как борьба за «права человека»

К. Глезер и С. Поссони, вынужденные признать, что кампания администрации Дж. Картера за «права человека» имела «очень малый успех» и велась «селективно», считали главным ее минусом непоследовательность и излишнюю уступчивость в отношении «коммунистических режимов». Они ставили под сомнение тот бесспорный факт, что право на труд, бесплатное здравоохранение н обучение следует включать в «права человека»: где границы этих прав, спрашивали они, является ли уровень жизни частью прав? Фактически они предлагали продолжать кампанию с еще большей антисоветской направленностью, по более ловко, убедительнее '**.

Хотя вопрос этот оставался несколько спорным в среде консерваторов (Р. Такер, например, считал кампанию нереалистичной |М), в целом основная идея — интегрировать демонстративную борьбу за «права человека» и американскую внешнюю политику — получила одобрение в литературе правых.

Ряд авторов возлагал надежду на ослабление советского строя внутренними трудностями, предсказывая «протесты нацменьшинств-», «расшатывание дисциплины», провозглашая, что без «плюрализма» при «тотальном планировании» нельзя создать современную экономику, и призывая не бояться соревнования с СССР. Но при этом Предполагалось «помочь» росту трудностей. Так, один пз авторов упомянутых расчетов, Р. Стаар, прямо предлагал «-использовать временные слабости» социалистических стран, расширяя антисоветскую пропаганду, не предоставляя экономической помощи, содействуя «Пекину против Москвы», в целом «вести политико-экономическую войну». (Раздавались, однако, и более трезвые голоса. Так, У. Лакёр развенчивает «идею либералов» о внутренних трудностях в СССР, которые должны заставить его пойти по пути реформ, ведущих к плюрализму и в конечном счете к капитализму. Никакой распад не грозит СССР пи в спязи с экономическими проблемами, ни в связи с национальным вопросом, отсутствуют «мятежные потенции» у советской молодежи — в общем, рассчитывать па изменение строя не приходится |М.)

Как видно из приведенных высказываний, и традиционные консерваторы, и «новые консерваторы» предлагали под прикрытием идеологического соперничества прямое вмешательство в дела социалистических стран, сочетание подрыва их изнутри с курсом па экономическую и политическую изоляцию СССР. Но главное место в этом процессе ужесточения конфронтации должны были занять наращивание американских вооружений, создавие позиции силы.