6.4. Социология интеллектуалов и императив рефлексивности
В отличие от Маркса и Энгельса, которые первостепенное внимание уделяли рабочему классу, поскольку именно с ним они связывали перспективы развития общества, Бурдье главное внимание как исследователь уделяет интеллектуалам.
Он исходит из того, что в развитом обществе элитные школы заменили церковь в качестве главного инструмента, обеспечивающего легитимность сложившейся социальной иерархии. Теперь правящие классы призывают разум и науку для оправдания своей политики. Но Бурдье полагает, что интеллектуалы должны объединиться (stand up) против подобного злоупотребления разумом, так как они унаследовали от истории гражданскую миссию: защищать «корпорацию универсума»117. Прослеживая французскую историю от Просвещения до дела Дрейфуса, Бурдье признает, что интеллектуал является «парадоксальным, двумерным существом», основанным на нестабильном, но необходимом соединении автономности и вовлеченности. В современной социологии автономность опирается на позитивистскую аргументацию, а вовлеченность поддерживается критической теорией. Но Бурдье — вопреки как позитивизму, так и критической теории — утверждает, что автономия социальных наук и вовлеченность ученых не исключают, а взаимно дополняют друг друга: первое является необходимым условием второго. Проще говоря, участие в делах общества является необходимой предпосылкой его познания. Как видно из сказанного выше, Бурдье широко использует идею Дюркгейма о коллективных представлениях. Он применяет эту идею к анализу классовой структуры современного общества, при этом он дает свое собственное определение классов и классовой принадлежности. В отличие от Дюркгейма Бурдье признает идею классовой борьбы. Не менее важен вклад Бурдье в выявление роли интеллектуалов в формировании коллективных представлений. Согласно Бурдье, интеллектуалы находятся в эпицентре игр символической власти. Особая их роль состоит в том, что в силу своей профессиональной деятельности они производят восприятие социального мира сквозь призму отношений власти. Эта социальная роль обязывает нас быть особенно внимательными к их позициям, стратегиям и к гражданской миссии интеллектуалов. Для того чтобы обладать точной наукой об обществе, нужно понимать, что социолог, как и прочие члены общества, испытывает давление, исходящее от господствующих коллективных представлений. Нужно, следовательно, понять, как и какие формы принуждения по отношению к самому социологу используются обществом. Далее, важно понять, в чем состоят его собственные интересы как участника «зависимой фракции доминирующего класса», каким образом его интеллектуальное поле воздействует на производство знания. В реализации этих требований состоит смысл идеи рефлексивности, которая стала у самого Бурдье своего рода навязчивой идеей. Рефлексивность обусловлена необходимостью постоянно обращать внимание исследователя на самого себя для того, чтобы отдавать себе отчет в причинах искажения результатов своих собственных исследований. Эти причины могут быть троякого рода. Во-первых, первая группа факторов состоит в воздействии персональной идентичности исследователя: его принадлежности к полу, классу, национальности, этнично- сти, группе образования. Во-вторых, речь идет о его или ее положении в интеллектуальном поле... Это означает способность к критическому восприятию используемых понятий, методов и содержания самой проблематики, которой он или она занимается... Эта профессиональная компетентность предполагает осмысление цензурных требований, вытекающих из состояния дисциплины и иных институциональных обстоятельств. И все же самый глубокий источник отклонений от истины состоит, по мнению Бурдье, в том, что социолог, приступая к исследованию, по необходимости принимает позицию, основанную либо на личных наблюдениях, либо на схоластике, что в приводит к ошибочному конструированию [(mis)construction] социального мира. Дело в том, что в процессе исследования социолог сталкивается с загадками чисто теоретического порядка, которые должны решаться именно в области теории. Этот порядок действия существенно отличается от набора практических задач, которые решаются в масштабах реального времени и места действующими социальными агентами. В «Паскалианских размышлениях» Бурдье подчеркивает, что приверженность к схоластике является источником не только эпистемологических заблуждений, но и серьезных ошибок в области нравственных и эстетических проблем. При этом позиция эпистемологической (познавательной) рефлексивности, предложенная Бурдье, радикально отличается от позиции нарцисстской рефлексивности некоторых постмодернистских авторов, аналитический взгляд которых постоянно возвращается к рассмотрению частной жизни самого исследователя118. Нравственная составляющая ошибок познавательного процесса выявилась в кризисе системы образования, который разразился в студенческих волнениях 1968 г. в Париже и который был разрешен путем радикальных перемен в этой системе. Одна из особенностей публикации Вакана, которая привлекла наше внимание, состоит в том, что ее автор рассматривает теорию Бурдье не только в качестве суммы постулатов, гипотез, методов и инструментов познания социального мира, но и в тесной связи с его общественной деятельностью, которой особенно активно занимался французский социолог в последние годы своей жизни. Вакан подчеркивает, что в своих многочисленных выступлениях перед коллегами, деятелями профсоюзов, активистами в самых различных сферах, так же как и в своих исследованиях, Бурдье настойчиво преследовал единственную цель: помешать «злоупотреблениям властью во имя разума» и посеять всходы, которые станут мощным препятствием для символического господства. Если социальная наука не сможет содействовать осуществлению политических целей и нравственных стандартов, которые были сформулированы еще Э. Дюркгеймом, то она должна содействовать выработке «реалистических утопий», которые будут стимулировать коллективное действие во имя институционализации справедливости и свободы. Конечная цель социологии Бурдье, следовательно, состоит лишь в том, чтобы добиваться расцвета нового, самокритичного Aufklaerung (просвещения) для наступающего тысячелетия. Раскрывая нам свои подходы к основаниям познания, структурам социального бытия и скрытым возможностям истории, он предлагает инструменты индивидуального и коллективного освоения мира и углубления наших знаний: он помогает осуществить миссию философского осмысления реальности, как это было всегда в истории общественной мысли. Последователи есть во всех странах, в том числе и в России119. Приложение Интервью профессора А. Здравомыслова с Аланом Туреном Париж, Дом наук о человеке. 25 ноября 1996 г. Встреча была назначена почти за две недели, сразу же после моего приезда в Париж 10 декабря. Соня Кольпар сообщила мне, что в мое расписание включается встреча с Туреном — 25.11 в 15 часов. Я был у его кабинета ровно в назначенное время. Он заканчивал в этот момент разговор с латиноамериканским докторантом и заметил, что сейчас ему нужно будет переключиться с испанского на английский. Приветствовал широким жестом, предложил садиться. Встреча проходила в его кабинете в MSH (Maison des Sciences de PHomme). Я спросил его, помнит ли он, где мы с ним встретились впервые. Он сказал: «Конечно, это было в Ленинграде, в 70-е гг. Мы приезжали в Союз с группой французских социологов». А. Здравомыслов: У нас, по-видимому, сейчас не очень много времени. Поэтому я хотел бы перейти прямо к вопросам. Мой первый вопрос каса ется того, как бы вы охарактеризовали положение дел во французской социологии. Согласны ли вы с тем мнением, что в ее рамках существует четыре основных направления, которые представлены именами Бурдье, Турена, Крозье, Будона? А. Турен: Да, согласен. Это общепринятая характеристика направлений. Но я должен заметить, что французской социологии не существует, также как нет, скажем, русской химии. Социология как движение мысли и науки носит международный характер, хотя можно говорить об особенностях тех или иных национальных школ. Сейчас в социологии в целом главный процесс, на мой взгляд, состоит в изменении предмета исследования и исследовательских ориентаций. Если в 1960-е гг. вся проблематика сосредотачивалась вокруг понятия социальной системы, то теперь она сосредотачивается вокруг понятия действия и деятеля (актора). В историческом плане можно сказать, что Макс Вебер одержал победу над Эмилем Дюркгеймом. Классический подход к социологии — в рамках которого она понимается как наука о социальных системах — почти исчез. Влияние наиболее мощных представителей этой традиции — Парсонса и Мертона — ослабло. Соответственно изменился и категориальный аппарат — понятия социальных институтов, социализации, интеграции не являются более центральными социологическими понятиями. Гораздо большее значение приобретают понятие кризиса и близкие к нему категории — дезорганизация, насилие (violence), беспорядок (disorder). Кто сейчас представляет прежнюю социологию? Парсонса нет в живых. Мертону 86 лет, Липсету — 75, Д. Беллу — 78. Классическая социология была ориентирована институционалистски. Парсонс был наиболее уважаемой фигурой. Но это в прошлом. Сейчас большее значение имеют те направления в социологии, которые связаны с критикой функционализма. Эта критика началась еще в рамках франкфуртской школы в Германии. В какой-то мере эту критику представлял и структурализм в философии и социологии, в том числе и марксистский структурализм 1960—1970-х гг. Именно отсюда вышел Мишель Фуко, который является ныне одной из наиболее значительных фигур в социальной мысли и социологии. Основное здесь состояло в дискурсе власти. Главные категории и задачи связаны с выявлением содержания господствующей идеологии, радикализации, формированием социальных движений и движений протеста. При этом важно не выявление системных детерминант в их последовательности, а понимание того момента, что все трансформации сконцентрированы в отношениях власти. Социология, каксчи- тает Бурдье, это разговор о власти (narrative of power). Власть конструирует социальную реальность с помощью аналитических категорий. Такова исходная позиция. Идеи Бурдье оказались наиболее плодотворными для постмарксистского направления. А.З.: Связаны ли эти четыре направления с различной интерпретацией французской социальной реальности или же они различаются между собой лишь в плане методологии, подходов к интерпретации предмета социологии и т. д. ? А.Т.: Нет, различия в методологии не означают их перерастания в различия политических ориентаций. Все они более или менее едины в понимании ценностей либерализма и рынка, который, конечно же, не обеспечивает автоматической саморегуляции общественных отношений. Я, например, сторонник социализма в социал-демократическом варианте. Но в целом социология во Франции более практически ориентирована. Сейчас наиболее популярным вариантом социологического мышления является теория рационального выбора, которую предложил американский социолог Коулман.
Он умер, но его работы оказали большое влияние из французских авторов, на Будона. Но здесь тоже есть крайности либерального экстремизма, которые связаны с определенными философскими и эпистемологическими подходами. Понятие системы здесь также отрицается. Главное внимание сосредотачивается на понятиях ресурсов и мобилизации. Это также характерно и для постмарксистского направления. Например, для Чарльза Тилли — американского историка, марксистски ориентированного. В какой-то мере теорию рационального выбора разделяет и М. Кро- зье, который работает в рамках рационалистической традиции. Он разрабатывает теорию социального деятеля в рамках организации и подчеркивает вместе с Симоном значение не столько идей, сколько различных стратегий при изучении процесса принятия решений и выявлении их эффективности. Думаю, что в этом же ключе сейчас работает и Жак Са- пир, который увязывает этот круг понятий с экономическим анализом. Что касается моего места в социологии, то оно определяется прежде всего тем, что мои интересы сосредоточены вокруг проблематики социальных движений. А.З.: Ваши интересы здесь перекрещиваются с позициями Смелсера? Я имею в виду его книгу 1963 г. «Теория коллективного действия». А.Т.: Смелсер замечательный человек, и у меня с ним давнишние дружеские отношения, но книжка его ужасна. Движения рассматриваются, по сути дела, как отклонения от системы — как бунты, беспорядки и т.д. Для меня исходной категорией является понятие социального конфликта, который я определяю как конфликт между действующими лицами (social actors) по поводу контроля над основными культурными ценностями, включая и интерпретацию социального прогресса. Главное — это субъект. Социальный субъект может быть ориентирован на защиту и на расширение своей власти или на то и другое одновременно. Очень важно и то, что субъект имеет право и возможности строить себя в качестве действующего лица. Поэтому в теории социальных движений, которую я разрабатываю, большое место занимает концепция прав человека, прав женщин и меньшинств. Равно как и концепция самоидентификации актора. Это главное направление социологии в настоящее время. И здравствующих ныне представителей этого направления не так уж много. Это Хабермас, Гидденс и Турен. Это социология, ориентированная на деятеля, на актора в меняющемся мире. Для меня очень важно ответить на вопрос: что значит быть свободным? С точки зрения социологии актора. А.З.: Какова ваша точка зрения на причины распада СССР? А.Т.: В феврале выйдет моя новая книга, в которой я пытаюсь ответить на этот вопрос. В этой книге я излагаю примерно на десяти страницах свое видение тоталитаризма или авторитаризма, что, разумеется, не одно и то же. Логика авторитарных и тоталитарных систем такова, что она не оставляет места для актора. Например, советская система во времена Брежнева — это было закрытое общество, закрытая система, которая не могла ответить на вызов времени, связанный с освоением новых технологий в области электроники, звездных войн и других вещей аналогичного плана. С 1970-х гг. она была парализована и прекратила развитие. Это показали события в Польше и Чехословакии. Вторая причина распада Союза, на мой взгляд состоит в том, что она не позволяла формироваться сильной независимой личности. Для этого не было ни стимулов, ни возможностей. Это наблюдалось уже в сфере образования и подготовки студентов. Только на путях диссидентства возможно было формирование сильной личности (например, Высоцкий). А это означало потерю творческого начала и появление таких фигур, как А. Зиновьев с его двойной ложью (double lies). Постановка информации в Советском Союзе в связи с этим оказалась хуже, чем в Китае. Третья причина распада состояла в том, что политика — как это почти всегда бывает в случае застоя и внутреннего кризиса — повернулась в сторону поиска внешнего врага. Наполеон в этой ситуации начал свои завоевательные войны, которые обернулись крахом. А Советский Союз начал войну в Афганистане. В этих условиях и возникает «горбачевизм», который в восточноевропейских странах возник задолго до появления самого Горбачева на политическом поприще. Я имею в виду политику Гомулки в Польше и Кадара в Венгрии. Вся эта линия характеризуется стремлением к ответственности с помощью «обновления системы». Но система не дает пространства для действия. Она требует конформизма. Возьмем, например, известный мне случай. Один из советских ученых (речь идет об Э. Клопове) в 1968 г. выступил на партийном собрании против ввода войск в Чехословакию. Это мужественный поступок, на который отважились бы не многие из моих коллег во Франции, да и в любой другой стране. Но каков был результат? Практически это выступление для системы не имело никакого значения. К власти в социологии пришел... Я не могу вспомнить фамилию этого ужасного человека (horrible man). (Совместными усилиями мы устанавливаем, что речь идет оМ.Н. Руткевиче. — А.3.) А Клопов не имел никакого влияния, и его поступок не стал примером и стимулом для мотивации. Он должен был писать себе в стол. Это лишь иллюстрация к тому, что стагнирующая система характеризуется отсутствием творческого начала. И весь вопрос в том, чтобы новое поколение было подготовлено к свободе и активности. Поскольку я изучаю социальные движения во всех странах современного мира, постольку я интересуюсь и Россией. Последние годы у меня появилась возможность познакомиться с вашей страной. Вы знаете, что наша группа работала в 1980-е гг. в Польше, изучая «Солидарность». А в России мы исследовали рабочее движение в Воркуте и других регионах страны. Кроме того, я приезжал читать лекции во французском колледже Московского университета. Я считаю, что Россия и российская молодежь должна найти свой путь между Западом и Востоком. Она должна опираться на российские традиции. Хорошо знать Герцена, даже Ленина. Для получения современного образования и освоения норм культурной жизни полезно было бы каждому, кто получает высшее образование, пожить года два на Западе. Но не более. Надо открыть для себя свою страну, свою культурную традицию, основанную на светской культуре. На мой взгляд, это основной путь к восстановлению творческого начала. А.З.: Чем вы заняты в рамках подготовки к очередному Всемирному социологическому конгрессу? Недавно Иммануил Валлерштейн был в Москве и рассказал, что вам поручена организация одного из пленарных заседаний. А.Т.: Да, речь идет о межкультурной коммуникации в социологии и других общественных науках. Здесь весьма сложный круг проблем, о котором я только что говорил на примере России. Как понимать глобализацию? Почему некоторые ее отождествляют с американизацией и культуры в целом, и социологии в частности. Вряд ли кто может согласиться с теми глупостями о смерти национальных интересов, которые провозгласил Фукуяма. Весьма сложен и круг проблем, связанный с ситуацией многоязычия. Я сейчас организовал двуязычную группу (англо-французскую) для обсуждения этих проблем. Дело в том, что научные термины в контексте каждой культурной традиции приобретают свою нагрузку и в какой-то мере даже иной смысл. Например, слово State в английском и Etat во французском языке, равно как и соответствующие термины в немецком. Но Парсонс, например, при переводе Макса Вебера не учитывает этого обстоятельства. В результате накапливается систематическая ошибка. Или даже разговоры относительно тех или иных социальных проблем. Например, «расовая проблема». В США этот термин воспринимается вполне нормально. Но если вы во Франции назовете эту проблему, то вас могут принять за расиста. Совершенно иной культурный контекст. Валлерштейн не без оснований поставил вопрос о содержательной стороне научной коммуникации на конгрессах и иных международных встречах. Подчас это не коммуникация, а простой факт присутствия, как это бывает в метро. Мы «присутствуем», но не вступаем в общение, не вступаем в акт коммуникации. Как преодолеть этот парадокс в нынешнем мире, который является одновременно и глобальным и многокультурным образованием? А.З.: Еще один вопрос я бы хотел вам задать, но он не требует обязательного ответа. Мне хотелось бы понять, как ваши теоретические интересы в области социологии социальных движений связаны с вашим личностным развитием ?Какие жизненные повороты надо было пережить, чтобы подойти к новому пониманию той или иной проблемы? Я надеялся найти ответ на этот вопрос в вашей книге «Письма студентке», но оказалось, что это нечто вроде словаря основных понятий, который преподносится в форме письма... И личность там совсем не присутствует. А.Т.: Есть другая работа — «Автобиография». Вопрос очень интересный, но на него надо отвечать очень долго. По-видимому, я решал с помощью социологии какие-то свои личностные проблемы, спрятанные достаточно глубоко. А.З.: Несколько дней назад я был свидетелем своего рода национального торжества в Париже: В Пантеон по указу президента Франции было перенесено тело Андрэ Мальро. Огромная очередь желающих принять участие в этой церемонии. На мой взгляд, это очень важный способ воспроизводства национального (в данном случае французского) самосознания. Какова ваша оценка этого события? А.Т.: Я помню, как в мои студенческие годы состоялось аналогичное событие. В Пантеон тогда по решению Де Голля было перенесено тело Жана Мулена. Мальро, который был тогда министром культуры Франции, произнес незабываемую речь. Она меня потрясла и запомнилась на всю жизнь как образец ораторского искусства. Нынешняя речь была гораздо слабее — нет того вдохновения и тех слов! Хотя Мальро, безусловно, заслуживает той чести, которая ему была оказана. Он хороший писатель и публицист, видная фигура в политической жизни Франции. На меня, например, произвел очень большое впечатление его роман «Надежда» (L’Espoir). Если попадется, советую почитать. Его политические мемуары очень интересны, особенно описание его встреч с Неру и Мао Цзэдуном. Он близок мне тем, что является антидюркгеймиан- цем. Я не люблю Дюркгейма вместе с его приоритетом социального начала над личностью. Мальро — сторонник морального индивидуализма, который был провозглашен Ж.-П. Сартром. Сартр остается одним из наиболее влиятельных мыслителей Франции, так же как и Камю. Эти мыслители смотрели на историю как на борьбу против смерти. Искусство, с их точки зрения, способ преодоления смерти. Я думаю, что именно этим объясняется и то место, которое занимает Достоевский в современной культуре. Он раскрывает трагический смысл самоутверждающегося человеческого бытия — актора и субъекта действия. А.З.: Спасибо за беседу. Меня очень интересует тематика работы вашей международной группы, и мне хотелось бы принять в ней участие. Надеюсь, что у нас будет возможность продолжить наш разговор.