Образ оппонента

Образ оппонента также зависит от образов ритора и аудитории, но в своей отрицательной модальности определяется противопоставлением образам ритора и аудитории и общим требованиям этоса.
Образ оппонента в различной степени разработки практически всегда присутствует в риторической прозе, поскольку он должен давать контраст с образами ритора и аудитории и создавать известный смысловой упор, напряжение, необходимое для выражения пафоса и принятия решения.

Но самое важное — образ оппонента служит для ограничения пространства выбора решения. В принципе может быть бесконечное число решений проблемы, оппонент же требуется для сведения числа возможных решений к минимуму, желательно к двум.
Поэтому основные задачи построения образа оппонента — изображение его позиции в опровергаемом аспекте часто с редукцией всего содержания точки зрения оппонента к этому опровергаемому аспекту и компрометация оппонента через изображение и опровержение его позиции или через иные обстоятельства деятельности, высказываний, связей оппонента, общественного мнения о нем, так или иначе связанные с опровергаемой позицией.
Так, в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевский использует для компрометации оппонента повествование об отдельном эпизоде на похоронах Некрасова, ироническое изображение которого дает основание уличить полемического противника во лжи и высмеять его. При этом косвенно компрометируется и образ самого Некрасова.
[5.4.] «Когда я вслух выразил эту мысль, то произошел один маленький эпизод: один голос из толпы крикнул, что Некрасов был выше
Пушкина и Лермонтова и что те были только „байронисты”. Несколько голосов подхватили и крикнули: „Да, выше!” Я, впрочем, о высоте и сравнительных размерах трех поэтов и не думал высказываться. Но вот что вышло потом: в „Биржевых ведомостях” г-н Скабичевский, в послании своем к молодежи по поводу значения Некрасова, рассказывая, что будто кто-то (т.е я), на могиле Некрасова, вздумал сравнивать имя его с именами Пушкина и Лермонтова, вы все (т. е вся учащаяся молодежь) в один голос, хором прокричали: „Он был выше, выше их”. Смею уверить г-на Скабичевского, что ему не так передали и что мне твердо помнится (надеюсь, я не ошибаюсь), что сначала крикнул всего один голос: „Выше, выше их”, и тут же прибавил, что Пушкин и Лермонтов были „байронисты”, — прибавка, которая гораздо свойственнее и естественнее одному голосу и мнению, чем всем, в один и тот же момент, то есть тысячному хору, — так что факт этот свидетельствует, конечно, в пользу моего показания о том, как было это дело» *.
Ритор «выразил мысль», «смеет уверить», «показал» — оппонент «крикнул», «рассказал, будто бы», несколько голосов «подхватили и крикнули»; в комическом изображении выдумки оппонента аудитория прокричала «тысячным хором».
Степень компрометации оппонента может быть различной и определяется характером проблемы, замыслом и тактом ритора. В примере [5.5] Н. П. Шубинский строит образ оппонента корректно. В соответствии со сложностью задачи — добиться полного оправдания в статусе оценки по явно очевидному делу — он компрометирует оппонента в меру необходимости и не рискует поплатиться за увлечение полемикой утратой авторитета, что было бы равносильно провалу. «Подробности настоящего дела кратки и немногосложны. Они состоят из откровенного рассказа самого обвиняемого и шести свидетельских показаний. И все-таки они с замечательной ясностью и силой рисуют перед нами многолетнюю и глубокую драму человеческой жизни. Я не понимаю только, почему неискренними считает объяснения обвиняемого г. прокурор. Право, я редко встречал такую прямоту, такое мужество в передаче обвиняемым каждого факта, каждого события, какие желал бы знать и установить даже против него суд. Не вижу я и той озлобленности и жестокосердия, какие находит в душевном состоянии его г. обвинитель в роковой для него день 21 июня lt;...gt;».
В первом фрагменте примера оппонент представлен с субъективной позиции («я не понимаю»), но вводится его первая характеристи- [404] ка через противопоставление нейтрального «прокурор» и экспрессивного «обвинитель», причем «прокурор» дается в нейтральном контексте слов «неискренними считает объяснения обвиняемого», а «обвинитель» — в окрашенном: «той озлобленности и жестокосердия, какие находит в душевном состоянии его» в противоположность субъективному, но также более экспрессивному «не вижу». Прокурор предстает как обвинитель не в терминологическом, а в обычном смысле. Позиция автора связывается, однако, с объективными показаниями свидетелей и обвиняемого, чем противопоставляется позиции оппонента, которая предстает как только субъективное мнение, а заодно отмечается совпадение объяснения обвиняемого и свидетельских показаний, которые подкрепляют друг друга. «Нет, я думаю, тогда произошло раздвоение, в нем померк под давлением роковых событий — горя, отчаяния, стыда, душевных мук — бодрый, мягкий, любящий человек и вырвалась наружу гневливая воля оскорбленного и негодующего мужа...
Отчего случилось это? Здесь я охотно присоединюсь к призыву г. прокурора и прошу изучить прошлое, проследить, как дошел обвиняемый до рокового порыва lt;...gt;».
Во втором фрагменте примера, который содержит фигуру уступ- ления, автор соглашается с оппонентом в необходимости «проследить прошлое», но дальнейшее изучение прошлого предвосхищается его характеристикой, которая уже здесь противопоставляется оценке, предложенной оппонентом: обвиняемый назван «бодрым, мягким, любящим человеком», а его деяние — «роковым порывом». Эта характеристика противопоставляется характеристике, сделанной оппонентом, слова которого изображаются (оратор скорее всего не воспроизводит слова обвинителя, а интерпретирует смысл сказанного оппонентом) в первой фразе: «гневливая воля оскорбленного и негодующего мужа». «Г. прокурор говорит: „Еще 8 лет тому назад появилось облачко на горизонте семейной жизни Киселевых — пьянство жены, постепенно перешедшее в тучу, но ‘разразившуюся не благодатным дождем’, а событием, за которое вы нынче судите мужа. Да, я вполне присоединяюсь к образному сравнению г. прокурора, но только прошу вас припомнить, что туча шлет не один только благодатный дождь, но и молнии, которые разрушают все, что встречают на своем огненном пути” lt;...gt;».
В третьем фрагменте автор трансформирует аргумент оппонента в контраргумент: он использует слова обвинителя, но делает противоположный вывод, обращаясь при этом к аудитории — присяжным:

«но только прошу вас припомнить». Это — главная посылка защиты: поведение пострадавшей является действительной причиной убийства. Присоединение аудитории в автору означает признание последовательности его аргументации и, следовательно, непоследовательности аргументации оппонента, что усиливается оценкой сравнения, сделанного прокурором, как «образного» и развитием этого образа путем метонимического приращения («не один только благодатный дождь, но и молнии, которые разрушают все, что встречают на своем огненном пути»). «Не механическую только сторону события рассудить вы призваны сюда, не осудить только руки, поднятые в порыве негодования, или лицо, искаженное бессилием противостоять порыву, — а тот процесс медленного набухания горя, гнева и отчаяния в человеческой груди, который привел, наконец, к роковой катастрофе. И тогда, пройдя этот путь познания, вы в силах будете сказать, волен или неволен этот грех человека lt;...gt;».
Четвертый фрагмент особенно интересен. Как ход косвенной компрометации он непосредственно связан с предшествующим. Во вводной части аргумента автор обращается к присяжным, указывая на их нравственный долг и высокое общественное призвание.

В основной части строится дилемма «или-или». Первый член дилеммы, выраженный в форме метонимии — «не осудить только руки, поднятые в порыве негодования, или лицо, искаженное бессилием противостоять порыву», — относится к позиции оппонента, изображенной в предшествующих фрагментах, а второй — «а тот процесс медленного набухания горя, гнева и отчаяния в человеческой груди, который привел, наконец, к роковой катастрофе», — к общей позиции автора и аудитории. Этим автор и аудитория противопоставляются оппоненту уже в нравственном плане.
Это противопоставление обостряется значимым словом «бессилие»: оппонент жестоко осуждает «бессильного», «слабого», «неспособного противостоять порыву», а аудитория благородно сопереживает «процессу набухания горя в человеческой груди». Это «бессилие» подсудимого замечательно еще и в том отношении, что оно сочетается с подразумеваемым состоянием «бессилия» аудитории, которая, только «пройдя этот путь», будет «в силах» высказаться о «грехе человека», — присяжным уже приписывается роль исповедника.
Весь этот инструментарий повышения значимости и позитивности аудитории и соответственно автора одновременно означает понижение значимости и позитивности оппонента и как следствие — углубление единства автора и аудитории, обострение их противопоставления оппоненту. Повышение значимости и положительной оценки образа влечет за собой понижение положительной оценки (не необязательно значимости) противопоставленного ему образа. «Есть мудрая пословица: „Муж пьет — полдома горит, жена пьет — весь дом горит”. Здесь было не только употребление покойной вина для веселья или бодрости; нет, это был твердо вкоренившийся порок. „Пила всегда одна, без мужа, до безобразия, до бесчувствия”, как показывают свидетели. Г. прокурор говорит — это была болезнь. Да, но от которой больше всего страдали другие, и болезнь неизлечимая, если не сделает усилий сам больной. Однако же, при муже она умела сдерживать себя: пила, когда оставалась одна. Значит, владеть еще могла собою. Подумайте, что должен был испытывать муж ее? Это, ведь, не работница, не кухарка — ее не сгонишь со двора... Они связаны были вечными узами! lt;...gt;»
Пятый фрагмент закрепляет противопоставление оппонента аудитории. Образ оппонента должен быть отрицательно оценен не только с позиции автора, но и с объективной позиции аудитории. Автор объективирует свою позицию используя фигуру, называемую концессией. Как бы соглашаясь с обвинителем («Г. прокурор говорит — это была болезнь. Да...»), он продолжает мысль, придавая ей смысл, опровергающий суждение оппонента («...но от которой больше всего страдали другие, и болезнь неизлечимая, если не сделает усилий сам больной»), перенося тем самым груз ответственности за убийство с обвиняемого на жертву, которая могла, но не сделала усилий, чтобы избавиться от порока, что обосновывается аргументом «при муже могла себя сдерживать», следовательно, не хотела избавиться от порока.
Далее — обращение к аудитории («подумайте...»), которое переводит ситуацию из позиции авторского изложения в позицию получателя речи. Присяжный видит себя в своей семейной жизни на месте обвиняемого и размышляет о том, что жена «не кухарка» (здесь примечательны обобщающее второе лицо глагола и фразеологизм, отражающие речь присяжных («не сгонишь со двора»). Большая посылка аргумента, апелляция к авторитету («Они связаны были вечными узами!») утверждает правильность такого взгляда на супружеские отношения. «Но вернемтесь еще раз на одну минуту к основному утверждению обвинителя. Он настаивает на умысле на убийство у обвиняемого. Сопоставьте это утверждение с фактами дела. К роковому для него дню он выстраивает большой и ценный дом, отдается всегдашним заботам жизни, строит лавку и, весь погруженный в деловые заботы, возвращается домой. Где же тут место умыслу? Умысел, если бы он в действительности существовал, нашел бы иные формы покончить с женою. Да и зачем было искать их? Стоило только не поберечь ее, чтобы случай явился и сделал то, что сделала его рука. Нет, здесь была нечаянность, роковой момент, затмение человеческой мысли. Я знаю, вам будут говорить: „Да, ведь, не мог же он не знать, ударяя топором, что он лишает жизни”. Это — не признак умысла. Сумасшедший, стреляя в другого, тоже знает, что лишает жизни; животное, ударяя рогами, знает и хочет отнять жизнь. Но их не судят: у них нет рассудка. То же бывает и с человеком. У одних в злые минуты — гнева, злости, ожесточения, у других — в пору горя, скуки, стыда, отчаяния. Последнее и есть признак помрачения ума, бессилия воли, способной удержать порыв, сдержать негодование. По-моему, все эти черты здесь налицо перед вами, и вам надо решать, что здесь — злодеяние или несчастье — и решить, только руководясь одним своим убеждением, ибо только вы несете ответ за свои слова. Закон наделяет вас величайшей властью — определять виновность и невиновность. И нет границы ей, кроме вашей совести. Отпустив его, вы скажете лишь: „Да рассудит их Бог”. Теперь
я отдаю вам его судьбу. Да укрепит Господь ваш разум, да смягчит ваши . 1
сердца!..»
Шестой фрагмент — рекапитуляция, которая связывает в узел все линии аргументации и образной системы речи и побуждение. Оратор сводит оппозиции «обвинителя», который «настаивает», с «фактами дела» и с аудиторией, которая сопоставляет утверждение обвинителя с фактами. Аудитория рассуждает словами адвоката и приходит к выводу: «Нет, здесь была нечаянность, роковой момент, затмение человеческой мысли». Затем адвокат, уже от своего лица, строит фигуру предупреждения, доверительно сообщая аудитории: «Я знаю, вам будут говорить: „Да, ведь, не мог же он не знать, ударяя топором, что он лишает жизни”» и опровергает эти сомнения сравнительным аргументом — не самым сильным с точки зрения логической, но уместным как образ, устойчиво создающий сомнение в вине подсудимого, что искусно связывается с отделением автора от аудитории в побуждении, потому что именно на аудиторию нужно возложить нравственную ответственности за решение. В этой связи «будут говорить» (кто?) приобретает особый смысл: аудитория ставится выше всех — и прокурора, и адвоката, и судьи, — и ее совесть остается наедине с Богом. [405]
Образ оппонента может строиться как дискретно, в отдельном композиционном фрагменте, так и постепенно, таким образом, что фрагменты, непосредственно компрометирующие оппонента, чередуются с фрагментами, в содержательном и стилистическом отношении подготавливающими смысловые узлы, в которых компрометация содержится непосредственно.
В примере [5.5] изображение оппонента развертывается постепенно на протяжении всего текста речи. При построении образа обычно избегают прямых инвектив и отрицательных характеристик, но : во-первых, обозначения оппонента строятся выбором из синонимического ряда слов с нарастающим отрицательным значением или отрицательной коннотацией; во-вторых, обозначения оппонента сопровождаются выражениями с отрицательным значением в близком контексте, что создает соответствующие ассоциации; в-третьих, критика позиции оппонента связана в контексте с кульминацией этического конфликта, когда аудитория противопоставляется оппоненту в нравственном отношении [5.6]; в-четвертых, компрометация оппонента связана с компрометацией лиц или обстоятельств, которые он представляет как положительные, и представлением в положительном свете лиц или обстоятельств, которые он представляет как отрицательные; в-пятых, компрометация может быть непосредственной [5.4] и косвенной [5.5] в зависимости от этических условий и задачи, которая стоит перед ритором.

<< | >>

↑

Источник: Волков А.А.. Теория риторической аргументации. 2009

Еще по теме Образ оппонента:

- История русского языка - Лингвистика - Перевод и переводоведение (Английский язык) - Прикладная лингвистика - Риторика - Русский язык - Социолингвистика -