А.И.МИЛЛЕР ТЕОРИЯ НАЦИОНАЛИЗМА ЭРНЕСТА ГЕЛЛНЕРА И ЕЕ МЕСТО В ЛИТЕРАТУРЕ ВОПРОСА

Книга Эрнеста Геллнера «Нации и национализм» стала не только самым известным из многочисленных сочинений английского социолога, но и самой, пожалуй, заметной работой среди бессчетного количества публикаций о национализме, появившихся в 80-е годы.

(Со времени своего выхода в свет в 1983 г. она выдержала шесть изданий.) Неслучайно книга Геллнера — единственная из рассматриваемых в этом сборнике - переведена на русский'. С одной стороны, это освобождает нас от необходимости подробного ее изложения. С другой - заставляет уделить концепции Геллнера особое внимание, поскольку без его работ невозможно восстановить общую логику развития теоретической мысли о национализме за последние полтора десятилетия. А еще потому, что весьма влиятельная во всем мире, книга Геллнера ввиду уже упомянутых обстоятельств занимает в российском интеллектуальном ландшафте едва ли не монопольную позицию.
В этой статье меня будут интересовать по преимуществу вопросы, касающиеся места Э.Геллнера в традиции теоретических исследований о национализме. Иными словами — в чем корни несомненного успеха его книги, в каком отношении стоит Геллнер к предшествовавшей литературе о национализме, какова его роль в том похожем на цепную реакцию умножении публикаций о национализме, которое мы наблюдаем с начала 80-х. Главное же — попытка разобраться, насколько основательны претензии Геллнера на универсальность его модели. А говорит он о них вполне определенно:              «В течение двух столетий, последовавших за

Французской революцией, национальные государства стали нормой политической жизни. Как и почему это произошло? Для ответа на этот вопрос я предлагаю теоретическую модель, основанную на правдоподобных и в некотором смысле бесспорных обобщениях, которые вкупе с известными нам данными об изменениях, происходивших в обществе в XIX в., вполне объясняют это явление. Соответствующий эмприрический материал укладывается в данную модель практически полностью. ... Если это в самом деле удастся сделать, то проблема национализма, в отличие от большинства других крупных проблем, связанных с историческими изменениями в обществе, получит исчерпывающее решение. ... В данном случае речь идет именно об убедительном и неоспоримом объяснении национализма»2. Все эти вопросы я предполагаю рассмотреть с точки зрения историка, по преимуществу историка Центральной и Восточной Европы, что в данном случае правомерно постольку, поскольку в своих работах о национализме Геллнер уделяет этим регионам особое внимание3.
Но прежде необходимо все же изложить основные положения концепции Геллнера, тем более что она развивалась и уточнялась им в ряде работ, опубликованных уже после выхода его книги. Одна из них - «Пришествие национализма. Мифы нации и класса» - напечатана по-русски в журнале «Путь» и в силу малого тиража этого издания не столь известна, как «Нации и национализм».
Геллнер исходит из того, что национализм и нации как таковые суть явления, присущие только тому периоду истории, который в западной литературе принято называть «modern», или современным. В основе его модели лежит оппозиция аграрного или агрописьменного общества и общества индустриального, описанию которых он посвящает специальные главы книги. (Важно отметить, что данные понятия отнюдь не синонимичны привычным терминам «феодализм» и «капитализм»4. Этим типам общества присущи принципиально различные типы культур, выполняющих разные роли.
Для агрописьменного общества характерна культурная неоднородность, наличие постоянного «напряжения между высокой культурой, передаваемой в процессе формального образования, зафиксированной в текстах и постулирующей некие социальнотрансцендентные нормы, и с другой стороны, одной или несколькими низкими культурами, которые не заданы в
отчужденной письменной форме, существуют лишь в самом течении жизни и, следовательно, не могут подняться выше нее, здесь и теперь происходящей»5. Агрописьменное общество «постоянно генерирует внутри себя культурные различия», оформляя таким образом различия сословные, кастовые или корпоративные. В результате между культурой, с одной стороны, и политической легитимностью и границами государств с другой, «нет почти никакой связи»6. В аграрном обществе политические единицы, как правило, «оказываются либо более узкими, либо более широкими, чем единицы культурные»7.
Императивы индустриального способа производства в корне преобразуют роль культуры. Сложное и постоянно меняющееся разделение труда делает «настойчивую необходимость смены занятий неотъемлемой чертой социального строя»8. Именно в этом сложном и бесконечно изменчивом разделении труда видит Геллнер «корни национализма». Система образования в индустриальном обществе принципиально отлична от прежней. «Это типовое обучение, никак не связанное с высокоспециализированной профессиональной деятельностью индивида и предшествующее ей. Индустриальное общество может быть по большинству критериев самым высокоспециализированным из когда-либо существовавших обществ, но его образовательная система, бесспорно, наименее специализированная, наиболее унифицированная из всех»9. Сам метод коммуникации в индустриальном обществе («стремительный обмен сообщениями между анонимными, далеко друг от друга отстоящими собеседниками») «уничтожает контекст»10. В результате «впервые в истории человечества высокая культура становится всеобъемлющей: она операционализируется и охватывает общество в целом». «Пронизанность единой стандартизированной высокой культурой» становится условием эффективного функционирования индустриального общества. Это, по мнению Геллнера, и создает главную предпосылку распространения национализма. Для своего воспроизводства такая культура нуждается в поддержке государства, поскольку никто иной не может покрыть расходов на содержание «гигантской, дорогостоящей стандартизированной системы образования»". Одной из главных задач государства становится культурная гомогенизация общества. У государства в новых условиях есть два оправдания или источника легитимации -

обеспечение устойчивого экономического роста, а также охрана и развитие культуры, характерной для данного общества. С другой стороны, «всякая стандартизированная культура стремится обрести свое государство»12.
Такова, в сущности, исходная модель Геллнера. Заметим, что мнение автора о ее самоочевидности не разделяют многие исследователи.
Во-первых, стоит обратить внимание на некоторую неясность, вытекающую из только что цитированных тезисов. Откуда возникают «стандартизированные высокие культуры», стремящиеся обрести свое собственное государство? Как они формируются в рамках «не своих» (дабы не сказать чужих) государств? Есть ли в доиндустриальном обществе какие-либо силы и структуры, приготовляющие процесс формирования современных наций? Всякому историку Нового времени, занимающемуся европейской периферией, ясно значение этих вопросов, которые обошел своим вниманием Геллнер, но которые весьма интересуют, например, Мирослава Гроха.
В описании агрописьменного общества Геллнер, и это не случайно, избегает термина «этничность» и его производных. Развернутым комментарием к этому замечанию может послужить читателю помещенная в данном сборнике статья о работах Э. Смита, который не оспаривает сам тезис о нововременной локализации национализма, но подчеркивает качественно более высокую степень преемственности между этничностью в домодернизированном обществе и современным национализмом.
Наконец, очевидно, что и К. Дойч, автор книги «Национализм и социальные коммуникации», которая послужила Геллнеру, хоть он и не признается, отправной точкой многих его рассуждений, и Б. Андерсон, опубликовавший свою книгу о национализме одновременно с Геллнером, отнюдь не склонны приписывать стандартизированной образовательной системе столь исключительную роль, хотя они и разделяют с Геллнером мнение о решающей роли культуры в развитии национализма13.
Существует между тем и целая группа весьма авторитетных теоретиков, склонных связывать генезис национализма, а точнее сказать - определенной его разновидности, прежде всего не с эволюцией культуры и даже не с индустриализмом, а с проблемой

властных отношений. Внимание Ч. Тилли, Э. Гидденса, М. Манна обращено в их последних работах на опыт Британии и Франции XVIII в., который концепцией Геллнера не объясняется14. Эти исследования показывают, как соперничество, в первую очередь военное, между династическими государствами и стремление властей максимально мобилизовать необходимые для этого ресурсы подталкивали монархические режимы к целому ряду экономических и административных мер, которые формировали современное государство. Иными словами, «войны создавали государства в не меньшей степени, чем государства создавали войны»15. Одновременно эти меры резко ускоряли процесс формирования гражданского общества и создавали поле его интенсивного взаимодействия с властью, что способствовало впоследствии формированию прежде всего политической, а не этнической концепции нации. Таким образом, ранняя стадия развития национализма в Западной Европе связывается в первую очередь с проблемой централизации власти, установления прямого правления и эффективного административного контроля задолго - по крайней мере в Англии - до наступления индустриальной революции. Процесс взаимодействия власти и гражданского общества в ходе решения этих проблем особенно подробно рассматривает на британском примере Линда Колли16.
Вернемся к работам Геллнера. На базе разработанной им модели он предлагает теорию, которая должна описать, как происходит переход от «мира империй, построенных не по этническому принципу, и микрополитических образований» к «миру государств, гомогенных в национальном отношении»17. В основе ее лежит схема, которая изначально была предложена Геллнером как периодизация национализма в Восточной и Центральной Европе18. Она включает пять стадий.
Первая - династическо-религиозная, нашла наиболее яркое выражение на Венском конгрессе 1815 г., когда Европа была «приведена в порядок» в соответствии с принципами, совершенно игнорировавшими национальную идею, что не вызвало в тот момент сколько-нибудь серьезного протеста.
Вторая стадия - националистического ирредентизма - наступает вскоре после Венского триумфа первой. Геллнер нысказывает предположение, что ее начало можно датировать по

греческому восстанию 1821 г. Конец этой стадии был положен первой мировой войной. Переход от первой стадии ко второй был, по Геллнеру, следствием социальных изменений, которые происходят в связи с индустриализмом или (знаменательная оговорка!) «даже появлением тени индустриализма».
Третья стадия - триумф и поражение национал- ирредентизма - датируется 1918 и 1939 гг. Триумф состоял в том, что на месте распавшихся империй возникли более мелкие государства, претендовавшие быть национальными и легитимировавшие себя через национальный принцип. Острота возникшей в этих государствах проблемы национальных меньшинств обернулась поражением национализма, поскольку новые государства «наследовали все слабые места прежней системы, но одновременно приобрели ряд новых». Геллнер при этом подчеркивает непрочность новых национальных государств, в качестве аргумента напоминая, сколь слабым было их (как государств) сопротивление гитлеровской и сталинской агрессии19.
Стадия четвертая названа Геллнером в              напоминание о
нацистских практиках геноцида термином, которым сами нацисты обозначали такие операции, Nacht und Nebel (ночь и туман). Не ассимиляция, но массовое уничтожение и этнические чистки становятся повсеместно рапространенным средством обеспечения соответствия территориально-политических и этнических границ в 1940-1948 гг.
Пятая стадия, относительно которой              Геллнер делает
оговорку, что она представляет собой смесь реальности и его благих пожеланий, характеризуется снижением накала, хотя и не исчезновением национализма, в связи              с возросшим
благосостоянием, культурной конвергенцией              и насыщением
общества результатами националистической политики.
Геллнер оговаривается, что предложенная им схема в разных регионах или «часовых поясах» Европы срабатывала по-разному. Но и собственно для Центральной и Восточной Европы она, как представляется, не вполне точна. Первая стадия схемы, например, явно не согласуется с историей польского шляхетского национализма. Во-вторых, ирредентизм вряд ли можно считать удачным термином для описания любого национализма в Восточной Европе или, скажем, чешского и словацкого

национализма в Европе Центральной на протяжении практически всего XIX в. (Чешский пример подробно рассмотрен в работах И. Коржалки, которым посвящена специальная статья сборника.) Вообще помещение целого столетия от 1821 до 1914 г. в одну (вторую) стадию является очевидной слабостью схемы. В этой стадии «теряется» сам момент прихода индустриализма или его «тсни»gt; во многие области региона, а с ним и проблема изменения социальной структуры общества и роли различных его классов, слоев и групп в развитии национализма. Геллнер упоминает в своих рассуждениях лишь крестьянство и интеллигенцию. Категория класса появляется у Геллнера в связи с весьма важным для его концепции и, одновременно, весьма спорным тезисом. Выясняя, в каких ситуациях потенциальный национализм срабатывает, а случается это, по справедливому замечанию Геллнера, не всегда и даже не в большинстве случаев, он пишет: «Этнические группы не были националистическими, когда государства складывались в сравнительно стабильных аграрных системах. Угнетенные и эксплуатируемые классы не изменяли политическую систему, если они не могли определить себя «этнически». Только когда нация стала классом, заметной и неравномерно распределяющейся категорией в других отношениях мобильной системы, она стала политически сознательной и активной. Только когда классу удается в той или иной степени стать нацией, он превращается из «класса в себе» в «класс для себя* или «нацию для себя». Ни нации, ни классы не являются политическими катализаторами, ими являются лишь «нации-классы» или «классы-нации»20. Развивая этот тезис, Геллнер вводит различие между «ранним» и «поздним» национализмом, первый из              которых порождается              в основном              проблемами
коммуникации, а второй ограничением социальной мобильности, вызванным              некоммуникативными              проблемами21.              Аргумент
Геллнера, конечно, не столь чудовищен, как могло бы показаться ортодоксальному марксисту:              необходимость              культурной
эмансипации весьма важна для формирования «класса для себя». Но высказанный              в такой форме, он              заставляет прислушаться к
замечанию Дж.Холла, которое не раз приходит на ум при чтении работ Геллнера. Холл полагает,              что Геллнер              подвергает
теоретическому осмыслению прежде всего свой собственный

экзистенциальный опыт, приобретенный в 50-60-е г., когда он часто бывал в Северной Африке22.
Общий недостаток периодизации Геллнера заключается в том, что основана она, как нетрудно заметить, на сугубо политическом критерии, в то время как собственно генезис национализма объясняется Геллнером в социокультурных и социально- экономических категориях.
Другой недостаток периодизации, на мой взгляд, в том, что она не учитывает проблемы внешнего воздействия на происходившие в регионе процессы. 1918 год вернее было бы назвать триумфом не ирредентизма, а вильсоновских тезисов. По крайней мере два государства - Чехословакия и Югославия - вполне добровольно формируются не как мононациональные. Одной из главных линий раскола польской политической элиты был также вопрос о том, следует ли ориентироваться в построении государства на мононациональную или федеративную полиэтническую модель.

Также и явления, характерные для четвертой стадии, вряд ли целиком вытекают из внутренней логики развития национализма в регионе. Геноцид возникал либо в условиях краха политии в результате войны и/или революции, и уже конец второго десятилетия нашего века дает тому ряд примеров, либо как практика качественно новых тоталитарных режимов. Он вовсе не является логическим следствием развития межвоенных центрально- европейских государств, сколь бы конфликтным оно ни было.
Обратимся теперь к тем выделенным Геллнером в Европе четырем «часовым поясам», в которых описанный им механизм срабатывал по-разному. В первый пояс Геллнер включает крепкие династические государства атлантического побережья - Францию, Англию, Испанию, Португалию, политические границы которых охватывали относительно гомогенные в культурном отношении области. Насаждение высокой централизованной культуры связано здесь с подавлением местных диалектных различий в крестьянской культуре, и проходит относительно «легко, без особых конфликтов и труда»23.
Во вторую зону Геллнер включает итальянские и немецкие земли, где высокие культуры были озабочены «созданием единой политической крыши на всей территории, где они уже

доминировали»24. Здесь проблемы политического объединения отодвигали на второй план задачу, которая была центральной для первой зоны (цивилизовать крестьянство), а главные роли в процессе отводили политическим и военным лидерам.
В третью зону попадает Центральная и Юго-Восточная Европа, где одновременно решается проблема создания высокой культуры и обретения собственного государства. Геллнер полагает, что различие между «историческими» и «неисторическими» нациями этого региона «не столь принципиально, как это принято считать». Главная, с его точки зрения, особенность такого варианта развития состоит в ключевой роли «активистов-пропагандистов- просветителей», «выдумывающих» национальную культуру и действующих без п'оддержки государства.
Четвертый часовой пояс - территория бывшего СССР, где восстановление империи на новых, советских основаниях прервало и существенно изменило процесс, в основном совпадавший до 1918 г. с третьей зоной. Геллнер делает оговорку, что «обширная зона между Балтикой, Адриатикой и Черным морем, принадлежавшая в период между мировыми войнами третьему поясу, была затем силой присоединена к четвертому»25. Тезис весьма сомнительный, поскольку из него вытекает, что Геллнер не видит принципиальных различий между положением бывших советских республик и стран так называемой народной демократии.
Это, конечно, не единственное спорное место схемы. Например, Польша и Хорватия демонстрировали ряд черт, характерных для второго пояса. Очевидно также, что полякам не нужно было в XIX в. заниматься «изобретением» стандартизированной культуры.
Тип развития, характерный для третьего пояса, Геллнер с блестящим юмором и образностью описывает в своей книге в притче о руританцах и мегаломанцах27. Бросается, однако, в глаза, что описание это подходит лишь «неисторическим» нациям с неполной социальной структурой, так что притча сама служит веским аргументом против мнения ее автора о непринципиальности различия между «историческими» и «неисторическими» нациями этой зоны. Недооценка этого различия сказалась и на уже отмеченных недостатках предложенной Геллнером периодизации

процесса развития национализма в Центральной и Восточной Европе.
Сам принцип такого зонально-хронологического деления Европы по типам национализма не нов. Ближе всего схема Геллнера стоит к концепции Т. Шидера, писавшего о трех этапах формирования в Европе национальных государств, два из которых совпадают с первым и вторым «часовыми поясами» Геллнера, а третий этап включает остальные два «часовых пояса». Уже тогда, между прочим, Шидер подчеркивал, что в случае Англии и Франции в. культурная и языковая общность не имела решающего значения28. Сам Геллнер ссылается на статью Дж. Пламенаца «Два типа национализма»29, которая, в свою очередь, восходит к модели X. Кона. Концепцию последнего, представленную в работах 50-60-х годов30, при всех ее недостатках, стоит изложить подробнее, поскольку некоторые идеи Кона оказали заметное влияние на различные направления современных исследований национализма.
Модель Кона была построена на бинарной оппозиции национализма, характерного для передовых стран Запада, включая США, и национализма, характерного для стран «запаздывающего» развития. Различия начинаются уже в условиях формирования. На Западе подъему национализма предшествовало формирование государств, которым в будущем предстояло стать национальными. (В случае США эти процессы совпали во времени.) Национализм имел здесь с самого начала политическую мотивацию и был тесно связан с концепцией индивидуальной свободы. Он был ответом на проблемы, возникавшие в процессе строительства нации и обретения ею суверенитета, т. е. в борьбе с монархическим принципом легитимности за расширение политического участия и за политическую интеграцию для решения внешнеполитических задач, переосмысленных в категориях национального интереса. Такой национализм концентрировался на текущей политической борьбе и в весьма малой степени был обращен в прошлое, т. е. был ориентирован на достижение практических, рационально положенных целей. Нация понималась как объединение граждан, как воля индивидов, реализуемая через общественный договор. (Отражением этого тезиса и являлось знаменитое определение нации как повседневного плебисцита, данное Э. Ренаном в его Сорбоннской лекции 1882 г.) Концепция гражданства была

легалистская и рациональная. Национализм такого типа не находился в конфронтации с космополитизмом и просвещенческим рационализмом, которые делали акцент на общих чертах, чертах сходства различных наций. Социальную базу националистического движения составляли экономически сильные и образованные средние слои, а позднее организованное в профсоюзы рабочее движение под руководством социал-демократов. Развитие национализма было в решающей степени результатом действия внутренних сил общества, производной политических процессов периода эмансипации буржуазии. (Нетрудно заметить, что эти идеи получили развитие в упоминавшихся работах Ч. Тилли, М. Манна и др.)
Национализм периферии имеет, по Кону, существенно иную природу. Здесь национализм появляется не только позже, но и в других политических условиях. Границы существовавших в периферийной части Европы государств не совпадали с территорией этносов, обретающих в процессе модернизации культурную идентичность. Национализм возникает здесь как протест против существующей государственной формы, а импульсом для него служит культурное влияние Запада, стремление к имитации форм организации жизни передовых стран. В национализме периферии очень сильный акцент делается на прошлом, которое подвергается инструментальной интерпретации.
Национализм периферии был обращен не столько вовнутрь, сколько вовне - на борьбу за независимость или на экспансию с целью завоевания территорий, которые воображались как часть «идеального» отечества. (Оговоримся, что собственно этого термина у Кона нет.) Изначально рожденный влиянием Запада, национализм вскоре приобрел черты оппозиции внешним, «чуждым», враждебным влияниям, в нем усилилась изоляционистская, ксенофобная составляющая.
На периферии сохранилась и средневековая идея мировой империи - отсюда такие явления как пангерманизм, панславизм, отчасти и концепция мировой революции.
Образ «идеального» отечества как отдаленной цели, сконцентрированность на идеализированных образах прошлого или будущего - эти ключевые элементы не связаны напрямую с решением практических политических и экономических задач, нагружены заметно более высокой эмоциональностью. Нация в

этом случае понимается как сообщество, построенное на нефор- мализусмых, не оформленных в правовом отношении концепциях традиционной культуры, расовой, этнической общности. Акцент делался на различиях и самодостаточности нации.
Кон построил в свое время эту модель под заметным влиянием ранних, «оптимистических» версий теории модернизации, в которых национализм отстававших в своем развитии регионов со всеми его отталкивающими чертами рассматривался как следствие недоразвитости. По мере «подтягивания» отсталых регионов и национализм в них должен был обрести более цивилизованные черты, приблизиться к идеализированному образу западного национализма. Сам Геллнер в своих ранних работах отдал дань такой точке зрения, полагая, что национализм в меньшей степени связан с индустриализацией и модернизацией как таковыми и в большей - с их неравномерным распределением31. В работах 80-х годов он сделал важный шаг вперед, рассматривая национализм как неотъемлемую черту индустриального этапа развития общества, но одновременно упустил очень важный мотив, который связан с отмеченной им неравномерностью развития. Проблема, которая остается нерешенной, и вообще мало замеченной в работах Геллнера, это механизм имитации. Говоря об активистах националистического движения, Геллнер неоднократно подчеркивает, что «исторические носители национализма не понимают сути того, что они делают»32. В том-то и проблема, что в Центральной и Восточной Европе, и не только здесь, уже в течение по крайней мере второй половины в., и уж тем более в веке XX как политика националистической ирреденты, так и весь процесс политической модернизации не могут быть поняты без анализа идейных заимствований и попыток имитации западных институтов и форм политического действия, или, как все чаще случается в последние десятилетия, программного отторжения западных форм. В этой связи остается только сожалеть, что Геллнера совершенно не интересует история националистической мысли, анализ которой неизбежно выводит к проблеме влияния западных идей и представлений о западных формах общественной организации на политическое и культурное развитие периферийных регионов.

Обратимся в заключение к тому, как решает Геллнер два ключевых для любой теории наций и национализма вопроса, а именно: в каком отношении стоят эти два феномена и что, собственно, есть нация. На первый из них он дает совершенно определнный ответ: «Именно национализм порождает нации, а не наоборот»33. Можно сказать, что модернистская концепция нации нашла в работах Геллнера наиболее полное и категорическое выражение. Сложнее с определением нации. В точном смысле слова его у Геллнера нет, хотя он по крайней мере трижды приступает в своей книге к выработке этого определения34. С нашей точки зрения, отказ от такого формализованного определения вовсе не является недостатком. В конечном счете Геллнер приходит к заключению, что для нации необходимо сочетание трех условий, а именно «слияние доброй воли, культуры и государства»35.
Вернемся к вопросам, которые были поставлены в начале статьи. В чем причины несомненного успеха книги «Нации и национализм»? Этот вопрос нуждается в уточнении. Вернее, его стоит разделить на два. Во-первых, чем объясняется успех книги Геллнера у весьма широкого круга читателей-непрофессионалов, к каковым в данном случае следует причислить и тех профессиональных гуманитариев, которые проблемами национализма не занимаются? Конечно, во многом это связано с блестящей формой - легкий стиль, образность, ирония, яркая парадоксальность суждений. Но далеко не в последнюю очередь успех пришел благодаря категоричности аргумента, четкости бинарных оппозиций, стройности и доступности чисто дедуктивной, по признанию самого автора36, модели. Эти достоинства, однако, часто оборачиваются слабостями с точки зрения въедливой научной критики.
Между тем книга Геллнера сыграла очень важную роль и в развитии теоретической мысли о национализме. Во-первых, именно Геллнеру тема прежде всего обязана своей популярностью в 80-е годы, когда национализмы Центральной и Восточной Европы были еще надежно упрятаны в коммунистическом «холодильнике». Геллнер выступил в роли своего рода интеллектуального катализатора, а отчасти и провокатора, потому что как иначе может воздействовать на научное сообщество претензия на построение модели, которая вполне и окончательно объясняет такое явление,

как национализм?! Трудно отделаться от ощущения, что Геллнер принял на себя эту роль сознательно. Он создал консолидированную концепцию, вобравшую в себя, как мы попытались показать, многие достижения предшественников, сказал много нового и, заявляя о том, что своей теорией «закрыл» тему, Геллнер на самом деле дал новую точку отсчета, новый исходный уровень для дальнейших дискуссий и исследований. Его претензии на универсальность и полноту модели, конечно, неосновательны. Но если согласиться, что в сфере наук об обществе главным критерием плодотворности теории служит число порождаемых ею новых интересных вопросов, то работы Геллнера о национализме заслуживают самой ..высокой оценки.
Примечания Gellner Е. Nations and nationalism. — Ithaca, 1983; Геллнер Э. Нации и национализм. — М., 1991). Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса// Путь. — 1992. — № 1. - С. 9. Весьма интересный критический разбор концепции Геллнера с точки зрения этнолога опубликовала В. Коротеева в статье «Воображенные», «изобретенные» и «сконструированные» нации: метафора в науке // Этнографическое обозрение. -М., 1993. -№3. Геллнер Э. Нации ... — С. 58. Геллнер Э. Пришествие национализма... — С. 14. Там же. Там же. — С. 16. Геллнер Э. Нации ... — С. 67. Там же. Геллнер Э. Пришествие национализма... — С. 18. Там же. — С. 19,22. Там же. — С. 24. Deutsch K.W. Nationalism and social communication: An inquiry into the foundation of nationality. — 2 ed. — N.Y., 1966; Anderson B. Imagined communities: Reflections on the origin and spread of nationalism. — L., 1983.О книге Б. Андерсона см. статью в настоящем сборнике.

The formation of national states in Western Europe / Ed. by Ch. Tilly. — Princeton, 1975; Giddcns A. The natiqn state and violence. — Berkley, 1984; Mann M. The

emergence of modern European nationalism I I Transition to modernity / Ed. by J.A. Hall. I. Jarvie. — Cambridge, 1992; Mann M. Sources of social power. Vol. II. The rise of modern nations and classes, 1760-1914. — Cambridge, 1993. Hall J.A. Nationalisms: Classified and explained // Daedalus. —1993. — Summer. Colley L. Britons: Forging the nation, 1707-1837. New Haven (Conn.); L., 1992. Геллнер Э. Пришествие национализма... — С. 24. Доклад «Стадии национализма в Центральной и Восточной Европе» на организованной фондом Фельтринелли в 1991 г. конференции в Кортоне (Италия). В сокращенном виде дана в: Геллнер Э. Пришествие национализма ...
-С. 24-41. Там же. — С. 24, 32. Геллнер Э. Наци» ... — С. 252. Там же. — С. 178. Hall J.A. Nationalisms ... — Р, 5. Геллнер Э. Пришествие национализма ... — С. 42. Там же. — С. 43. Там же. — С. 44. Там же — С. 47. Геллнер Э. Нации ... — С. 132-140. (Глава «Путь национализма никогда не
бывает гладким».) Schieder Th. Typologie und Erscheinungsformen des Nationalstaates in Europa // Historische Zeitschrift. — 1966. — Bd. 202. Plamenatz J. Two types of nationalism // Nationalism, the nature and evolution of an idea / Ed. by E. Kamenka. — L., 1976. Kohn H. Nationalism: Its meaning and history. Princeton, 1955; Kohn H. The idea of nationalism. — N.Y., 1961. В систематизированном виде классификация Кона представлена в: Kemilaien A. Nationalism: Problems concerning the world, the concept and classification. — Yyvaskyla, 1964. GellnerE. Thought and change. — L., 1964. — P. 147-178. Геллнер Э. Нации ... — С. 88, 114, 137. Там же. — С. 127.
И Там же.-С. 32, 122, 137. Там же. — С. 127.
3(gt;. Там же. — С. 189.

<< | >>

↑

Источник: А.И. Миллер. Нация и национализм. 1999

Еще по теме А.И.МИЛЛЕР ТЕОРИЯ НАЦИОНАЛИЗМА ЭРНЕСТА ГЕЛЛНЕРА И ЕЕ МЕСТО В ЛИТЕРАТУРЕ ВОПРОСА:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики -