1.3. К вопросу отематизации проблематики, или В чем состоит социальная реальность?
Дальнейшее обсуждение проблематики соотношения теории и эмпирии предполагает выделение определенного круга проблем, имеющих первостепенное теоретическое значение. Разумеется, тематизация и формулировка этих проблем — всегда вопрос дискуссии.
Но если дискуссии нет (или же она носит латентный характер), то не остается ничего лучшего, как апеллировать к амбициозности. В коммуникации об обществе вырабатывается несколько подходов к тому, что есть социальность, общество и социальная реальность. Это достаточно близкие термины, с помощью которых обозначается предмет социологии. Но в рамках сложившихся школ эти понятия трактуются далеко не одинаково. Более того, исходные понятия социологического дискурса оказываются нагруженными различными, а то и противоположными смыслами. Начнем, например, с понятия «общество». Что есть общество? Прежде чем ответить на этот вопрос, нужно понять, в каком контексте он ставится: в отношении к космосу, личности, социальным институтам, населению страны, человечеству в целом или в контексте формулы «общество и власть»? Но и независимо от смыслового контекста важны исходные различия в определении, связанные с традиционными направлениями социологической мысли65. Прежде всего, сохраняет свое значение ряд организмических теорий общества. Согласно этим теориям общество есть социальный организм, развивающийся по специфическим законам. Эти законы, в том числе и законы функциональной взаимосвязи между частями социального целого, равно как и закономерности перехода от одного состояния организма или системы к другому, и есть социальная реальность, которая должна учитываться в реальной политике и в поведении индивидов, направленных на адаптацию человека к объективным социальным изменениям. Такова исходная предпосылка структурно-функциональной теории общества. Индивид в рамках этой концепции рассматривается сквозь призму процессов социализации, девиантного поведения и социального контроля. Власть же рассматривается не только как средство социального контроля, но и как важнейший ресурс общества, используемый — функционально или дисфункционально — в целях адаптации частей к закономерно изменяющемуся целому. Само кризисное состояние общества объясняется тем, что «власть не опирается на науку», что она, следовательно, недостаточно осведомлена об объективных законах действительности и не умеет с ними считаться66. Более детальная проработка этой социологической традиции связана с описанием общества через структурные категории различного типа — классы, слои, страты. Наличие этих дифференцирующих категорий в обществе есть также социальная реальность (а не плод воображения), и эта реальность каждому индивиду оборачивается совокупностью «ниш» или предуготованных социальных ролей, в рамках которых с известной долей вероятности и пройдет его жизнь или будет реализована его биография. В другом варианте социологической традиции социальная реальность будет в большей мере связана с нормативно-ценностными структурами, и, следовательно, в контексте отношений «общество — индивид» будет подчеркнута не идея предоставляемых ниш, а идея смыслов-значений, которые станут составляющими конструирования и интерпретации собственного жизненного положения и личной биографии. В этом случае социолог интерпретирует социальную реальность в традициях символического интеракционизма. Эта теоретическая конструкция представляет собой принципиальную оппозицию любым вариантам органицизма. Главный момент социальной реальности — взаимодействие индивидов. Причем сами индивиды рассматриваются в качестве социальных существ, обладающих способностью к производству символов. Любая социальная реальность представляет собой символическое пространство, где главным для субъекта оказывается то значение, которое придается соответствующим предметам, действиям, отношениям. Общество с этой точки зрения не есть ни географическая, ни демографическая, ни экономическая реальность, оно есть социальное пространство, в котором члены общества взаимодействуют на основе создаваемых и воспринимаемых ими символических значений. Сами эти символы — составляющие сложной картины мира, в них выражена общественная сущность человека, его способность руководствоваться в своем поведении социальнозначимыми ценностями, интересами, потребностями. Радикальное движение мысли в этом направлении приводит к обоснованию вывода об уникальном характере социальной реальности для каждого отдельного человека. В этом случае социальная реальность — жизненный мир самой личности, способ восприятия ею своего собственного жизненного опыта. Задача социолога состоит в том, чтобы интерпретировать этот жизненный мир, понять, почему человек строит свое поведение именно таким, а не иным образом. С позиций символического интеракционизма не только общество, но и власть понимается иначе. Она предстает как способ организации совместных, а следовательно, символических действий (в том смысле, что они мотивируются социальной символикой, например, идеями свободы и равенства, господства, богатства, престижа, достоинства, долга и чести, национального интереса, целостности государства и иными символами, выработанными культурой). Во властных структурах концентрируется коммуникация между членами общества, и сама власть политическими средствами воспроизводит определенный тип коммуникации в обществе, включающий в себя те или иные варианты господства, доминирования, подчинения и согласия. Гораздо более усложненное видение социальной реальности представляет собой теоретическая конструкция, предлагаемая П. Бурдье и его российскими последователями. Исходный момент этой теоретической конструкции составляет понятие социального пространства как совокупности реальных различий и различений (последние закрепляют соответствующие различия (дистинкции) в общественном сознании). Именно через такого рода признаваемые и одновременно de facto существующие различия и складываются социальные отношения как определяющий момент социальной реальности. Вместе с тем социальные различия не просто существуют — они производятся и воспроизводятся в социальном пространстве благодаря воспроизводству социальных позиций. Сам же процесс воспроизводства социальных позиций (существования социальных групп) возможен лишь в результате того, что в действие включаются определенные практики — капиталы, подразделяющиеся натри разновидности: политический, экономический и культурный. В работе «Практический разум. К теории действия», написанной в 1994 г., П. Бурдье предпринимает попытку объяснить трансформационные процессы в России, опираясь на зафиксированные выше теоретические предпосылки. «Все заставляет предположить, что в действительности в основе изменений, произошедших недавно в России и других социалистических странах, лежит противостояние между держателями политического капитала в первом, а особенно во втором, поколении и держателями образовательного капитала, технократами и главным образом научными работниками или интеллек туалами, которые отчасти сами вышли из семей политической номенклатуры»311. Однако и «держатели капитала»312 не составляют еще социальные группы в полном смысле слова. Социальное бытие группы подвижно и преходяще. Оно проявляется в действиях по отношению к другим группам. В рамках этих групп постоянно действуют две противоположные тенденции: к распаду и объединению. Это означает, что всякая группа внутренне дифференцирована. В ее составе или корпусе выделяется активная часть, которая говорит и действует от имени всей группы. Поэтому особую роль в анализе социальной реальности играет уяснение роли таких институтов (точнее, субститутов, заменителей), с помощью которых осуществляется делегирование полномочий и осуществление представительства. Наиболее существенной характеристикой поля политики как определенной части социального пространства является то, что делегирование полномочий осуществляется вовсе не для того, чтобы обеспечивать представительство интересов группы. Просто без процедуры делегирования и представительства современная политика не существует, ибо «весь народ» не может сразу осуществлять управленческие функции. Он «доверяет» эти функции своим представителям, а как воспользуются «представители» этим доверием, это вопрос другой. Отношение между социальной группой и ее представительским корпусом далеко неоднозначно. Более того, оно многовариантно, и поэтому действия на поле политики имеют смысл социальной игры. Авторы рассматриваемой статьи показывают, что в советском обществе сложился институт двойного делегирования полномочий: народ делегировал эти полномочия выборным представителям, а избранный корпус представителей народа делегировал исполнение своих полномочий аппарату, чиновничеству, причем особую роль в этом явлении двойного делегирования играла проблема культурного капитала: «чем меньшим объемом капитала обладают доверители, тем более самостоятельными являются доверенные лица»313.
Основное же отличие социальных процессов, имевших место после 1917 г., от того, что происходило в 1990-х гг., состоит в том, что в 20— 40-е гг. «произошла полная смена старых элит, благодаря чему их место заняли новые «контрэлиты», обладавшие изначально очень низким культурным капиталом, имевшие «трудовое» происхождение, но об ладающие практическим чувством («классовым чутьем»)». Реформы 1990-х гг. не имели в виду радикальное обновление элит. «Реформирование экономических и социальных отношений, начавшись сверху, с реформы и раскола в партии и ЦК, не ставило перед собой задачи передачи власти другому слою или смену парадигмы социальной мобильности»314. Разумеется, охарактеризованные подходы к анализу социальной реальности представляют своего рода идеально-типические конструкции. В работах конкретных авторов мы без особого труда обнаружим сложное, иногда фантасмагорическое переплетение соответствующих установок. Вместе с тем есть и специальные области социологической теории, в рамках которых осуществляется рациональный сплав организ- мического (структурно-системного) подхода и интеракционистского взгляда на общество. Это теории социального действия, предложенные М. Вебером, Ф. Знаниецким, Т. Парсонсом. Возвращаясь к статье А.Ф. Филиппова, заметим, что он завершает ее следующим выводом: «Направления возможных исследований не могут быть... предуказаны, дедуцированы из общих положений. Полноценная теория сама является наилучшим доказательством того, что предмет и понятия были выбраны правильно»315. И все же амбициозность в теоретических построениях в любом случае должна опираться на минимальные теоретические предпосылки. Прежде всего тема- тизация теоретизирования неизбежно должна связывать традиции социологического мышления, накопленный универсалистский багаж теоретического знания с актуальными проблемами, выдвигаемыми практикой. Этот угол зрения позволяет вычленить такие сюжеты теоретизирования применительно к России, как модернизационный кризис (включающий структурные трансформации)316, соотношение рационального и иррационального в российских преобразованиях317, проблематика взаимоотношения потребностей, интересов и ценностей318, взаимодействие полей социального пространства319, развертывание социальных конфликтов320 и изменение форм солидарности (в том числе и способов самоидентификации)321, мобилизационная роль социальной символики322, соотношение революции и реформы и т.д. По всем этим сюжетам имеется классическая социологическая литература, а кое-что сделано и в нынешней российской социологии. При этом задача соединения сюжетов социологического теоретизирования с анализом специфических проблем российской действительности осуществляется на фоне общекультурной дискуссии на тему « Что есть Россия?». Иными словами, дискуссия о России представляет собой фон социологического теоретизирования, который «выдвигает вопросы», предлагает определенные ответы и оказывается благодаря этому важной составляющей теоретического дискурса. Обозначим некоторые фоновые темы, которые иногда вербализируются, но в ряде случаев остаются за пределами вербальной коммуникации. Этот фон — Россия как мир323, Россия как общество (расколотое общество)324, Россия как империя325, Россия как кризисный социум326, Россия как объект и субъект трансформаций, как модернизирующееся общество (результат рецидивирующей модернизации)327. Один из центральных вопросов прояснения этого фона — отношения России и СССР, модифицированные в отношения между «советским человеком» и «нормальным человеком» (различные решения этой проблемы дают, с одной стороны, Ю.А. Левада и его группа, с другой — Л.Г. Ионин, Н.Н. Козлова, В.В. Волков — каждый по своему). Остановимся более подробно на этой проблеме в том ее виде, как она ставится в российской социологической литературе. Итак, в качестве предмета рассмотрения в рамках общего теоретического фона выступает прежде всего «Россия» как некоторый предмет рассуждения и познания. Что есть Россия? В каком отношении она находится к Западу и вообще ко всему мировому пространству? Куда идет Россия?328 В социологический план эти вопросы переводятся с помощью «небольшой» коррекции: что есть человек в России? Каковы смыслообразующие его действий? В чем специфика мотивации его поведения в современных условиях? Эти вопросы являются предметом постоянно возобновляемой дискуссии, что само по себе свидетельствует о неоднозначности интерпретаций данного предмета. Дискутирующие стороны вкладывают в понятия России и человека в России различный смысл и, естественно, по-разному характеризуют внутренние и внешние преобразования российской действительности, равно как и перспективы ее дальнейшего развития. В ряде публикаций так или иначе подчеркивается, что Россия — это «особый мир», который развивается по своим собственным законам, не сводящимся к законам общемирового развития. Наиболее четко это выражено в названии одного из журналов — «Мир России» (выходит под редакцией О.И. Шкаратана). В ряде публикаций этого журнала «мир России» не без оснований увязывается с политико- экономической проблематикой взаимоотношения центра и регионов. Весьма близка к этой идее особенности исторических процессов в России и детально разработанная концепция А.С. Ахиезера. Автор этой монографии представил научному сообществу оригинальный взгляд на Россию как «расколотое общество». С точки зрения А.С. Ахиезера, именно «раскол», а не конфликты является наиболее существенной чертой российской истории. Эта история характеризуется не постепенным накоплением некоторых позитивных элементов в ее собственной политике и экономике, а переходами от одной крайности к другой. Безусловно, это одна из фундаментальных характеристик российской истории, которую автор иллюстрирует со времен Киевской Руси и татаро-монголь- ского нашествия вплоть до наших дней. Можно предположить, что стремление к крайностям и расколотому сознанию — одна из постоянных черт российского национального характера. Однако автор не склонен к такому выводу. Он скорее связывает свою теорию с идеологией и практикой манихейства, которое воплощает начало «зла» в противоположность «добру». Таким образом, получается, что исходным основанием российского раскола выступают не политические или экономические интересы, а стремления к добру и злу, воплощающиеся в конкретных персонажах российской истории. Однако наиболее ценная идея А.С. Ахиезера состоит, на наш взгляд, в его попытке охарактеризовать цикличность движения российской истории через ряд этапов, которые — по крайней мере дважды — воспроизводят самих себя. Первый цикличный оборот — через инверсионные скачки от одной крайности к другой — совершается в пределах дооктябрьской истории. Послеоктябрьская история вновь воспроизводит те же фазы развития — от традиционализма и соборности к новой форме общественных отношений, основанных на умеренном утилитаризме. Традиционное российское общество рассматривается автором как авторитарное и деспотическое, в ходе же современных реформ и преобразований утверждается «умеренный либерализм». Примечательную попытку осмысления российских преобразований предпринимает А.Ф. Филиппов в статье «Наблюдатель империи». В отличие от предыдущих авторов А.Ф. Филиппов предпочитает более универсалистскую точку зрения. Россия у него выступает не в качестве самодостаточной ценности, мира, независимого от существования иных миров, а на фоне тех процессов, которые совершаются в мировой истории в целом. Он подчеркивает, что именно поворот российской политики — в лице советской политической элиты — в сторону общемировых процессов стал важным фактором российских преобразований. Благодаря введению в политический лексикон идеи мирового сообщества (концепция нового политического мышления Горбачева, а до этого — политическая практика обеспечения военно-стратегического баланса двух систем) произошло расширение смыслового горизонта в мышлении политической элиты. Россия (СССР) перестала выступать в качестве единственного и тем более самого передового государства-общества. Она стала лишь одним из членов мирового общества. Введение этого нового смыслового горизонта означало для самой элиты утрату собственной прежней идентичности. В силу этого и произошел крах СССР как некоего имперского образования под напором сложившихся ранее периферийных элит. Бесспорная заслуга А.Ф. Филиппова состоит в том, что он ввел в научный оборот одним из первых концепцию политической элиты в общероссийском масштабе и охарактеризовал основные модусы систематизации как центральной, так и периферийной элит (можно было бы сказать «узловых точек констелляции интересов»). Основной вывод этого анализа состоит в том, что российская государственность может быть устойчива лишь при условии гармонизации отношений между центральной и периферийной элитами.