А.И.МИЛЛЕР БЕНЕДИКТ АНДЕРСОН: НАЦИОНАЛИЗМ КАК КУЛЬТУРНАЯ СИСТЕМА

Б.Андерсон (род. в 1936) - ирландец учившийся и
работающий в Англии. По образованию он филолог, специалист по культуре Индонезии. Книга "Воображенные сообщества. Размышления о происхождении и распространении национализма"1[†] выдержала уже семь изданий (последнее переработано и дополнено двумя новыми главами) и заслуженно принесла ему широкую известность.

Подзаголовок (Размышления...) весьма точно отражает стиль изложения, не претендующего на строгую систематичность и законченность, тем не менее книга Андерсона входит в число наиболее оригинальных и влиятельных теоретических исследований проблемы национализма.
Отправная точка рассуждений автора - констатация бесплодности марксистских и либеральных интерпретаций национализма и заявление о необходимости "коперниковского’ переворота в подходе к этому феномену. Как можно предположить. Андерсон видит такой переворот в своем предложении трактовать национализм как "культурный артефакт" особого рода (с.13)- Андерсон связывает национализм в первую очередь не с рационализированными политическими идеологиями, но с "большими культурными системами, которые ему предшествовали! из которых и против которых он возник" (с. 19). Иными СЛОВаМИ’ национализм стоит в ряду с такими явлениями, как
религиозна*

обшность и династический принцип государственного устройства, а не с марксизмом или либерализмом (с.20).
Андерсон определяет нацию как "воображенное политическое сообщество, которое обладает такими неотъемлемыми качествами, как обособленность и суверенность" (с. 15). Обособленность потому, что ни одна, даже самая большая нация не воображает себя как охватывающая все человечество. У нации всегда есть границы, за которыми лежат другие нации, и это положение воспринимается как неизбывное. Суверенность потому, что эта концепция рождается в эпоху Просвещения, когда прежние источники легитимности рушатся, а на смену им приходит именно нация как суверен. Нация была осознана как сообщество, поскольку идея общности национальных интересов, идея национального братства преобладает в этой концепции над любыми признаками неравенства и эксплуатации внутри этого сообщества.
Андерсон явно опасался возможности неверной интерпретации этого введенного им термина - "воображенное сообщество" - и снабдил его обстоятельным комментарием. Опасения были не лишними: во многих откликах и рецензиях на эту книгу термин интерпретируется неверно, поэтому стоит подробно | изложить трактовку автора. Андерсон называет "воображенными" j все сообщества, члены которых не знают и не могут знать лично или ; даже "понаслышке" большинства других его членов, однако имеют I представление о таком сообществе, его образ. "Воображенный" j характер таких сообществ вовсе не свидетельствует, с этой точки ! зрения, об их ложности или "второсортности". Крупные сообщества следует, по Андерсону, классифицировать не по их подлинности или ложности, а по способу, стилю, в котором они были воображены. Свой тезис о том, что способы воображения сообщества могут меняться, Андерсон иллюстрирует примером I аристократии, которая стала восприниматься как класс и часть I общества лишь в XIX в, а прежде осознавалась через категории Родства и вассалитета.
В этом отношении подход Андерсона принципиально отличен ОТ подхода Геллнера, для которого тезис о том, что национализм j изобретает нации, а не наоборот, так важен во многом именно | Потому, что подкрепляет идею об "искусственности", а значит второсортности и ложности наций как сообществ.

Основная часть исследования Андерсона посвящена, по его собственному определению, "описанию процесса, благодаря которому нация (как концепция - А.М.) может быть воображена и будучи однажды воображенной, затем моделируема, адаптируема и трансформируема" (с. 129), т.е. применяема с разной степенью осознанности в весьма различных социальных ситуациях и в весьма различных политических и идеологических сочетаниях. Такая постановка проблемы оказывается весьма плодотворной. Она концентрирует внимание именно на тех чертах исследуемого феномена, которые остаются "темной стороной луны" при подходе, предложенном Э. Геллнером в книге "Нации и национализм”, опубликованной в том же 1983 г., что и книга Андерсона. (Мне вообще кажется, что полезно чтение этих книг "в паре", и было бы весьма уместно издать их под одной обложкой. Жаль, что авторы никогда на это не согласятся.)
Во-первых, в рамках подхода, предложенного Андерсоном, меняется оптика - его в первую очередь интересует не то, какие социальные и политические изменения "запустили" процесс формирования наций в конце XVIII в., а то, какие черты общественной жизни сделали в это время возможным "вообразить" или, как сказали бы русские переводчики немецких философов, "помыслить" нацию. В книге Андерсона нет понятия дискурс, но если воспользоваться этой категорией М.Фуко, то будет справедливо сказать, что его исследование в основном посвящено выяснению того, как и когда националистический дискурс сформировался и стал доминирующим.
Во-вторых, внимание концентрируется на комплексе идей и представлений, символов и мифов, которые составляют национализм как культурную систему. При этом Андерсон предостерегает от применения к национализму тех неадекватных для него критериев, с которыми мы подходим к анализу идеологий- В частности, он указывает на то, что марксизм и либерализм вовсе не занимаются проблемами смерти и бессмертия, которые так важны для национализма (с. 18). Между прочим, если вспомнить сочинения Андрея Платонова, прежде всего "Котлован", 70 описываемый им феномен явно принадлежит не идеологии, а тому типу культурных систем, к которому Андерсон относит национализм.

Наконец, подчеркивая "модульный" характер этой системы, . дндерсон указывает на проблему заимствований и имитации как на одну из центральных для исследователя национализма.
Рассматривая национализм как культурную систему,
1 приходящую на смену религиозному и династическому принципу, дндерсон датирует начало этого процесса XVI-XVII вв. В XVI в.
¦ начинается кризис латыни как священного языка, объединявшего j паневропейский высший интеллектуальный слой. С 1575 г. число j книг, издаваемых ежегодно в Париже по-французски, неизменно j превышало число книг, изданных на латыни. Радикальность перемен можно оценить, имея в виду, что в 1501 г. 80 из 88 парижских изданий были на латыни. Начиная с XVII в., с казни Карла I Стюарта в 1649 г., династический порядок, а вернее его божественная легитимность, также подвергается эрозии.
Но постепенный упадок священных сообществ, языков и порядков преемственности не исчерпывает особенностей ситуации, в которой рождается националистический дискурс. С точки зрения Андерсона, важное значение имело также изменение концепции времени. Совершенно иначе, чем в средневековье, оно стало восприниматься как "пустое и гомогенное", измеряемое с помощью часов и календаря. Прежде одновременность осознавалась главным образом как присутствие в настоящем прошлого и будущего, что так ярко проявлялось в присутствии современных художнику j персонажей, интерьеров и костюмов при изображении евангельских j сцен. Теперь же одновременность предполагала временной срез,
| осмысление событий, происходивших в одно и то же время, но прямо между собой не связанных. "Образ социального организма, двигающегося сквозь гомогенное, пустое время, является точным аналогом идеи нации, которая также понимается как единая общность, равномерно движущаяся сквозь историю", - пишет Андерсон. Член такой общности не имеет представления о том, чем занято большинство ее членов в тот или иной момент, но у него есть ясный образ этой общей одновременной анонимной активности (с.31). Филолог Андерсон очень тонко и с видимым удовольствием анализирует, как отразилось такое понимание времени в новом литературном жанре реалистического романа (с.32-40).
Одной из важнейших предпосылок распространения и утверждения националистического дискурса Андерсон считает Развитие начиная с XV в. печатной индустрии капитализма.

Ссылаясь на данные Л. Февра и А.-Ж. Мартена2, он указывает, чТо уже к 1500 г. в мире было напечатано около 20 млн. томов, а к 1600 г. это число возросло в 10 раз. Книгоиздание превратилось в крупное капиталистическое производство с весьма развитой инфраструктурой задолго до индустриальной революции. Низкая емкость латиноязычного рынка печатной продукции уже с XVI в. подтолкнула издателей к переходу в основном на дешевые издания на местных языках (с.40-42). Языковые различия оказались непреодолимы для капиталистической унификации и интернационализации, так что до сих пор в мире нет транснациональных (точнее - трансъязыковых) гигантов в области печатной индустрии (с.46).
Андерсон выделяет также два других фактора, способствовавших эмансипации местных языков - Реформацию и утверждение определенных диалектов в качестве инструментов административной централизации будущих абсолютных монархий. Все три процесса были взаимосвязаны, и Андерсон говорит о "коалиции Реформации и печатного капитализма" (с.44).
Печатные языки положили основу национального i самосознания (с.47). Андерсон выделяет три составляющих этого | процесса. Во-первых, благодаря печати языки обрели фиксацию и j стабильность, стали более эффективным средством "связи времен”. I Язык XII в. был мало понятен в веке XV, но уже к XVII столетию | западноевропейские языки в основном обрели I стандартизированные формы. Во-вторых, те местные наречия, : которые не стали печатными языками, теряли свой статус в ; сравнении с теми, которым "повезло", становясь лишь их ; разговорными диалектами. Наконец, особое значение Андерсон j придает появлению газеты. Само чтение одной и той же газеты ; (газет) в одно и то же время определенной группой людей | формирует их представление об общности. Гегель не случайно говорил, что чтение газет заменило современному человеку j утреннюю молитву - сравнение емкое, отражающее церемониальную важность и массовость действия. "Можно ли представить более яркий образ секуляризованного, заключенного в историческом времени воображаемого сообщества?" (с.39) Нужно отметить, что эта общность усиливается и тем, что читатели газет объединяются выбором информации, которую они получают. Здесь существует очевидная взаимозависимость — газеты пишут о том,

читателю интересно, но одновременно и формируют его интересы выбором информации.
| Особое внимание Андерсон уделяет формированию
j национальных государств в американских владениях испанской j короны (с.50-65). Этот пример так для него важен, потому что позволяет показать, что здесь ни экономические интересы, ни либерализм, ни Просвещение, ни культурные и языковые различия не играли принципиальной роли. В качестве решающих факторов он выделяет здесь два - ограничение мобильности креольского j чиновничества границами провинций, которые затем и оформились j в национальные государства, и деятельность местных издателей,
| газеты которых формировали образ таких провинций как j самодостаточного целого.

Этот тип развития национализма j Андерсон называет креольским, подчеркивая доминирующую роль | этого довольно узкого слоя, страдавшего от дискриминации со ! стороны метрополии и, с другой стороны, отделенного социальной } и культурной пропастью от основной массы местного, этнически I отличного населения.
Если сравнить подход Андерсона с концепцией Геллнера, то можно выделить существенные отличия. Во-первых, он прослеживает процесс формирования националистического дискурса с заметно более раннего времени и вне прямой связи с индустриальной революцией. (Развитие печатного дела ей предшествует.) Во-вторых, он ставит акцент не на развитии массового образования, а на начавшемся ранее развитии социальных коммуникаций (рынок печатной продукции, административная централизация), и в этом предстает как более последовательный сторонник концепции К.Дойча.
В отличие от Геллнера, писавшего о "часовых поясах", в которых по-разному срабатывает единый механизм национализма, Андерсон предпочитает говорить о "волнах" национализма (с. 104), сосредоточивая внимание на их отличиях. Третьей, после западноевропейской и креольской, была, по Андерсону, волна лексикографических революций" (с.70) в Европе XIX в. Важным Рубежом стала первая мировая война, после которой национальное государство утверждается как норма международной жизни: не случайно Лига Наций носила именно такое название. Следующая волна - распад заморских колониальных империй после второй мировой войны - имела, с точки зрения Андерсона, много общего с

"креольским" вариантом по своим движущим силам, мотивации националистических элит и способу "воображения" нации.
Нетрудно заметить, что в этой периодизации главным критерием является именно эволюция способа "воображения1 нации и распространения националистического дискурса. Процесс индустриализации, заявленный Геллнером как главный критерий, и политическое развитие, ставшее в его периодизации таким критерием на самом деле, для Андерсона предстают в ряду других дополняющих факторов, так что в выстраивании своей периодизации Андерсон остается верен изначально сформулированному подходу.
Особенно интересующий нас с точки зрения задач этого сборника раздел книги Андерсона, посвященный национализму в Европе XIX в., не принадлежит к числу наиболее удачных. Книга вообще неровная, информация нередко, в том числе и при написании обсуждаемых 5-й и 6-й глав книги, черпалась автором из не всегда удачно выбранных компендиумов. Отсюда многочисленные неточности. Однако ряд наблюдений Андерсона представляет несомненный интерес.
Андерсон выделяет две, с его точки зрения главные, особенности этой волны национализма. Прежде всего, и это очень важный тезис, доступность готовых образцов, моделей уже на самых ранних этапах развития националистических движений в Европе XIX в. "Нация”, таким образом, изначально была в этом случае осознанным проектом, а не постепенно формировавшейся концепцией, как это было свойственно более ранним волнам национализма (с.66). Отсюда особая роль имитации и сознательного политического и культурного действия, что позволяет говорить более о строительстве нации (nation-buiding), чем о, по преимуществу, стихийном формировании нации (nation-formation) Заметим, что многие авторы, пишущие по-английски, проводят такое разграничение, а также используют термин "nation-creation". ; который приблизительно можно перевести как "создание нации". | для обозначения совокупности процессов, отраженных двум*1 ; первыми понятиями. С этой точки зрения обычно выделяемые ка* особые типы германская и итальянская модель, с одной стороны,11 ; восточноевропейский вариант национализма с другой, могут быть отнесены к общей категории, или "волне".
Второй особенностью этой волны была центральна#

идеологическая и политическая роль "национальных печатных языков" (с.66), что, собственно, и побудило Андерсона назвать эти движения "лексикографическими революциями". Андерсон дает подробный анализ роли словаря в этих революциях. На роль символа эпохи мог бы претендовать, по его мнению, моноязычный, толковый словарь, который Андерсон сравнивает с переписью имущества, словно бы закрепляющей "частную собственность” на определенный язык той или иной этнической группы (с.69-73). Весьма остроумно его замечание о роли двуязычных словарей как инструмента эмансипации: в рамках такого словаря чешский и немецкий, например, языки были равны, хотя в реальной жизни дело обстояло далеко не так (с.69). Продолжая тему печатной индустрии, Андерсон рассуждает также о проблеме потребителя, рынка печатной продукции на эмансипирующихся языках (с.73-75). Здесь, как представляется, он преувеличивает капиталистический интерес - мы знаем, что многие издания на первых порах были убыточны и часто дотировались, что, кстати, вполне соответствует логике самого Андерсона, подчеркивающего роль осознанного j проекта в развитии "лексикографических революций".
Андерсону не удалось сказать что-либо примечательное о национализме "малых”, если воспользоваться терминологией М.Гроха, народов Центральной и Восточной Европы - он явно ! слабо владеет этим материалом. Зато большой интерес представляет | глава 6, посвященная "официальному" национализму. Этим | заимствованным у Х.Сетона-Ватсона (с.82) термином Андерсон | обозначает национализм господствующих наций континентальных j европейских и евроазиатских империй: русских, австрийских ! немцев, венгров и турок. Формирование "официального"
! национализма Андерсон описывает как реактивное, запаздывающее по сравнению с национализмом подчиненных наций империи, который, будучи сам моделируем по предшествовавшим образцам, в свою очередь служит катализатором процесса у имперских наций М3). Заметим, что на следующем витке уже "официальный" национализм, практики которого Андерсон как именем нарицательным обозначает словом "русификация", дает Дополнительные импульсы развитию национализма подчиненных НаРодов, в том числе и затрудняя центростремительную Мобильность элит национальных меньшинств.
Запаздывание официального национализма было обусловлено

также затянувшимся нежеланием правящих династий признать, что божественный источник их легитимности в XIX в. все больще иссякал.
"Натурализация” династий фактически означала для них признание неудачи в попытках сохранить свой наднациональный, "истинно имперский" характер. К принятию политики "официального" национализма династии подталкивали с середины в. слои, изначально стоявшие в оппозиции националистическому дискурсу (аристократия, имперская бюрократия), но позднее испугавшиеся возможности своего исключения или маргинализации в рамках воображенного национального сообщества (с. 102).
Идеи Андерсона, касающиеся развития национализма в империях XIX и XX веков, имеют весьма широкий отклик у специалистов. Так, свое исследование "официального” национализма в Оттоманской им перии С.Дерингиль строит как "case-study", т.е. во многом как проверку модели Андерсона на конкретном материале3. В свою очередь получившая широкую известность работа А. Мотыля, предложившего подробно разработанную детерминистскую модель распада империй4, также развивает тезисы Андерсона о механизме возникновения и эмансипации региональных элит и центров власти в больших, точнее слишком больших, имперских государствах (с. 127).
Важной особенностью работы Андерсона является то, что по сравнению с другими западными теоретиками он менее всего привержен ироническому, снисходительному, порой уничижительному тону рассуждений о национализме, который так характерен, например, для Хобсбаума или Геллнера. Это логически вытекает из главного тезиса Андерсона, с которым трудно не согласиться:              мы живем в эпоху доминирования
наицоналистического дискурса.
Но порой Андерсону свойствен скорее тон адвоката6, который особенно чувствуется в главе "Патриотизм и расизм".
Андерсон резко противопоставляет эти категории, подчеркивая, что в национализме (патриотизме) "элемент ненависти играет на удивление незначительную роль в выражении национального чувства" (с. 129). Не ненависть и образ врага, но самопожертвование и любовь составляют основу националистических эмоций, говорит Андерсон, ссылаясь 0

I доказательство на разнообразную культурную продукцию i национализма (с. 129-132). Андерсон отмечает, что язык, j описывающий эти политические эмоции, указывает на близость j этих чувств к чувствам семейной любви и преданности (Отечество, j родина, etc.). Особенность таких эмоций - это ’’естественность", природная предопределенность. Один из главных постулатов , националистического дискурса - и здесь Андерсон прав - состоит в j том, что свою национальную принадлежность не выбирают.
! Верность нации, как и верность семье, в идеале предполагает I жертвенность, отсутствие личной корысти. (Андерсон отмечает здесь некоторое сходство националистического и марксистского | дискурсов (с. 132).) "Смерть за Родину, которую не выбирают,
I предполагает моральное величие, не сравнимое со смертью за f лейбористскую партию, Американскую ассоциацию врачей или даже Международную амнистию, присоединиться к которым или выйти из них вы можете без труда по первому желанию", - пишет Андерсон (с. 132), выступая, кажется, в этот момент в большей степени как участник националистического дискурса, чем как его аналитик.
!
| Заметим в заключение, что если подойти к книге Андерсона с j точки зрения того, чего в ней нет, то оценка этой работы была бы весьма критичной. Но Андерсон не декларировал в качестве своей задачи построения целостной модели, в то время как заявленное | стремление предложить новые подходы к исследуемому феномену j по прочтении книги представляется во многом обоснованным.
I
Примечания
'• Anderson В. Imagined communities. Reflections on the origin and spread of nationalism. - L., N. Y., 1983. i ^ Febvre L., Martin H.-J. The coming of the book. The impact of printing, 1450-1800.
L,, 1976. Французское издание: L'apparition du livre. P., 1958. j              Deringil S. The invention of tradition as public image in the late Ottoman Empire,
j              1808-1908. Comparative studies in society and history. 1993. - Vol.35. N.I. P.3-29.
j              Motyl A.J. From imperial decay to imperial collapse: The fall of the Soviet Empire in
j              c°mparative perspective // Ed by R.L.Rudolph, D.F. Good. Nationalism and empire.
‘ ^ N Y., 1992. ~ P.I5-43.
Интересно, связано ли это обстоятельство с ирландским происхождением |              Андерсона?

<< | >>

↑

Источник: А.И. Миллер. Нация и национализм. 1999

Еще по теме А.И.МИЛЛЕР БЕНЕДИКТ АНДЕРСОН: НАЦИОНАЛИЗМ КАК КУЛЬТУРНАЯ СИСТЕМА:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики -