Второе опровержение того же буквального смысла посредством довода, что такой смысл противоречит духу Евангелия

Прежде чем выдвинуть свое второе доказательство, я прошу читателя вспомнить то, что я говорил в главе I, [а именно], что положительный закон, однажды подтвержденный естественным светом, приобретает силу правила и критерия, точно так же как в геометрии предложение, доказанное посредством неоспоримых принципов, само становится принципом по отношению к другим предложениям.

Если бы я писал этот «Комментарий» как богослов, я не испытывал бы необходимости в том, чтобы подниматься выше; я с полным правом предположил бы, что Евангелие есть первое правило морали и что нарушить мораль Евангелия явно означает совершить преступление. Но так как я пишу как философ, я вы- нуждеи подняться до первоначального и подлинного правила, каковым является естественный свет.

И вот я говорю, что поскольку Евангелие есть правило, подтвержденное самыми чистыми идеями здравого разума, образующими первоначальное и подлинное правило всякой истины и правоты, то грешить против Евангелия — значит грешить против самого первоначального правила, или, что то же сАмое, против внутреннего безмолвного откровения, посредством которого бог обучает всех людей первым принципам. Я прибавлю к сказанному то соображение, что поскольку в Евангелии лучше, развиты обязанности, предписываемые моралью, и дано весьма важное истолкование благого и честного, открытого нам богом посредством естественной религии, то отсюда следует, что всякое действие христиан, не согласное с Евангелием, более скверно и несправедливо, чем действие, просто противное разуму, ибо, чем больше развиваются, разъясняются и распространяются правила справедливости и принципы добрых нравов, тем более непростительным становится не сообразовать своих действий с данными правилами. Так что если окажется, что насилие в вопросах религии противно делу Евангелия, то это будет вторым доказательством (более сильным, чем первое), показывающим, что насилие противоречит первоначальному и подлинному правилу справедливости и разума.

Но чтобы не оставить на нашем пути никаких препятствий, скажем о затруднении, выступающем здесь. Мне скажут, что исходя из принципа, установленного мной в главе I, Евангелие не следует признавать божественным откровением, и, кроме того, если сравнить предписания [Евангелия] с моим подлинным правилом, то они окажутся совершенно противоположны друг другу. Ничто столь не согласно с естественным светом, как оборона, когда подвергаешься нападению, как месть врагу, как забота о своем теле п т. д. Но нет ничего более противоположного Евангелию. Значит, если бы следовало считать учение, проповедуемое нам как снизошедшее с неба, небожоственным, если оно не согласуется с естественным светом, с первоначальным, непрерывным и всеобщим откровением божества в ото- шении человека, то следовало бы отвергнуть учение Иисуса Христа как ложное. И отныне оно не могло бы считаться вторым правилом, ссылающимся на первоначальное правило, а следовательно, я не мог бы ничего доказать, пользуясь своим методом и доказывая здесь, что насилие противно духу морали Евангелия.

На это я отвечу, что все моральные наставления Иисуса Христа таковы, что, будучи взвешены на весах естественной религии, они окажутся вполне с ней согласными. И если Иисус Христос совершил множество чудес, противоречащих какой-то очевидной истине естественного откровения (что могло вызвать сомнение в том, божественна ли миссия Христа), то в этом отношении следует быть совершенно спокойным. Он совершил чудеса, чтобы поддержать учение, которое не только совершенно не противоречит понятиям разума и самым чистым принципам естественной справедливости, но, напротив, эти принципы распространяет, разъясняет, развивает, совершенствует. Христос, следовательно, говорит от имени бога. Разве естественный свет не говорит ясно всем, кто внимательно прислушивается к его совету, что бог справедлив, что он любит добродетели, что он заслуживает нашего почитания и послушания, что он источник нашего счастья и что к нему следует прибегать, чтобы иметь все, что нам необходимо? Разве этот свет не говорит тем, кто внимательно его созерцает и кто поднимается выше мрачных туч, которыми страстй и материальность людских привычек опутывают ум, что Честно и похвально прощать своих врагов, сдерживать свой гнев, свои страсти? Откуда явились бы все эти прекрасные изречения, которыми наполнены книги язычников, если бы не существовало естественное откровение, данное всем людям? А поскольку оно существует, легко видеть, что нет ничего более разумного и согласного с порядком, чем предписать человеку смирение, забвение обид, умерщвление плоти и милосердие. Ведь разум, очень ясно сознавая, что бог есть высшее благо, ценит и одобряет заповеди, объединяющие нас с богом. Но ничто не способно в большей мере соединить нас с богом, чем презрение к этому миру и укрощение страстей. Таким образом, ра- зум находит, что мораль Евангелия всецело соответствует [разумному] порядку. Эта мораль не только не должна вызывать в разуме сомнения в том, доказывают ли чудеса Иисуса Христа его божественность, но, напротив, должна получить в них основательное подтверждение.

Но не так обстоит дело с моралью, которую пытаются найти в словах: «Заставь их войти», ибо если они означают: примени тюрьмы, пытки, казни, чтобы принудить исповедовать христианство всех тех, кто не пожелает на это согласиться добровольно, то наш разум, наша естественная религия получают повод для большого недоверия, для того, чтобы рассматривать Иисуса Христа как эмиссара демона, пришедшего, чтобы, прикрываясь привлекательной видимостью суровой и высокоодухотворенной морали, поддерживаемой большими чудесами, незаметно принести самый смертельный яд, способный погубить род человеческий, сделать его навеки страшной ареной самых кровавых и ужасающих трагедий.

Но приведем по порядку это второе доказательство. Вот мое рассуждение.

Истолкование Писания, совершенно противное духу Евангелия, может быть лишь ложным.

Но буквальный смысл слов: «Заставь их войти», совершенно противоречит духу Евангелия.

Следовательно, буквальный смысл этих слов может быть лишь ложным.

Я предполагаю, что большая посылка этого рассуждения не нуждается в доказательстве. Таким образом, я буду доказывать лишь меньшую посылку. Для этого я замечу, во-первых, что превосходство Евангелия над законом Моисея заключается, между прочим, в том, что Евангелие одухотворяет человека, что оно рассматривает его как разумное создание, обладающее развитой способностью суждения, а не как ребенка, нуждающегося в том, чтобы его забавляли представлениями и большими церемониями, которые отвлекли бы его от склонности к языческому идолопоклонству. Но отсюда следует, что Евангелие особенно требует, чтобы ему следовали, пользуясь разумом; что Еванге- лие требует от нас прежде всего, чтобы мы просветили ум своим светом, а затем прибегли бы к нашей любви п нашему рвению; что Евангелие не желает, чтобы страх людей или боязнь стать несчастными побудили нас внешне следовать ему без того, чтобы наше сердце было затронуто, без того, чтобы наш разум был убежден. Евангелие, следовательно, не требует, чтобы кого бы то ни было насиловали. Это означало бы обращаться с человеком как с рабом, обращаться с ним так, как если бы хотели воспользоваться им лишь для физических и механических действии, при совершении которых имеет мало значения, работает ли человек добровольно, лишь бы он работал.

289

10 п Бейль, т. 2

Я замечу, во-вторых, что главным в характере Иисуса Христа и, так сказать, доминирующим качеством ого личности было смирение, терпение, доброжелательность. «Знайте,— говорил он своим ученикам,— что я доброжелателен и смирен сердцем». Его сравнивают с ягненком, «которого вели на бойню, а он не жаловался на свою судьбу». Он говорил, что «счастливы доброжелательные, миролюбивые, милосердные». Когда ему наносили оскорбления, он не оскорблял своих обидчиков, а припоминал тех, кто рассуждает справедливо. Он хотел, чтобы мы «благословляли тех, кто нас проклинает», и «молились за тех, кто нас преследует». Христос не только не разрешал своим последователям преследовать неверующих, но и не желал даже, чтобы в ответ на преследования они предпринимали что-либо, кроме бегства. «Если вас преследуют в одном городе,— говорил он,— удалитесь в другой». Он не говорил, своим ученикам: постарайтесь возбудить жителей города против тех, кто ими управляет, призовите к себе на помощь города, стоящие на нашей стороне, и подверг- ните осаде город, который вас проследовал, чтобы принудить его принять вашу веру. Он им сказал: «Уходите из этого города и перебирайтесь в другое место». В другом месте [Писания] он выражает ясное желание, чтобы преследуемые протестовали на улицах против поведения тех, кто не пожелал их слушать. Но это все, что он им позволил. После заявления протеста он приказывает своим последователям удалиться. Он сравнивает себя с пастухом, идущим впереди своих овец, «а они следуют за ним, ибо знают его голос». Пусть хорошенько обратят внимание на эти слова. Он не говорит, что гонит перед собой стадо ударами хлыста, как это бывает, когда овец хотят заставить идти в какое-то место против их желания. Он говорит, что идет впереди, а овцы следуют за ним, ибо они его знают, а это свидетельствует о том, что он предоставляет им полную свободу следовать за ним, если они его признают, и покинуть его, если они от него отрекаются. Это свидетельствует о том, что он желал только добровольного послушания, предваряемого познанием и основанного па познании. Он противопоставляет свою миссию поведению мошенников и разбойников, которые подобно волкам врываются в овчарню, чтобы силой увести овец, вовсе им не принадлежащих и не знающих их голоса. Когда стадо его покидает, он не вооружает легионы своих аигелов, всегда находящихся в его распоряжении, и не посылает их преследовать беглецов, чтобы принудить их вернуться. Весьма далекий от такого образа действий, он спрашивает тех своих апостолов, которые не покинули его, не испытывают ли и они соблазна уйти от него. «А вы, не хотите ли и вы также уйти?» — говорит он, как бы желая дать им понять, что он не желает сохранять у себя на службе ни одного человека, который не пошел бы на это лишь потому, что это ему нравится. Когда он возносится на небо, он приказывает своим апостолам обращать народы, лишь наставляя их, поучая и подвергая их крещению. Апостолы сами следовали примеру его добросердечия и нам предписали подражать им и их учителю. Если бы мы пожелали привести все до- казательства милосердия, мягкости и терпения, т. е. того, что составляет существенные и отличительные черты Евангелия, то нам потребовалось бы переписать почти весь Новый завет.

Теперь будем рассуждать так. Буквальный смысл евангельского текста «Заставь их войти» противоречит не только свету естественной религии, первоначальному и подлинному закону справедливости. Он противоречит также господствующему и существенному духу Евангелия и его автора, ибо ничто не может быть более противоположным духу Евангелия, чем тюрьмы, ссылки, галеры, грабежи и дерзости солдат, пытки и казни.

Следовательно, этот буквальный смысл ложен.

Я думаю, невозможно вообразить ничего более безбожного п оскорбительного ио отношению к Иисусу Христу, ничего, влекущего за собой более опасные последствия, чем утверждение, будто он дал христианам приказ обращать [в свою веру] посредством насилия. Ведь помимо того что изречение, столь противоречащее здравому смыслу, разуму, коренным принципам морали, может возбудить мысль, что тот, кто выдвигает такое изречение, говорит не от имени того же бога, который через откровение, выраженное в голосе естественного света, выдвинул совершенно иную заповедь, не от именII того же бога, который не способен столь грубо самому себе противоречить,— помимо всего этого, какое мнение могут себе составить люди о Евангелии, если в нем, с одной стороны, столько предписаний милосердия и мягкости, а с другой — общее распоряжение, заключающее в себе все преступления обмана и жестокости, какие только может измыслить ад? Кто не скажет, что эта книга — причудливое нагромождение противоречащих друг другу мыслей ума, плохо знающего, чему он учит, и не понимающего самого себя? Или, скорее, кто не скажет, что Христос чересчур хорошо знает, чему учит, что враг рода человеческого, совративший его, пользуется этим своим орудием, чтобы ввести в мир самый ужасный поток несчастий, который только можно вообразить, и что для успеха этой своей затеи он прикрыл свою игру притворной, кажущейся умеренностью, чтобы внезапно выдвинуть ошеломляющий и гибельный приговор: принуждением и насилием заставить все народы исповедовать христианство? Вот бездна, куда низвергаются отвратительные защитники буквального смысла притчи, которых скорее можно было бы назвать главными руководителями мясников и палачей, нежели истолкователями Писания.

10*

201

Один из отцов ораторианцев, по имени Амелот158, сказал218 во время распри с янсенистами, что, «если бы по вопросу о Янсене имелась очевидность того рода, какую дают нам ощущения или принципы, тогда те, чьи глаза были бы просвещены таким светом, имели бы повод не доверять рвению и правоверности папы и епископов, противостоящих им, и могли бы потребовать очевидного откровения от тех, кто хотел их обязать пожертвовать своими убеждениями и покориться им вопреки своим знаниям». Он называл очевидность, основанную на ощущениях или на первых принципах, неприступной позицией. Из его принципа я заключаю, что самое меньшее, что должен сделать человек, чтобы убедить пас в истинности буквального смысла слов «Заставь их войти», противоположного свету разума и Евангелия,— это доказать нам посредством нового и очень очевидного откровения, что он правильно истолковывает цитату. Я даже не верю, чтобы (за исключением нескольких особых случаев, когда бог может сделать исключение из своих законов) когда-нибудь следовало довериться такому откровению, каким бы очевидным оно ни было. Я хочу сказать, что если какой-то пророк, совершая чудеса в поддержку буквального смысла упомянутых слов, превратит эти слова во всеобщее предписание, не ограниченное какими-нибудь особыми обстоятельствами (к каковым следует отнести, например, обстоятельства, при которых совершил убийство Финеес159), то мы будем иметь право счесть этого пророка обманщиком, несмотря на его чудеса.