АРАБСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ: ПОСТАНОВКА ВОПРОСА И ПАРАМЕТРЫ ФЕНОМЕНА

В своем “общенациональном” выражении идея “арабизма” - алъ-уруба1 претендует на выражение интересов провозглашаемой в качестве исторически устойчивой человеческой группы, объединенной общим, восходящим к Корану литературным языком и созданной на его основе арабо-мусулъман- ской культурой, общим самосознанием и психологией и идентифицируемой как арабская нация (алъ-умма алъ-арабийя).

Эта “нация” квалифицируется как вечное, всегда существовавшее и внутренне единое сообщество, обладающее естественным и однажды бывшим единым (апелляция к золотому прошлому, времени арабских халифатов, здесь принципиальна) пространством собственной жизнедеятельности - арабским отечеством (алъ-ватан алъ-арабий), границы которого простираются “от Океана (Атлантического. - Г.К.) до Залива2 (Персидского. - Г.К)”. В силу привходящих обстоятельств - итога действий внешних по отношению к региону “колониальных” сил (в первую очередь европейских держав-метрополий, но также и “турецкой” Османской империи) - “арабское отечество” не было обрамлено фиксирующим его единым государственным образованием, став совокупно
стью страновых (алъ-актар3) суверенных государств. Народы, проживающие в “страновых” государствах - народы “арабской нации”. Задача арабского националъного движения, его миссия (ар-рисаля) - воссоздание единства (алъ-вахда) арабов. Методы этого воссоздания варьируются от требования немедленной (и порой насильственной) ликвидации разделяющих “отечество” внутренних границ до обеспечения координации действий “страновых” государств.
Однако идея “арабизма” в качестве пути к созданию политически единого сообщества по своему внутреннему содержанию значительно шире. Ее центральным звеном выступает реализация националъного возрождения, - едва ли не разрыв с предшествовавшими ей способами организации арабских обществ и основами их жизнедеятельности. Этим обществам следует придать новое структурное оформление. Если в пределах “арабского отечества” когда-либо и возникнет спаянное и ориентированное на националъ- ные идеалы сообщество, то оно будет адекватно нациям Запада. Но как создать это по-новому сконструированное сообщество? Идея “арабизма” всегда обрамлялась социалъно, и каждый раз это “социальное” начало специфически артикулировалось: просвещение народа, его мобилизация на противостояние внешней силе или решение задач социальной и экономической модернизации общества, оставаясь призывом и практикой со-трудничества, содружества, солидарности всех страт, слоев и общественных групп. Наконец, идея “арабизма” содержала в себе и третий - цивилизационный - элемент, который, как и социальная идея, был инструментом реализации задачи националъного возрождения. Если арабское сообщество должно стать адекватно нациям Запада, то это означает, что оно обладает жизнеспособной цивилизационной матрицей. Если на Западе такой матрицей было греко-римское прошлое Европы, то в арабском мире - наследие местной культуры.
Даже поверхностный взгляд на резюме “национальной” доктрины заставляет увидеть в ней миф.
Арабский “литературный (алъ-фусха)” язык - явление позднее, появившееся как итог вызванного европейским вызовом многогранного процесса модернизации (включившего и лингвистическую сферу) времени двух последних столетий. Это означает, что любая попытка соотнести Коран и средневековые тексты с нынешней, фиксируемой письменно нормой этого языка выглядит, по меньшей мере, неплодотворно. Более того, все та же “литературная” норма современного арабского языка представляет собой совокупность появлявшихся во многом самостоятельно (не только не совпадающих, но и все еще формирующихся) норм в различных регионах арабского мира. В арабских странах остро стоит вопрос и о соотношении этих письменных литературных норм и живого диалекталъного арабского языка, выступающего в качестве единственного инструмента разговорной коммуникации на уровне различных “страновых” государств. В свою очередь, границы “арабского отечества” и территории халифатов никогда не совпадали. Это, в частности, означает, что из “арабо-мусульманской” культуры всегда изымались значительные пласты восходящего к раннему времени распространения ислама цивилизационного наследия. Другие же пласты того же наследия успешно оспариваются иными национальными движениями, действующими в ареале распространения этого вероучения.

В связи с все тем же резюме возникают и существенные вопросы. Едва ли не самый важный среди них - время и место возникновения “национальной” доктрины.
Для европейского востоковедения (включая и его российское ответвление) исходной временной границей4 возникновения феномена арабского эт- нонационализма выступает эпоха 1840-х годов, а пространственной - территория входившей в то время в состав Османской империи исторической или естественной Сирии5. Там было инициировано движение арабского возрождения (ан-нахда алъ-арабийя) в качестве варианта национального проекта, который в процессе своей эволюции стал антитезой имперского политического единства6. Там был впервые использован этноним “араб”, термин, исторически возникавший у оседлых семитских этносов Передней Азии для обозначения их кочевых (и семитских же) соседей и только затем (даже не в эпоху раннего ислама) воспринятый этими, продолжавшими сохранять свой традиционный статус соседями7. Наконец, там появлялась идея “арабского отечества”, как и сопутствующая ей мысль о существовании “арабской нации”. Далее точка зрения востоковедов-арабистов (не без присущей ей внутренней логики) развивалась. Однажды возникшая матрица “арабизма” последовательно “мигрировала” на иные территории современного арабского мира, становясь объединяющим началом для более широкого геополитического пространства, политически конструируемого возникшей в 1945 г. Лигой арабских государств (ЛАГ).
Этот вывод никоим образом не противоречит основным положениям арабской “национальной” мысли, поскольку, становясь ответом на европейский вызов, эта мысль не только воспринимала постулат “национального государства”, но и подталкивалась к нему европейскими востоковедными исследованиями8. Конечно же, арабские “национальные” авторы уточняли предложенную им матрицу, внося в нее порой существенные детали. «Первоначально понятие “арабское отечество” относилось лишь к Аравийскому полуострову, - пишет один из них, - затем включило в себя арабскую Азию, где и возникло современное арабское национальное движение, и только в дальнейшем это понятие было распространено на Северную Африку»9. Сам же вывод и основанная на нем идея “арабизма” незыблемы, они необходимы для построения мифологии “отечества” как обоснования сегодняшней (но также и будущей) политической реальности.
Вместе с тем “национальная” мысль ощущала существующие в этой реальности внутренние зазоры. “Арабское отчество”, по словам уже цитировавшегося автора, - «зыбкая реальность, поскольку арабский регион не имеет четкого научного определения, идентичного понятию “Китай”, “Япония”, “Франция” или какому-либо иному термину другой национальной географии. Определение “отечество”, используемое современными арабскими национальными авторами, демонстрирует, скорее, единство судеб группы людей, квалифицируемой как “арабское сообщество”, но не целостную совокупность определенного географического местоположения». Территория “отечества” может сокращаться, из него изъят “Александреттский санджак и Арабистан”10. Впрочем, равным образом эта территория способна расширяться. Еще недавно, пишет тот же автор, “Сомали, Мавритания и Джибути не были частью арабской политической географии”. Стоило бы добавить,
что речь не идет только об этих нынешних членах ЛАГ, в этой организации представлена и Республика Коморские острова. Но в “отечество” гораздо раньше вводились (и только впоследствии осмыслялись в качестве “арабских”) и другие территориальные единицы (шиитский юг и курдский север современного Ирака, Судан, внутренние территории современного Алжира). Это лишний раз доказывает, что “арабское отечество” не только “зыбко”, оно “бесконечно текуче, оно - движение”11.
Это качество “отечества” вовсе не означает, что для “национальной” мысли оно перестает быть реальностью. Напротив, реальность арабского геополитического сообщества скреплена его “местоположением”12 и вытекающими из этого обстоятельства последствиями. “Отечество” - “стратегически важная равнинная сердцевина мира”, хартленд, постоянно привлекающий взоры “окружающих его и враждебных ему соседей”. Равным образом срединное положение “арабского отечества” - причина “захватнических устремлений великих держав”13, проявляющихся, в частности, и через “направляющиеся в регион миграции людей” (эволюционируя, феномен арабского национализма пополнял первоначальный список внешних угроз, включая в него “сионизм” и Израиль), стремящихся установить (или восстановить) политический контроль над арабским миром.
Однако это объединяющее “отечество” начало несет в себе отчетливо видимый негативный оттенок (связанный с тем, что провозглашаемое “национальной” мыслью в качестве реальности явление существует только потому, что оно - предмет вожделений внешних сил), а это означает лишь, что процесс этнической мобилизации в масштабе “зыбкого” пространства не может быть успешным. “Национальный” автор по сути дела пессимистичен: “В конечном итоге национальный дух нуждается в четко очерченном географическом отечестве, где он и будет способен к самореализации. Это отечество он сможет решительно защитить только тогда, когда оно будет окончательно демаркировано”14. Его пессимизм оправдан: только дважды в XX в. практика действий в направлении достижения “национального” единства увенчалась (но лишь временным) успехом.
Первая из этих попыток во временном отношении сравнительно далека - великая арабская революция 1916 г., когда “арабо-сирийские” националисты пытались, опираясь на хашимитских правителей Хиджаза, приглашенных ими на трон в Дамаске, создать “арабское” государство в пределах “исторической Сирии”, включая часть Ирака и Хиджаз. Сегодня это - элемент современной арабской исторической мифологии. Речь не идет лишь о том, что этот эксперимент полностью зависел от достижения англофранцузского стратегического согласия в этой части современного арабского регионального пространства. Более существенно другое обстоятельство: то, что националисты “исторической Сирии” называли тогда “арабским” государством, было явлением, способным (но только потенциально) реализовать себя в крайне узких географических границах, и не имело никакого отношения к большей части Аравийского полуострова и Северной Африки.
Вторая же была связана с укреплением роли насеровского Египта как ведущего регионального “центра силы”, совпавшим с необходимостью положить конец вспышке центробежных тенденций во внутриполитической
жизни Сирии. Оба этих обстоятельства вызвали к жизни египетско-сирийское “органическое единство” эпохи 1958-1961 гг. и, как его итог, недолговечную Объединенную Арабскую Республику (ОАР). Но этот объединительный эксперимент ощутимо продемонстрировал жизнеспособность “страновых” государств. Попытка Г.А. Насера ограничить сферу властных полномочий сирийской политической элиты немедленно вызвала реакцию отторжения межгосударственной унии.
Вопрос о временных рамках возникновения арабской “национальной” идеи (как и его второй аспект - путей ее дальнейшей эволюции) далек от того, чтобы квалифицировать его даже сегодня в качестве сугубо академической проблемы. Он может (и должен) быть поставлен под иным углом зрения, хотя бы потому, что его привычная трактовка (ставшая элементом арабского “национального” мифа) приводит к серьезным искажениям оптики прочтения самого феномена “арабизма”.

Если этот феномен однажды и возник в пределах “исторической Сирии”, то это вовсе не означает, что путь нынешних арабских государств к своему самоосознанию в качестве “арабских” проходил через экспансию этого феномена в направлении других регионов арабского мира. Более того, “зыбкость” и “текучесть” того, что сама арабская “национальная” мысль называет “отечеством”, позволяет предположить, что в действительности феномен “арабизма” возникал не только в границах “исторической Сирии”, но и в куда как более широких регионах современного арабского мира - странах Магриба, на Аравийском полуострове, в Ираке и Египте. Там (а также на большей части самой “исторической Сирии”) появлялись суверенные “страновые” государства, не одновременно и не сразу, а последовательно и самостоятельно (что вовсе не исключает многих внешних влияний), вырабатывавшие аналоги идентичного (но только формально) “сирийскому” понимания “арабского отечества”, как и собственного места, а также роли в этом “отечестве”. Для того чтобы стать частью этого “отечества”, “страновые” национальные движения создавали собственную, соответствовавшую условиям развития того или иного государства трактовку этнонима “араб”, а также “арабскую” идентичность местного сообщества.
“Национальный” уровень феномена “арабизма” - явление позднее, еще продолжающее конструироваться “зыбким” и “текучим” статусом “арабского отечества”. Выступая в качестве фактора сплочения арабского мира, превращения его в орудие региональной (отношения со странами-соседями, включая и Израиль) и международной (отношения с ведущими мировыми “центрами силы”) политики, этот уровень всего лишь аккумулировал некоторые представления действующих в арабском сообществе акторов (государства, группы политического действия). “Национальный” уровень феномена “арабизма” отнюдь не всегда мог быть (и в большой степени не является сегодня) результатом консенсуса этих представлений. Многочисленность акторов сообщества и противоречивое многообразие выдвигаемых ими собственных целей и задач представляют собой важнейшее препятствие на пути к достижению этого консенсуса. Да и сама возможность появления этого уровня полностью зависела от того, насколько целенаправленно интересы этих акторов направляли их к использованию арабской “национальной” идеи. “Национальный” уровень создавал не более чем “абрис” искомо
го “арабского отечества”, демонстрируя не только стягивавшие это “отечество” центры, но и столь же отчетливо проявлявшуюся периферию.
В свою очередь, “страновой” уровень арабской “национальной” идеи это реальность практики, прежде всего потому, что конструируемый ЛАГ арабский мир не просто абстрактная “сердцевина мира”, но и Сирийская Арабская Республика, Арабская Республика Египет или Королевство Марокко. Официальный дискурс этих образований, фиксируемый конституционными актами любого современного арабского государства, определяет их как “суверенные государства” и одновременно подчеркивает те или иные формы их связи с “арабским отечеством”, а их национальные сообщества провозглашает “суверенными народами”, так или иначе формирующими “арабскую нацию”. “Страновой” уровень этнонационализма - конкурирующий (но и “союзнический”) аналог “национального”. Если в “национальном” масштабе идея “арабизма” предполагает достижение “единства отечества”, то в масштабе составляющих это “отечество” государств она становится орудием искоренения внутренних центробежных тенденций - регионалистского, религиозного или этнокультурного партикуляризма и, в этой связи, достижения “общегосударственного единства”. Иными словами, “страновые” государства создают “страновые” же арабские нации и “страновые” арабские идентичности.
Равным образом способы взаимодействия “страновых” государств создают “абрис” арабского мира, определяют его границы, его протяженность, его “центральные” звенья и периферию, а также то пространство, которое занимают “маргиналы” - определение, которое может быть с достаточным основанием отнесено к Сомали, Джибути, Мавритании или Республике Коморские острова. Обращение этих “маргиналов” - беднейших стран современного арабского геополитического пространства к “арабской идее” было итогом деятельности тех или иных групп местных “правящих классов”, благодаря которой эти государства могли обрести (и сохранить) статус субъектов международных отношений (пример Мавритании, бывшей ранее частью французской Северо-Западной Африки, провозглашение независимости которой в 1960 г. оспаривалось Марокко) или, вступив в ЛАГ, рассчитывали на получение гарантий внутриполитической стабильности или финансовой помощи со стороны ведущих членов этой организации.
Искоренение внутренних центробежных тенденций - основная функция любого “странового” государства. Этим действиям есть реалистическое объяснение. Европейская экспансия в направлении пространства сегодняшнего арабского мира создала или окончательно оформила составляющие его ныне государственные образования. Становлению современных арабских государств предшествовала эпоха порой длительного (в случае стран Магриба и Египта), а порой и исторически краткого (для государств Машри- ка15 - период между двумя мировыми войнами) европейского политического господства. Эти государства возникали в результате последовательного отрыва от Османской империи ее североафриканской и переднеазиатской периферии (исключение составили лишь нынешние Марокко и Оман, на которые не распространялась стамбульская юрисдикция). Европейская политическая гегемония способствовала возникновению важнейшей предпосылки, определившей существование нынешних арабских государств - их терри
ториального пространства, границы которого отнюдь не всегда совпадали с ареалом расселения носителей современных вариантов арабского языка. Даже если европейская гегемония и не была распространена на территорию незначительного числа нынешних арабских государственных образований (северная часть современного Йемена и Саудовская Аравия являются тому примерами), то европейское присутствие в непосредственной близости от их границ заранее предопределило пределы их нынешней территории.
Возникнув чаще всего не на основе факторов внутренней эволюции, но под воздействием сформировавшей их внешней силы, современные арабские государства в момент своего становления в качестве субъектов международных отношений (но также и значительно позже) не были гомогенными политическими образованиями. Речь не шла лишь о том, что в составе их населения присутствовали порой значительные инонациональные вкрапления. Эти государства часто были многоконфессиональны, а их общества испытывали несомненное воздействие многообразных линий внутренних разломов16. Естественным следствием этой ситуации (сохраняющейся и сегодня) была множественность самоидентификаций граждан “страновых” государств, принадлежавших, по словам ливанского этнополитолога, “во-первых, к определенной религиозной доктрине и основанной на ней цивилизации, во-вторых, к определенной социальной единице (племени, этноконфес- сиональной группе или соседской общине), наконец, и только, в-третьих, к реально существующему политическому образованию”17. Задачей основывающейся на идее “арабизма” практики этнической мобилизации в “страновом” масштабе было преодоление гетерогенности местных социумов, придание им хотя бы поверхностной однородности.
Реальная ситуация подталкивала “национальную” мысль к дальнейшему развитию. Она, конечно же, нуждалась в преодолении зазоров между мифом и действительностью. Эта мысль начинала утверждать, что, если “отечество” - “пока еще не определившееся в качестве окончательной и устоявшейся величины понятие национальной географии”, то “страновые” государства - “стабильная политико-географическая реальность”18. Происходящие в них процессы приближают время “национального” единства, завершая “этап страновой раздробленности”, поскольку “страновое государство, искореняя традиционные формы идентичности и лояльности, выковывает идею национального единства” (в общеарабском масштабе. - Г.К.). Залогом успеха движения в этом направлении, продолжал цитируемый автор, станут “национально” ориентированные “правящие классы страновых государств”, они “создадут предпосылки для того, чтобы нынешние условия развития объективно приблизили бы время общенационального единства, которое и положит конец этапу раздробленности”19. Иными словами, лишь преодолевая внутреннюю раздробленность своих обществ, “страновые” государства могут содействовать и преодолению гетерогенности “отечества”. Вместе с тем сам процесс преодоления этой раздробленности немыслим без вынесения противоречий развития “страновых” государств во внешний “арабский” мир. Этот процесс и вызывает обращение к идее “арабизма” в качестве паллиативного средства решения задач “внутристрановой” модернизации.
Соотношение арабской “национальной” и “страновой” идей - многослойный миф. Он включает в себя положение о “национально” ориентиро
ванном “правящем классе” и проводит знак равенства между “национальным” и “страновыми” человеческими сообществами. В рамках этого мифа “народы арабской нации” (как и соответствующие им государства) обретают величие высокой “арабской” культуры, что не только легитимирует их политические элиты, но и исключает возможность видеть в этих народах “молодые” этнические конструкции. Однако “жизнеописания” этих народов доказывают порой, что “страновые” сообщества более “велики”, чем их “общенациональный” аналог.
“Арабский” Ирак - “местоположение шумерской, вавилонской и ассирийской цивилизаций”, подспудно понимаемых как псевдонимы его суннитского, шиитского и курдского населения. В свою очередь, Сирия не только “трепещущее сердце арабизма”20, но и страна, где правила царица Пальмиры Зенобия, “героически сопротивлявшаяся римскому нашествию”, и где в Библосе “возник древнейший алфавит, давший начало греческой азбуке”. Египетское “страновое” сообщество невозможно без апелляции к наследию “фараонов”. Осью ливанской внутриполитической жизни всегда было противостояние между “арабской” самоидентификацией мусульманских (но также православных и греко-католиков) этноконфессиональных общин и “ливано-финикийским” выбором маронитов (в рамках этого выбора арабский язык членов крупнейшего ливано-христианского сообщества - не более чем однажды приобретенная характеристика). Наконец, “тунисская нация” обращалась к “эпохе Карфагена”, а “арабизм” рассматривался как лишь одна из составляющих “тунисской личности”21. Все же “арабизм” никогда не исчезает из “странового жизнеописания”, напротив, он его важный и постоянно присутствующий компонент.
Итак, два уровня арабского национализма. Но как эти уровни сочетались? Само развитие арабской “национальной” мысли ставит и другой вопрос: как воздействовали те или иные группы “страновой” политической элиты на “арабский” выбор своих государств, и что лежало в основе этого воздействия? Усиливалось или уменьшалось влияние “арабского” компонента на “страновые жизнеописания”, или, иными словами, существовали ли этапы его эволюции, влиявшие на процесс становления идеи “арабизма”? Как формировался “абрис” того геополитического пространства, которую “национальная” мысль называет “арабским отечеством”? Наконец, почему это пространство все еще обращается к “национальной” идее?

<< | >>

↑

Источник: В.А. Тишков, В.А. Шнирельман. Национализм в мировой истории. 2007

Еще по теме АРАБСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ: ПОСТАНОВКА ВОПРОСА И ПАРАМЕТРЫ ФЕНОМЕНА:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики -