Ньютоновская механика как апогей классического естествознания
И. Ньютон (1642-1727) — наиболее яркий представитель классического естествознания. Благодаря трудам Ньютона естествознание приняло черты, присущие и нашим дням. Это — и дедуктивные выводы теоретических следствий с их последующей экспериментальной проверкой, и интерпретация эмпирических данных сразу в рамках теории.
Ньютон связывает вопрос об истинности знания не с метафизическими предписаниями, а с конструктивной продуктивностью теории. Выделение особой роли математики в естествознании привело ученого к фундаментальным результатам в самой математике, среди которых особое место занимает разработка, создание независимо от Г.В. Лейбница, дифференциального и интегрального исчисления, а также «типовых» задач, возникающих в физике и небесной механике. Став одним из создателей математической физики, Ньютон был не менее превосходным экспериментатором. Впервые разложив свет призмой, он открыл дисперсию света (заодно покончив с архаичным делением света и тьмы). Исследования в оптике привели его к созданию рефлектора — отражательного телескопа. Но главным его вкладом была теория тяготения, созданная в попытках объяснения «порядка Вселенной». Небесный мир был важным источником физических идей Ньютона и в то же время оптимальным полем «обкатки» его экспериментальных открытий и теоретических выводов. Как и у Галилея, механика Ньютона строится на основе идеализированных движений, которые не наблюдаются в окружающем мире. Построение такой механики является существенным признаком зрелости науки, далеко ушедшей от механики Аристотеля с ее бытовыми примерами (рычаги, лошади) до физической интерпретации бесконечно малых перемещений, выражения движения в производных различных порядков и т. д. В трудах Ньютона концепция Коперника впервые получила физическое обоснование, чего не было ни у Кеплера, ни у Галилея. Если о Копернике говорят, что он соединил Землю с небом (показав, что и она является небесным телом), о Ньютоне можно сказать, что он соединил небо с Землей (окончательно утвердив идентичность небесных и земных движений и сил). Как остроумно заметил А.К. Сен- Симон, Ньютон совершил переход «от единого бога к единому закону (тяготения)». Астрономия XVIII в., в наибольшей степени соответствуя эталонам научности (точности измерений и наблюдений, совершенства методов и математических расчетов), в то же время оставалась областью, где наиболее ярко проявлялись красота и величие природы, ее законов, того «божественного порядка, который естественным образом установлен и поддерживается в ней». В эпоху, когда провозглашалось «освобождение от метафизики», возникло учение математика, физика и философа Г.В. Лейбница о «предустановленной гармонии», делающей природный мир «лучшим из всех возможных». Подобные взгляды у него подкрепляются математическими расчетами и моделями, в свете которых Вселенная представляется как часовой механизм, точная, совершенная машина с математически согласованными движениями всех своих элементов. Вместе с тем именно в ее исследованиях ученый мог ощущать себя «ребенком, играющим камушками на берегу великого океана истины» (последние слова Ньютона).
Формирование механико-математической картины Вселенной сопровождалось переходом от пантеизма (обожествления природы) к деизму, т. е. признанию Бога в качестве безличной причины, давшего миру первотолчок и затем в каком-то смысле отстранившегося, предоставив механизму природы работать в соответствии с законами механики. Бог представлялся «Великим Часовщиком Вселенной» (Мальбранш), а Вселенная — наиболее репрезентативной областью незримого, но постоянного присутствия Бога. Изменения представлений о функциях «Великого Часовщика» очень интересно прослеживаются в моделях образования небесных тел. У Декарта математически обосновывается возможность слипания частиц вещества в крупные массивы под воздействием «вихревых движений», но само образование вихрей отводится Творцу. А вот П. Лаплас (1749-1827) уже математически обосновывал возможность самозарождения вихрей и в своей космогонической системе «не нуждался в гипотезе Бога». Конечно, это не означало отрицания Бога, а было стремлением объяснять любые природные явления на основе природных же законов. Правда, уже тогда выявлялись отклонения небесных движений от идеальных, что позже позволяло находить новые планеты (оказывающие «возмущающее» влияние на орбиты наблюдаемых планет). Тогда это настолько озадачило Ньютона, что он даже допускал участие Всевышнего в периодической корректировке и подзаводке часов Вселенной. «Жалким для философа» назовет такое решение Кант, а Ф. Энгельс заметит, что «никто не обращается с Богом хуже, чем верующие в него естествоиспытатели». В целом же классическому естествознанию была присуща убежденность в том, что рано или поздно механизм Вселенной будет изучен «до последнего винтика», а все его движения рассчитаны с абсолютной точностью. Свое крайнее выражение эта убежденность получила в концепции Лапласова детерминизма, согласно которой, имея необходимый набор параметров, можно с абсолютной точностью вычислить, что происходило в данной точке миллион лет назад и что произойдет миллион лет спустя. Тем самым из картины мира изгонялись случайности. «Наука — враг случайностей», — говорил французский мыслитель П. А. Гольбах (1723-1789), автор «Системы природы» (1770). Стоя на позициях «материалистического фатализма», он считал, что понятием случайность мы прикрываем наше незнание. Другой французский философ, Вольтер (1694-1778), утверждал, что ньютоновская механика вполне приложима к общественной жизни, и вскоре даже стали появляться расчеты «условий динамической устойчивости об щества». «Человек — машина» — так назывался знаменитый трактат французского философа А. Ламетри. По мере же того как выяснялось, что человек, разум, духовная жизнь не укладываются в механико-математические рамки и «корпускулярные теории души», они попросту стали изгоняться из механистической картины мира.