Оборотная сторона эталонов ньютоновской науки проявилась позже. Как писал Дж. Бернал, «его дарования были столь велики, система его казалось столь совершенной, что все это положительно обескураживало научный прогресс в следующем веке или допускало его только в тех областях, которых Ньютон не затронул»1.
Чтобы само это заключение не обескураживало, обратимся к оценке ньютоновской физики В.С. Степиным: «Механистическая картина мира сформировала видение природы как своеобразной простой машины, взаимодействие частей которой подчинено жесткой детерминации (лапласовского типа)... И пока физика была ориентирована преимущественно на изучение таких систем и не втягивала в орбиту познавательной деятельности объекты принципиально иной организации, механическая картина физической реальности могла отождествляться с природой как таковой»35 36. Несовместимыми с классической механикой оказались те науки, которые убедительно свидетельствовали, что природа является не неизменным механизмом, а развивающимся, эволюционирующим организмом, — зоология, палеонтология, геология, ботаника. Их результаты, однако, упорно игнорировались под предлогом того, что перечисленные науки не опирались на математику и потому не могли считаться полноценными науками. Это настроение разделял и Кант: восхищаясь ньютоновской механикой, он утверждал, что наука научна в той степени, в какой опирается на математику. Погоня за строгостью и точностью между тем все более приводила к тому, что наука, утрачивая дух поиска, исследования причин, принимала собирательный, классификаторский характер, сводясь к «описательному естествознанию при господстве искусственной системы» (Даннеман). Дело доходило вовсе до курьезов. Так, вода разделялась на 8 подклассов, один из которых, «простая вода», в свою очередь, подразделялся на 5 родов, в частности, росу, в которой различаются роса утренняя, дневная и вечерняя37.
Между тем даже самые тщательные систематизации и классификации заставляли задуматься о происхождении и становлении того порядка, который в них зафиксирован. В «Эпохах природы» (1778) Ж.-Л. Бюффона, «Французской флоре» Ж.-Б. Ламарка анализ и классификация огромного эмпирического материала приводили к «представлениям о мире как о чем-то ставшем, эволюционирующем». Еще раньше подобные идеи появились в астрономии, правда, с натурфилософским уклоном. Выражая общий дух Просвещения, они были результатом «настойчивых попыток объяснения мира из него самого, предоставив детальное оправдание этого естествознанию будущего» (Ф. Энгельс). Закономерно поэтому, что «первая брешь в метафизическом способе мышления» была пробита философом И. Кантом. Расценивая основные положения ньютоновской физики эталоном естествознания «на все времена», Кант решительно отошел от ее прямолинейно-механистической трактовки. В своем труде «Естественная история и теория неба, или Опыт об устройстве и механическом происхождении всего мироздания на основе ньютоновских законов» (1775) он дополняет их натурфилософскими соображениями. Он рисует картину эволюции Вселенной, рождения и гибели миров, космического круговорота материи, неисчерпаемости ее образований. Полагая, что мир является лишь частью «Млечного пути млечных путей», Кант пишет о том, что организованный мир находится в границах между развалинами разрушенных миров и хаосом еще несформировавшейся природы, о «постоянном возрождении природы, подобно Фениксу из пепла». Эту картину смогли оценить даже современники, придерживающиеся системы «материалистического фатализма». А в XIX в. эволюционные преставления стали находить убедительные естественно-научные подтверждения.