Естественнонаучные знания о человеке и философия XVI—XVII вв.

Для начального этапа эпохи ранних буржуазных революций в разработке естественных наук о человеке характерна экстенсивная работа эмпириков; ученые тяготеют к описанию новых разновидностей растений и животных, новых анатомических структур, открывают новые, минералы и окаменелости.

Совершенно такой же экстенсивный характер носила деятельность ученых в естественных науках о человеке: анатомы исправляли Галена в анатомических частностях, но не претендовали на новую объяснительную концепцию. Известны анатомические исследования художников Возрождения — Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микела.нджело, Дюрера. В Болонье складывается целая школа анатомов, вскрывавших трупы и на основе этих вскрытий сделавших ряд значительных открытий (Беренгарпй, Сильвий, Фаллопий, Евстахий). Большую известность приобрели работы А. Везалия. Теоретически исследования анатомов не отличались от работ ботаников и зоологов, но необходимость вскрытия человеческих трупов придавала деятельности анатомов антицерковпый характер.

Связь эмпиризма в естественнонаучном знании и антропоцентризма Возрождения ярко проявилась в творчестве основателя ятро- химии, выдающегося швейцарского врача Теофраста Парацельса (1493-1541).

Антропоцентризм концепции Парацельса прежде всего состоит в переориентации им алхимии на изобре+ение методов лечения, в чем и состояла задача ятрохимии: «Настоящая цель алхимии состоит не в изыскании способов фабрикации золота, а в установке методов приготовления аркан (лекарств.— В. С.)»2. Преобразуя алхимию в духе антропоцентризма Возрождения, Парацельс определяет следующие основные вещественно-языковые структуры: язык человеческого тела (микрокосма) 3 и языки мира (манро- косма). Первоначальные тексты этих двух языковых систем составляют алхимию, философию, астрономию (астрологию), мораль (добродетели). В алхимии единство микро- и макрокосма образуют три исходные элемента: сера, ртуть и соль,— которые выражают отношение различных веществ к огню. Так, сера означала понятие о горючести и изменяемости вообще; ртуть — способность вещества улетучиваться без изменения от нагревания; соль — символ устойчивости и неразрушимости от огня. В человеке соответственно ртуть — это дух, сера — душа, соль — тело4. Процесс движения в материи обусловлен действием двух отрицающих друг друга сил и третьей — примиряющей: ртуть как положительная сила, а сера — как отрицательная противостоят друг другу и примиряются в соли. Соответственно гармоническое сочетание этих элементов в теле представляется лежащим в основании здоровья. Если же какой-либо из элементов преобладает, возникает болезнь. Например, преобладание серы вызывает лихорадку п моровую язву, избыток ртути — паралич и т. д.

Вслед за Гиппократом Парацельс на первое место в лечении выдвигал «следование природе», т. е. диету, свежий воздух, душевный покой, молитву, но в отличие от врача-гиппократика Парк цельс не склонен ждать, пока сама природа не выправит свое іечение; он стремится устранить причину болезни активным вмешательством: врач «должен действовать против времени, так как лекарства должны победить время» 5.

Лекарства, согласно Парацельсу, «обладают скрытыми свойствами» возбуждения целительной силы природы. Лекарства созданы богом сообразно болезням: весь свет — это аптека; бог — «верховный аптекарь». Задача врача — открытие магических сил лекарственных веществ; исследование заболеваний человека (микрокосма) по аналогии с процесами, протекающими в макрокосме («внешнем человеке»): водянка уподобляется микроскопическому наводнению, апоплектический удар — молнии и т. п.

В свою очередь, соотношение металлов и планет Парацельс нриводпт в соответствие с мистифицированным соотношением человеческих органов. Поэтому в предлагаемых им средствах лечения большую роль играли металлические препараты. У Парацельса эти многочисленные аналогии и соответствия вещественно- языковых структур возникали благодаря тому, что одни виды веществ и существ оказывались средством познания других. Об этом свидетельствует его способ обозначения болезней не по страдающему органу или предполагаемым причинам заболевания, а по имени излечивающих лекарств. Это значит, что, согласно концепции Парацельса, в центре мира находится не пассивный античный микрокосм, рабски повторяющий в гармонии свопх элементов гармонию мировых стихий, а действующий, творящий человек — целитель, управляющий силами природы: в отличие от сильфов, нимф, «которые связаны с водой как сельдь», лемуров, «которые связаны с воздухом как птицы», и гномов, «которые как землеройки связаны с землей», человек «свободен на земле, но не в земле, на воде, но не в воде, под небом, но не в небе, с огнем, но не в огне — при этом образует центр всех четырех, в котором все процессы и все лучи концентрируются» 6.

По Парацельсу, творчество человека вбирает в себя творчество всей природы, ибо трем разновидностям материи — растительной, животной и минеральной — соответствуют тела (соль), душа (сера), дух (ртуть). Познав эти три силы, человек может подчинить природу своей воле. Отсюда все видимое выступает в качестве возможного образца творческой мощи человека7.

Хотя в течение XVI в. были заложены основы для возникновения существенно иной формы теоретизирования, все же только в XVII в. наступает существенный поворот в исследовании человеческого тела — основой для него стали работы механиков и математиков, подытоженные в основном Галилеем и Кеплером в самом конце XVI — начале XVII вв. Постепенно математика становится образцом формализации теории, в рамках которой теперь жестко задается общая мера в сравнении, соотношении исследуемых вещей.

Теория Декарта обосновывала сведение любых природных свя- ' зей к механическим, но по преимуществу не во всеобщей (всеобщее основание было слишком абстрактным), а в особенной форме уподобления конкретным механизмам: «...все это согласуется с правилами механики, являющимися и правилами природы» 8. Поэтому и проблема метода познания, и проблема происхождения движения решаются Декартом теоретически-конструктивно только в особенном виде. Соответственно, в дедуктивном и индуктивном познании и в построении причинных рядов и циклов, любые процессы уподобляются им конкретным механизмам, нуждающимся в источнике движенпя. Таким конкретным механизмом оказался в фпзичёской теории Декарта и мир в целом, поддержание движения которого обеспечивается августпповским ежемгновен- пым творением мира богом.

Подобную же особенную механическую конструкцию Декарт предложил для физиологического функционирования живого организма — первоначальную модель рефлекса (от чувственного восприятия — к мозгу и от мозга — к мышцам), которая в своей абстрактной основе входит и в современную физиологию. Воспроизводя замкнутый механизм рефлекса, Декарт опирается не только на проработанный им принцип механической причинности, но и на конкретные анатомо-физиологические труды Гарвея (1578— 1657), который создал теорию кровообращения, построенную на той же механистической основе.

Гарвей — первый среди естествоиспытателей яркий представитель кинематического (физиологического) подхода к живому телу. Именно этот подход, запечатленный уже в работах М. Сер- вета и учителя Гарвея — Фабриция, стал характерным для естествознания XVII в. В отличие от описания видов и анатомических исследований XVI в. биологи и врачи XVII в. стремились не просто описывать, но и объяснять результаты наблюдений. Суть теории стала связываться не столько с формой и структурой, сколько с функцией.

Физиология так и называлась — anatomia animata («динамическая анатомия»). Еще не было дано теоретическое обоснование (во всеобщем виде) механического конструирования, а конкретные механизмы уже стали своеобразным образцом для объяснения функционирования органов. Сложилось, по словам Ж. Кон- гелема, «двоякое убеждение: органы имеют то же назначение, что и инструмент, их функции могут быть выведены из одного только рассмотрения их структуры» 9.

Открытие Гарвея покоилось на использовании анатомического метода падуанской анатомической школы. Отправным пунктом для Гарвея явился подсчет количества крови, которое сердце посылает в организм за полчаса. Оказалось, что вес этой крови превышает вес всего организма. Отсюда следовало, что кровь возвращается в сердце, а не порождается вновь (как считал Гален).

ІІДІЧ'І» существенны: во-первых, количественный метод исследовании н динамический вывод из него; во-вторых, уподобление дейст- ІІИН сердца конкретным механизмам (насосу, колесам и рыча- ІІІМ) 10. Родоначальник количественных методов в биологических науках, ученик Галилея — С. Санторио (1561 —1630) применял гии методы исключительно для исследования статических закономерностей (изменения веса тела при обмене веществ) и оставался при этом правоверным галенистом.

Формулирование Декартом кинематической механической причинной связи как общей во взаимодействии природных тел оказало мощное стимулирующее воздействие на деятельность биологов, физиологов и медиков. Необходимо отметить, что, когда такое кинематическое конструирование — прослеживание причниных цепей — утрачивает опытную основу, становится чисто умозрительным, оно просто переводит на язык механики те полумифологи- чоские представления об образовании и функционировании тела, где объяснения связи частей тела основываются лишь на некоторых произвольно выбранных уподоблениях тем пли, иным практически освоенным процессам в неживой природе.

Примером такого фантастического конструирования может служить попытка кинематического обоснования Декартом теории эпигенеза в эмбриологии, которую вслед за Аристотелем предложил Гарвей. Эмбриология вообще чрезвычайно примечательный раздел в биологии в том смысле, что здесь в любую эпоху так или иначе надо было решать проблему развития. Теория эпигенеза — последовательного, поэтапного развития зародыша — вполне соответствовала кинематическим принципам механического детерминизма. Одпако исходно зародыш должеп был содержать в себе то динамическое начало, которое «запускало» механизм эпигенетического развития. Это начало Гарвей обозначил термином «яйцо» (следуя перипатетической традиции), определив основной принцип эпигенеза как ex ovo omnia (все из яйца)

Априорность этого принципа у Гарвея доказывается многими фактами: и тем, что сам Гарвей считал яичники млекопитающих лимфатическими узлами, не подозревая об их генеративной функции, и тем, что Р. де Грааф лишь двадцатью годами позже открыл в яичниках пузырьки, которые он ошибочно прпнял за яйца 12.

Картезианский механический детерминизм лег в основу значительного направления в медицине XVII — начала XVIII в.— ятромеханики (ятрофизики). Представители этого направления — С. Санторио, Борелли, Бальиви, Паккиони, Бургав, Глиссоп, Гофман и многие другие — суть жизни видели в движении, понимая последнее исключительно как механическое. Они уподобляли функционирование тех или иных систем организма определенным механическим устройствам. Так, Бальиви отождествлял действие руки с действием рычага, железы уподоблял ситу, грудную клетку — кузнечным мехам, сердце — насосу. Бургав рассматривал дыхание, кровообращепие, пищеварение «по законам механики, гидростатики, гидравлики». В соответствии с общей логикой карте- ананской физики механическую систему тела пускает в ход «дни гательная способность». Вот что пишет по этому поводу Борел.ш: «Мышца есть механизм, сам по себе бездейственный и мертвым, если не приходит извне двигательная способность, чтобы внести повеление и, пробудившії ее от сна и оцепенения, побудить I! движению... Нерв и есть тот проводник, но которому двигательная способность имеет сообщение для возбуждения и приведения II движение мышцы» 13.

Жидкие части тела — источник движения благодаря тому, чти «простейшая и чистейшая нервная жидкость» находится в свяли с «тончайшей мировой жидкостью» — «аэроэфиром». Жидкие части тела, таким образом, связаны с динамическим первоначалом, когда же речь идет о сохранении жизнедеятельности тела, то здесь основное значепие придается волокнам, а именно их тонусу. Нарушения тонуса оказываются источником болезней и. Ятроме- ханикп внесли вполне конкретный вклад в развитие биологии и медицины. Так, Борелли опытным путем опроверг ошибочную теорию Декарта о врожденпой теплоте сердца. Бальиви установил анатомическое и физиологическое различие между гладкими и поперечнополосатыми мышцами. Ятромеханики создали большое количество измерительных приборов, медицинских инструментов (термоскоп, пульсомер, троакар, канюли и многие другие), ввелп некоторые действенные методы лечения.

Ятромеханика чрезвычайпо показательна при определении ис- торико-научной значимости механицизма. В силу того что в рамках механицизма в принципе невозможно ответить во всеобщей форме на вопрос о происхождении движения, механический детерминизм оказывается совершенно несостоятельным в решении общих проблем развития, эволюции, формирования органических систем любой природы. Вместе с тем в качестве метода исследования действенной последовательной связи органов тех же органических систем механический детерминизм незаменим. Если под организмом понимать самодвижущуюся систему, а под механизмом — орудийную систему, с помощью которой осуществляется движение, то можно сказать, что механизм исторически произведен от организма, а понимание организма логически производно от понимания механизма. Выясненность кинематических характеристик действенности органов позволяет создавать модели соответствующих функций организма, «подключать» к живому организму адекватно действующие искусственные устройства. В этом состоит эффективность методов ятромеханики, которые, в частности, привели к изобретению разнообразного медицинского инструментария.

Уподобление тех или иных систем животного организма механическим устройствам, разумеется, не означало создания биологии как самостоятельной науки, поскольку специфические особенности живого еще не были осмыслены и, напротив, живые существа понимались лишь как сложные механические устройства.

Изучение специфики человека на частнонаучном уровне свя- и.ншлось главным образом с выявлением,.описанием его психи функций. Характерно, что тогдашняя психология была

и'ігпь близка к естественным наукам, а значит, к механицизму. Неудивительно, что именно картезианство существенно преобра- нишло психологические представления той эпохи. Человеческое мм о, по Декарту, действует как единый механизм и потому в привычных своих движениях не нуждается пи в чем, кроме того, •но у него есть15. И лишь там, где возникает проблема начала іннжения (волевого действия), в качестве объясняющего принципа привлекается представление о нематериальной мыслящей душе (динамическое начало). Душа по отношению к человеческому телу выполняет ту же роль, что и бог по отношению ко всему физическому миру,— роль источника движения, а потому связана і (і всем телом, а не с той или иной его частью 15.

Декарт помещает душу в эпифизе, руководствуясь геометрическими соображениями (центр головы). Как душа, так и тело к качестве микрокосма должны как-то вписываться в макрокосм. Душа обязана сообразовывать свои «приказы» с реальностью. Отсюда две основные функции души — действенная и страдательная (страсти) 17: «духи» — посредники между телом и душой — передают телу «приказы» души и душе — сведения о действиях тела «в зависимости от различных предметов» 18.

Так устанавливается обратная связь между телом и душой. 13 качестве источника действия душа совпадает с динамическим началом, в качестве объекта действия — не отличается от любой части тела. Принципиальное различие души и тела совпадает с различием мыслительной и протяженной субстанций. Дальнейший путь развития психологии был немыслим без разрешения общефилософских проблем, поставленных картезианством.

Совершенно оригинальный путь для решения этих проблем избрал Спиноза. Он отождествляет механическую связь вещей не с вещами же (т. е. не с единичным, как Гоббс), но со всеобщим. Тогда вещественно-единичные формы (протяженная и словесно- мыслительная) представленности всеобщего (отношения) оказываются производными от него. Так, протяжение и мышление в качестве атрибутов производпы от субстанции, попимаемой как причина, самой себя, как единство бога и природы. Именно поэтому «порядок и связь идей» оказываются теми же, что «порядок и связь вещей».

Иначе говоря, «понятие», или «идея», какой-либо вещи выражает у Спинозы «действие души» 19, т. е. соответствует способу действия, с помощью которого можно получить некоторую реальную вещь. Спиноза называет этот способ действия «ближайшей причиной», а понятие, его выражающее,— «адекватной идеей». «Отсюда мы можем видеть, что нам прежде всего необходимо всегда выводить все наши идеи от физических вещей или от реальных сущностей, продвигаясь, насколько это возможно по ряду причин...» 20

Причинное отношение у Спинозы становится, таким образом, способом открытия разумом действенной природы вещей. Поэтому и познавательная способность человека зависит от его способно сти действовать: «...чем какое-либо тело способнее других к бо.и, шему числу одновременных действий или страданий, тем душа cut способнее других к одновременному восприятию большего числа вещей; и чем более действия какого-либо тела зависят только от него самого и чем менее другие тела принимают участия в его действиях, тем способнее душа его к отчетливому пониманию» 21.

Если суть психологической проблематики видеть в соотношении единичного н всеобщего, рассматриваемых в плане индивидуального развития, то можно сказать, что у Гоббса и Спинозы эта проблематика отсутствует.

Локк прямо исходит из действенного отношения телесного человека к телесному миру, но элементарными взаимодействиями, которые фиксируются в человеке, являются не понятия, а ощущения. Он не удовлетворяется простой констатацией действенной активности человека в процессе познания, но пытается теоретически воспроизвести все здание человеческого знания о мире исходя пз простейших отношений к миру — чувственных идей — этого источпика любого знания («идеи отношений часто яснее идей соотнесенных предметов») 22.

Поскольку чувственные идеи положены Локком в основание всей деятельности ума, постольку в его концепции субъект познания обладает неповторимым жизненным опытом, обусловленным той своеобразной устойчивой ассоциацией идей, которая у пего сложилась. Процесс создания этой ассоциации Локк вслед за Декартом, Гоббсом и Спинозой понимает вполне механистически, но он впервые терминологически определяет подобный процесс как ассоциацию идей, принимая его за основу познания в целом23.

Локк, принимая наличие первичных (субстанциальные начала) и вторичных (чувственные идеи) качеств, отрицал какую-либо содержательную связь между ними. Поэтому хотя Локк и пытался вывести любые формы. знания из чувственного опыта, однако ассоциации идей могли лишь бесконечпо индивидуализировать человеческое знание24, а,значит, психологизировать познавательный процесс и потому нуждались во внеопытной всеобщности как упорядочивающем принципе.

Такой внеопытной, конститутивной по своему происхождепию всеобщностью стали у Локка средства общения, язык25.

Противоположный подход мы видим у Лейбница. Лейбниц само индивидуальное определяет как отношение (монады). Монады — источники движения — простые субстанции. В монаде. вся Вселенная представлена определенным образом. Упорядочивающим началом в монаде-человеке является ум с присущей ему це- im н(н'>ра;і»остью. Вот почему сложное в простом организуется по нрннщшу конечных (целевых) причин.

II то время как «изменения тел и внешние явления возника- п нз других по законам причин действующих, т. е. по замшим движений»26, Лейбниц утверждает существование пред- ншовленной гармонии между конечными и действующими прижимами. У человека ум опосредствует любую множественность ти ириятий и ощущений, но опосредствует он своей целенаирав- н'нностью, а не некими готовыми идеями.

Пот почему осознанность (апперцепция) и неосознанность мш приятия (перцепция) не являются свойствами соответственно души и тела, как в философии Декарта, по составляют атрибуты души. Родоначальник учения о бессознательном, Лейбниц иидит в психологических процессах аналогию с дифференцированием п интегрированием: акт сознания (апперцепция) представ- тнет собой не что иное, как интеграл бесконечного множества бессознательных «малых перцепций». Поскольку Лейбниц в проїм повес Локку устанавливает отношение изоморфизма между пер- иичпыми и вторичными качествами, постольку он пытается найти имманентное соответствие между чувственным многообразием и понятийным единством.

Рассматривая соотношение чувственно-единичного и понятийно-всеобщего, Лейбниц и Локк не растворяют психологическую проблематику в общих вопросах познания, как это произошло у Гоббса и Спинозы. Однако эта проблематичность формулируется у Локка и Лейбница диаметрально противоположным образом. Локк исходит из различия единичного и всеобщего, пытаясь затем выявить основание их отождествления. Лейбниц исходит из тождества единичного и всеобщего, с одной стороны, в духовной монаде, с другой — в теле. Но здесь он сталкивается с трудностью обоснования: во-первых, различия монад; во-вторых, связи духовного и телесного.

Так, изоморфное соответствие первичных и вторичных качеств оказывается у Лейбница проявлением предустановленной гармо- пии духовного и телесного, психического и физического. Лейбниц вместе с Мальбраншем и Гейлинксом является автором идеи психофизического параллелизма, дожившей в различных модификациях до нашего времени. Если у Мальбранша этот параллелизм обеспечивается активностью бога как посредника, то Лейбниц апеллирует к идее предустановленной гармонии между конечными и действующими причинами. Однако, помимо математической формальной операции изоморфизма (содержательной в математике, но формальной там, где необходимо выявить генетическую связь, как в данном случае), идея предустановленной гармонии пе содержит ничего теоретически объективизируемого. Только генетический подход к человеческой психике дает достаточные основания для критики психофизического параллелизма 27.

Как видно из этого краткого очерка развития психологии — одного из важных разделов естественнонаучных представлений о человеке в XVII в.— ассоциативная психология, воплощавшая в себе концепцию механического детерминизма, встретила в ра циональной психологии Лейбница, построенной на началах дина мизма, своего антагониста. Противостояние ассоциативной и рациональной концепций в психологии можно проследить в различных модификациях вплоть до настоящего времени.

Лейбниц обосновывал телесную индивидуальность (картезианскую непроницаемость тел) через динамические свойства тел, введя в качестве основного механического принципа сохранения сохраненне «живой силы» (mv2). Монадология Лейбница является не чем иным, как обобщением динамического определения индивидуумов. Монады — это силовые центры разнообразных телесных образований от цежнвых до обладающих разумом. При этом индивидуализация всеобщего начала движения закономерно привела Лейбница к универсализации живого, пронизывающего телесные формы монад (душ), отличающихся друг от друга степенью господства над иными монадами, вплоть до мопады монад — бога: «Всякая монада в соединении с особым телом образует живую субстанцию. Таким образом, повсюду не только есть жизнь, связанная с членами пли органами, но.и существует бесконечное множество ступеней монад, из которых одни более или менее господствуют над другими» 28.

Совпадение всеобщего начала движения с единичным означало утверждение производности механической составности от органической пронпзанности всего существующего до самых неуловимых, бесконечно малых частей. Если в механике динамика Лейбница обернулась открытием нового принципа сохранения, то в общем виде динамическое начало было определено только тавтологически, как источник движения — как душа, сохраняющая свою неизменность. Признавая душу источником движения, Лейбниц должен был признать и неистребимость телесной «органической машины» 29.

Если на первых порах механицизм как общее мировоззрение вполне соответствовал конкретно-научным достижениям в механике и физике, то поставленная Лейбницем в общем виде проблема происхождения движения завершила мировоззренческие поиски механицизма определением органического отношения, для описания которого еще совершенно не были разработапы конкретно-научные понятия механики и физики. Это мировоззренческое завершение механицизма свидетельствовало о том, что эпоха homo faber'a, свободного индпвпда-мастера, относившегося к миру как к своей мастерской, а к вещам как к инструментам, подходила к концу. Начиналась новая эпоха, мировоззренчески отраженная по преимуществу в диалектике немецкой классической философии, где человек понимался уже как развертывающий в своей деятельности всю человеческую историю30.

Динамизм Лейбница, обоснование им структуры органической целостности, возрождение концепции целевой деятельности разума оказали большое влияние на биологию и медицину XVII— ^HVlII в. Биологи XVII в. воспользовались монадологией Лейбница ^Кя дальнейшего обоснования эмбриологический теории префор- ^Ирэма, в соответствии с которой уже в половых клетках имеются Нов важнейшие структуры будущего организма.

Среди философов преформизм обосновывали Мальбранш и ^НОЙбниц, среди биологов — Сваммердам, Мальпиги, Левенгук, Н*аллер, Боннэ и многие другие. Преформисты считали основной ^?оловую клетку того родителя, которому приписывалась передача Несходной структуры зародыша. Поскольку выбор был произволен, ?Vo возникло два направления: овизм и анималькулизм. Префор- Вцизм в биологии отнюдь не являлся лишь формой рецепции фи- ?Пософии Мальбранша н Лейбница, он возник в ходе решения ди- ?

Яамических проблем самой биологической науки. Однако общая ?

Логическая структура монадологии Лейбница и конструкций пре- •

формистов весьма сходны. Во второй половине XVII в. и практи- | чоскп на протяжении всего XVIII в. преформизм почти вытеснил I впигенез. В дальнейшем эпигенез (в форме эволюционизма) и раз; иовидности преформизма (генетического, номогенетического и др.)

противостояли и до сих пор противостоят друг другу в теоретической биологии.

Тщательно воспроизводимая Лейбницем диалектика дискрет- вбго (единичного) и непрерывного (единство представленности *

D каждом единичном всей Вселенной) порождала идею непрерывности перехода от одного единичного к другому. Математически апнечатленная в дифференциальпом и интегральном исчислении, ;>та диалектика и под влиянием работ Лейбница, и независимо от них легла в основу классификационного метода обобщения, столь характерного для биологии XVII—XVIII вв., явилась своеобразным завершением концепции механического детерминизма. В качестве реакции на ятромеханику в медицине вновь пробуждается интерес к проблеме целостности организма, к гиппократов- ской концепции лечения как помощи природе (голландский врач Сиденгам). Кроме того, ятромеханике противостояла основанная Парацельсом ятрохимия, где содержалась апелляция к «духовной целостности организма».

Традиции ятрохимии и гпппократовской медицины вновь объединил в своей концепции Г. Э. Шталь (1660—1734), врач и химик, впервые отделивший врачебное искусство от химии и предложивший теорию флогистона.

В медицинской теории Шталь отличал механическую структуру тела от целенаправленной деятельности души. В отличие от Лейбница, с которым он неоднократно спорил, Шталь отвергал идею предустановленной гармонии, считая, что душа непосредственно управляет телом, обеспечивая ту форму устойчивости живого, которая не присуща другим химическим соединениям31. Душа, но Шталю, является основным жизненным агентом, источником тех целен, ради которых существует тело, а тело — органом души, устроенным специально для нее и • больше ни для чего не пригодным32. Действие души на тело Шталь объясняет нематери- альностью самого движения, атрибутами которого являются врс мя, степень энергии, отношение и направление к цели. Частимо расхождения Шталя с Лейбницем не столь важны. Существенно то, что для Шталя, так же как и для Лейбница, органическое тело, живое составляет предмет основных интересов, при этом источни ком единства живого считается нематериальная, целеполагающан душа, а материальная, механическая телесность играет роль «инструмента»: «Природу и созидание органов можно рассматривать из философских оснований как инструмент, который субъект исходя из высоких принципов приводит в движение, устремляясь к некоей конечной цели» 33.

Болезнь, но Шталю, представляет собой «противоречие между внутренней целеустремленностью и внешним устройством природы» 34, причем под последним подразумевается физико-механическое устройство. Задача врача состоит в достижении так называемой синергии, т. е. такого процесса «в заболевшем человеке, когда природа и врачевание действуют сообща» 35. Соответственно об «энергии надо говорить, если природа лечит без врачебной помощи» 36. При несостоятельности («извращении») энергии «должен вмешаться врач, чтобы поставить диагноз и найти такие движения, которые порождены болезнью, и такие, которые выступают против болезни, пытаясь при этом применить средство помощи и обрести синергию. Он должен найти движения, которые приведут к пужной цели. Он должен так хорошо, как только может,- способствовать коррекции материи. Как сотрудник природы, он должен освободить путь лечения от помех» 37. Таким образом, Шталь возвращается к принципам гпппократовской медицины. По в такой роли врач может выступить, по Шталю, лишь тогда, когда оп способствует управленческим функциям целеполагающей, но немощной души больного.

Так, апелляция к целеполагающей душе, образующей единство «телесной машины», завершает в конце XVII — начале XVIII вв. мехапицистское конструирование в науке нового времени. Механицистские конструкции в биологии н медицине потому являются столь бледными подобиями физического конструирования, что в них отсутствует математическая основа. Реальный прогресс в этих областях знания в той мере определялся прогрессом физико-математических наук, в какой на основе последних изобретались и строились новые инструменты, позволявшие не только умозрительно, но именно на опыте открывать новые миры, исследовать ранее недоступные структуры.

Изобретение микроскопа, открытие благодаря ему простейших Левенгуком, исследование тонкого строения тканей живого организма, методы препарирования с помощью микроинструментов Сваммердама были конкретными, важными этапами этого прогресса. Однако не надо забывать, что от факта изобретения какого- либо инструмента до направленного использования его, как правило, лежит тот путь, который определяется мировоззрением ученого: от изобретения телескопа до серии выдающихся открытий

I мл млея так же неблизко, как от изобретения микроскопа до отії рмгин Левенгука.

Никакой инструмент не поможет глазу видеть, если прежде «<му не поможет ум. Непосредственные влияния в теории и прак- ин;е научной деятельности, как правило, неплодотворны. Революционные преобразования социального бытия обусловили возникпо- ін'іше нового мировоззрения, нового взгляда на деятельность человека; это новое мировоззрение лежало в основе прогресса физико-математического знания. В свою очередь, количественное, однородно-пространственное понимание мира обусловило саму возможность подходить к живому как к механизму, использовать но отношению к нему механические инструменты.

XVI—XVII вв.— эра, когда пробил час профессионального научного познания. Однако впачале предмет науки абсолютпзиро- 1ІНЛСЯ в своей формально-логической, операциональной основе, благодаря чему любые объекты пауки определились как частные области применения универсальной теории (механический детерминизм как общий метод механики и систематики). Лишь в следующей фазе своего развития научный профессионализм оказался перед проблемой как генетической связи объектов теории, так и генетического взаимодействия предмета и объекта теории, т. е. теории предметной деятельности человека. В эту следующую эпоху, начинающуюся в XIX в., проблема соотношения исторического и логического, т. е. диалектически обоснованная методология, медленно, но верно занимает ключевые позиции во всей структуре научного знания.

При этом в разных областях знания методологическое соотношение' предмета и объекта науки меняется в зависимости от места данного объекта во всеобщей генетической связи. Впервые в полном смысле этого слова появляется совокупность паук о человеке с особыми методами. Лишь имея в виду эту общеметодологическую тенденцию развития научного знания, необходимо оценивать достижения науки прошлых культурных эпох, в том* числе XVI—XVII вв. При этом и частные достижения науки прошлого найдут свое истинное место в структуре современного научного знания.

Так, например, картезианство (механический детерминизм) в современной биологии — отнюдь не анахронизм, но один из важных методологических подходов в исследовании органных структур живого. Этот подход, в естественнонаучной литературе выражаемый термином «редукционизм», разумеется, соотнесен с эволюционным пониманием самодвижения живых существ. Основная методологическая проблема как раз и состоит в формировании принципов конституирования организма как единого в своем самодвижении и механической связи разнообразных органных структур. Эти принципы накладывают безусловный запрет на абсолютизацию редукционизма, т. е. превращение его в механицизм.

Но те же принципы обосновывают бесплодность органицизмн, т. е. той или иной формы абсолютизации органического (исторн ческого) единства организма как самодвижущегося целого. Ибо без редукционизма — без аналитического вычленения органных структур — наука о живом перестает быть наукой, превращается в мифотворчество38. При абсолютизации редукционизма наука о живом утрачивает своеобразие своего объекта и метода, сливается с науками, изучающими неживую природу. Не простое утверждение взаимодополнительности логического (редукционистского) ІІ исторического (эволюционного) подходов составляет методологию современной биологии, а обоснование диалектических принципов соотношения исторического и логического, делающее современную биологию синтезом исторически предшествующих методов познания живого39.