1. Эразм Роттердамский

Нас интересует теперь северное Возрождение, поскольку в нем дальнейшая судьба гуманизма, принявшего новое отношение к религии, обозримее в переходных и завершающих моментах. У нидерландского гуманиста Дезидерня Эразма Роттердамского мы находим наиболее чувствительные точки соприкосновения и расхож- деїшя идеіі Возрождения и Реформации.

Христианство представляется ему высшим этапом общего ни ческого развития, достигнутого светской культурой античное ін, завершившейся учениями платоников, произведениями Цицероии и Сенеки.

Только иа почве дохристианской культуры — науки и этики древних — оказалась возможной более высокая, по мнению Эра.1 ма, форма дальнейшего нравственного совершенствования, опре деляющаяся задачей претворения христианского идеала.

В «Руководстве христианского воина» (1511 г.) нравственное совершенствование человека рассматривается Эразмом как уело вие и отправной пункт хрнстнапекого совершенства. Нельзя стать христианином, не ставши прежде человечным, а бытие христиаии па никак не может означать отказа от человечности. То, что ecu. в пас собственно человечного, образует «внутреннего человека»; употребляемое апостолом Павлом выражение «внутренний чело век» — это, по Эразму, то, что философы именуют «разумом». Кто отделяет веру от разума пли противопоставляет христианство фи лософии, тот пе понимает, что значит быть христианином. Человеческое знание JI вера связаны преемственностью в предусмотренном богом мировом порядке и образуют нерасторжимую гармонию.

Знание имеет пропедевтическое значение для христианской веры и служит подготовкой, а не противоположностью другому ее этапу, сверхразуиному. На высшем, христианском этапе человеческого развития разум оказывается внутри веры, неотъемлемой составной частью ее.

В этой концепции запечатлен и путь репессансного гуманизма: от признания высокого значения человечности и человеческого достоинства и на основе этого — к высшим ценностям религии откровения, сверхчеловеческим, сверхразумным, божественным; от возрождения и обновления человека к возрождению и обновлению христианства; переход от воссоздания языческой мудрости к попыткам реставрировать также и веру евангельских времен, христианство в его предполагаемой первоначальной чистоте.

У Лоренцо Валлы обновление христианина, этическое и эстетическое возвышение его веры с помощью языческих пластов культуры делалось высшим пунктом собственно человеческого преобразования и принадлежало все еще системе светского гуманизма. В понимании Эразма, ученика Лоренцо Валлы, возрождение античных наук и искусств (Ренессанс в узком смысле слова), наоборот, оказывается составной частью христианского гуманизма. Такова концепция возрождения в северном гуманизме в отличие от итальянского.

Это историческое смещение очень важно для понимания общего строя и процесса ренессанского мышления: меняется пункт для !|tH|iellllll, и пи способ видения, не стиль мышления. Ни там, ни ІРі'іі гни н. гуманизма и христианства не расторгается, но в одном іучик міні выглядит иначе, чем в другом. Для итальянского гума- jlt'iii преобразование прежней религии — лишь часть общей про- рлммм преобразования человека, производная часть; для Эразма |ІНІН і пенное обновление человека — неотъемлемое условие и |Но і репне необходимая предпосылка религиозного обновления.

,N <ы> ни этапе светского гуманизма был, так сказать, запроек- fMpniNiii мост к христианскому варианту его. В конце XV в. пово- (нищ флорентийских неоплатоников к религии был ознаменован І|іініесс перехода к христианскому Возрождению. Это было вре- ttii. когда над Флоренцией пронеслось предвестие Реформации. || п рапных речах Джироламо Савонаролы прозвучали раздражение против развращенного духовенства, призыв очиститься от гре- »п н истать на путь истинный. На гуманистов проповеди мятеж- ІИІІП монаха произвели глубокое впечатление. Фичино, Пико делла Мири идола и другие предались порывам благочестия42.

Место и роль флорентийских неоплатоников в истории ренес- • II11 с його гуманизма определяется неустойчивостью, брожением, (in п'бпниями между двумя системами, двумя ступенями гуманизма, кризисом восхождения к новой ступени. На этой переходной іранн то светский гуманизм приобретает сугубо религиозную окраску, то религиозный — светскую, каждый поочередно выступает то формой для другого, то содержанием другого. В таком игралище едва уловимых превращений (и доныне доставляющих исследователям много хлопот) светский гуманизм получает известное завершение и выявляет в себе отправной пункт нового этапа. Христианский гуманизм, в свою очередь, пе устраняет, а как бы нбпрает в себя предшествующую ступень.

Все это очень своеобразно проявилось у Эразма Роттердамского. Принципиальное признание им церковного авторитета позволяет ему простирать критику состояния церкви до весьма опасных для нее пределов.

129

5 ;;пказ № 29G2 ШІ

Но простота и непосредственность веры, на которой сосредоточится религиозная реформация,— это только одностороннее, религиозное проявление Глупости; сама же по себе она беспредельна и выступает у Эразма принципиальной характеристикой всего бытня — самым обычным, массовидным, самоочевидным началом всему-. Даже разум и сама природа начинают с нее. В Морин-Глу- пости есть своя мудрость, и Эразм советует не забывать греческой пословицы: часто глупец в неразумии метким обмолвится словом. Специфическая ткань ренессансной мысли у Эразма неизменно сохраняется. Раскрыв широту и многообразие проявлений Глупо стн преимущественно в светских ее обличиях, он особенно И1ІТС ресуется далее религиозной бе ипостасью — не просто некоторой разновидностью Глупости, но высшим проявлением ее.

Эразм находит, что «христианская вера, по-видпмому, сродни некоему виду глупости и с мудростью совершенно несовместима». Сами основатели христианства—«люди удивительно простодуш ные, жестокие враги всякой учености», а «среди глупцов всякого рода наиболее безумными кажутся те, кого воодушевляет хрп стпанское благочестие»; они «во всем действуют наперекор здравому смыслу, словно душа их обитает не в теле, но где-то в ином месте» 43, и блаженство, которого верующие христиане стараются достигнуть цецою стольких мучений и трудов, высшая награда за их благочестие — счастье экстатического слияния с божеством — есть также своего рода безумне.

Вторгшаяся в святая святых христианского мира и отождествляющая себя с самим духом религии Христа, Морня-Глупость оказывается уже далекой от раздольных светских пиршеств, в которых всякая глупость могла дать себе волю, разрядиться и изжить себя. Мория теперь как бы берет себя в руки и намеренно культивирует отказ от видимых благ, более того, проповедует «пост духовный, заключающийся в умерщвлении страстей, подавлении гнева и гордости, дабы дух, не удручаемый бременем плоти, мог с тем большей сплой устремиться к познанию небесных благ» 44. И в этом проявляется некая высшая мудрость Морни. Только уже на христианский лад. Эразм ссылается на апостола Павла: «Если кто из вас думает быть мудрым в.веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым» (1 Кор. 3, 18).

Божественная Мория Эразма-гуманнста прозревает и предвосхищает такие перспективы христианского поста духовного, к которым протестантизм с гораздо менее ясным сознанием будет продвигаться через многие перипетии, блуждая паощупь по закоулкам, с длительными задержками, с попятными движениями. Охваченность предельными состояниями веры рассматривается Эразмом как момент восхождения к более разумному состоянию, «исступление» дает возможность приобщиться к «верховному разуму» 4\ Он толкует экстаз в духе философского пантеизма, а не христианского богословия. Само по себе «божественное безумие» Эразм называет «скудным». Для иных оно — конечная цель; ничего более достойного, чем это забытье, они и знать не хотят. «Одно они знают твердо: беспамятствуя, они были счастливы. Поэтому они скорбят о том, что снова образумились, и ничего другого не желают, как вечно страдать подобного рода сумасшествием» 46. Для Эразма же такое состояние — не самоцель, а только средство перехода к новой жизни, к новой общности людей 47. І іупопн, достигшей предела, приходится, наконец, «очнуть- III» "Н позабыла всякую меру и границу». Это значит, что пора ііііінііі'іит і. с собою, Глупостью, забыть о себе, «выйти из .себя»

своего рода «экстаз»!) и перейти в иное измерение, что она

н le піп ,ч. Сопрнчастие к таинствам Мории-Глупости нужно лю- инм, кик п ей самой, не для вечного пребывания в них. Приходит н|н'М11 позабыть о глупости так же, как прежде ради нее было запит об уме. Так и происходит благостное очищение от наважім и Морин, пробуждение разумности и душевное оздоровление

im ігіі. «Очнувшись, они говорят, что сами не знают, где были,— и и'm своем пли вне тела, бодрствовали или спали; они ие помнім, что слышали, что видели, что говорили, что делали, все случившееся представляется им как бы в дымке тумана или снови- ІІІ'ІІІІІІ» 49.

Выход из блаженного состояния Мории, впрочем, пе однозначен. Из «Похвального слова» вытекают двусмысленности и неопределенности. Перед нами простирается поле открытых возможностей, и Эразм не предопределяет и не принуждает ни к одной п.і них, оставляя нам свободу выбора.