К концу XVII в. наука приобретает прочные гносеологические и социальные основания. На рубеже XVI-XVII вв. наукой занимались, наряду с Галилеем и У. Гарвеем, также «чудаки, мистики, знатоки редкостей, прожектеры, виртуозы» (В.
Дэле), такие как Парацельс, Я. Беме, Р. Фладд. И всего лишь век спустя происходит институциализация науки, т. е. превращение науки в социальный институт, а деятельности ученого — в профессию, оплачиваемую государством. Наука начинает приносить реальные плоды, материальную выгоду. Важным элементом институциализации науки стало учреждение официальных научных сообществ. В 1652 г. была основана Академия естествознания в Германии; 1657 — Академия эксперимента во Франции; 1660 — Лондонское Королевское общество для дальнейшего развития наук о природе и полезных искусств; 1666 — Парижская академия наук, позже — Берлинская, Мюнхенская и Петербургская академии. Налаживается регулярный обмен информацией, издаются академические журналы. Наука становится общественным достоянием, проникнув даже в обыденное сознание: так, даже придворные дамы, поспорив о чем-то, говорили: «что ж, мы это посчитаем (а не «посмотрим»). Почти в любой европейской стране XVIII в. (включая Россию — М.В. Ломоносов) любой достаточно целеустремленный молодой человек мог получить образование, которое стало относиться к числу столь же естественных прав, как жизнь и собственность, так же обеспечиваясь государством. Конечно, внимание государства неизбежно оборачивалось и издержками, ставшими ощутимыми лишь позже, — регламентацией науки и образования, подчиненных уже не только заботе, но и диктату. Однако, когда Парижская академия официально известила о том, что более не будет принимать на рассмотрение какие бы то ни было проекты вечного двигателя, это воспринималось как признак зрелости науки, отказавшейся от рецидивов мистики и опиравшейся только на объективные законы природы. Объявлялись премии за решение вполне конкретных задач, имевших практическое значение. К выдающимся научным достижениям рубежа XVII-XVIII вв. относятся открытия полюсов и меридианов магнита, с перенесением этого результата на Землю, изобретение воздушного насоса и термометра. Уже в 1710 г. были изобретены (в Англии) коксовая печь, паровая машина и автоматическое ружье; в Швеции (1669) заработала система центрального отопления горячей водой. Были открыты законы газового давления, даны научные объяснения дыхания и кровообращения. Именно в это время складываются как науки химия и физиология. Одной из главных задач химии, оставившей поиски «философского камня», стало изготовление лекарств. Изобретением фортепиано (1709) обогатилась музыкальная жизнь. Были решены многие казавшиеся неразрешимыми проблемы в математике, поставлены новые подобные задачи — уже на следующие века (например, теорема Ферма).
Нараставшие успехи науки и техники продолжали питать социальный оптимизм Просвещения. Правильно поставленный эксперимент, «с пристрастием пытающий природу» (отсюда термин «естествоиспытатель), должен был ответить на любые вопросы, а законы механики и математики считалось возможным применить даже к общественным явлениям. Несмотря на чрезмерную прямолинейность предпринятых в этом направлении попыток, были и реальные успехи. Так, Э. Галлей, вошедший в историю в связи со знаменитой кометой, применил законы статистики к общественным явлениям и по праву может считаться основоположником статистической социологии. Характерно, что с институциализацией науки в среде профессиональных ученых наметилась тенденция отхода от обсуждения общефилософских и социальных проблем. Научно-деловым, сухоинформативным стал даже характер переписки. За короткое время происходит социальное закрепление идеалов «положительной» науки, провозглашавшей независимость от всего, что является «внешним» для научного познания (включая общественное назначение науки). Так, уставом Королевского общества его задачей объявлялось «совершенствование знаний о естественных предметах и всех полезных искусствах с помощью эксперимента, не вмешиваясь в богословие, метафизику (здесь: философию), политику, риторику или логику». Есть мнение (В. Дэле), что отход от программы «Республики ученых» произошел в качестве своеобразной платы за государственную поддержку научных институтов. Скорее всего, негласный «договор о нейтралитете» объясняется тем, что наука, успешно продвигаясь в механико-математическом русле, попросту перестала нуждаться — на целых два века — в том, что в него не вписывалось. С институциализацией «положительной науки» философские рассуждения об основах мышления и бытия сменяются строгими дедуктивными выводами, метафизические начала преобразуются в «Математические начала натуральной философии» (так назывался, по существу, программный труд И. Ньютона, 1687). Теперь уже не математические построения выводились из натурфилософии, а, наоборот, в математических формулах читалось устройство мира. Только так можно понять знаменитые ньютоновские: «Физика, берегись метафизики!» и «Гипотез не измышляю», между тем как именно у Ньютона — самое необычное собрание чрезвычайно смелых и даже экстравагантных гипотез (И.Б. Коэн). Смысл этих заявлений — в отказе от обсуждения работающих, оправдавших себя понятий и конструктов. Вместо спекулятивных предположений о компонентах света Ньютон доверил решение вопроса эксперименту. Исходя из той же позиции, он, постулировав силу тяготения, в дальнейшем воздерживался от бесплодных споров о ее сущности. Таким же образом надолго утвердились весьма конструктивные понятия теплорода, флогистона, эфира, которых, как оказалось, не существует в природе.