Образ аудитории

Аудитория — источник этоса. Образ аудитории конструируется применительно к конкретному образу ритора и предмету речи, поскольку основная задача здесь состоит в подготовке аудитории к положительной оценке образа ритора и присоединению к аргументации.

Образ аудитории не является изображением данной, реальной совокупности людей, к которым обращается оратор или писатель, а предстает как некое идеальное мы или я в зависимости от вида речи, которое в силу своих нравственных и интеллектуальных качеств готово принять то правильное решение, которое ритор предлагает как достойное этого я или мы. Стилистическая же задача ритора и состоит в том, чтобы реальные слушатель или читатель согласились отождествить себя с этим идеальным образом.
Ритор стремится построить такое представление аудитории о ней самой, при котором она признает для себя возможным принять те апелляции к реальности, авторитету или к своим собственным целям и ценностям, к которым прибегает ритор, и готова объединиться с ним в общем «мы». Образ этот создается как выбором регистра речи и соответствующих лексико-стилистических средств, так и особыми презумпциями, приемлемыми для того круга людей, к которому относит себя аудитория, оценками, которые она считает правильными. Презумпции обычно выражаются как нечто само собой разумеющееся: «если не допускать сказки», или «такие штуки выкидывает только случай, а не умысел», или «скромного ремесла было мало для предприимчивости».
Аудитория может осознавать себя как универсальную или как частную. Самосознание аудитории как универсальной или частной есть факт ее мировоззрения. Универсальность аудитории означает, что она рассматривает свои ценности и цели как «естественные» или «общечеловеческие». Осознание аудиторией себя в качестве частной означает признание своей особенности в отношении к другим аудиториям как культурно-историческим сообществам, которые имеют равные основания иметь иное мировоззрение и иные ценности и цели, что подразумевает своего рода релятивизм топики.
Для русской аудитории характерно двойственное отношение к универсальности аргументации. Универсальная аргументация и соответственно универсальная аудитория формируются гомилетикой и философской прозой. Частная аудитория формируется в основном исторической прозой и философией истории. Русская аудитория сложилась гомилетикой и исторической прозой. Гомилетика и историческая проза и формируют самосознание русской аудитории, для которого характерны универсализм духовно-нравственных ценностей в сочетании с частным характером исторического опыта России. Это сочетание духовно-нравственного вероисповедного универсализма и историко-культурного релятивизма создавало и создает напряжения в системе топики. Попыткой преодоления этого напряжения и стал российский марксизм-ленинизм, для которого характерно представление об универсальности и этической целесообразности исторического развития («прыжок из царства необходимости в царство свободы») и подчинение духовно-нравственных ценностей историческим с вытекающим из этого подчинения историческим мессионизмом. Попытка эта оказалась неудачной, так как неизбежно вносила релятивистские представления в духовно-нравственную топику, признание историчности нравственных норм равносильно их отрицанию. Современная российская аудитория, как показывает политическая риторика последних лет, сохраняет это характерное для русской культуры сочетание универсальной и частной топики, впрочем, вполне продуктивное для развития общества при условии, что оно ориентировано на культурный консерватизм — почвенничество.
Образ ритора часто объединяется с образом аудитории в технической аргументации — в обосновании и опровержении. Поскольку риторический аргумент включает в себя положение, схему, топ и редукцию, именно в этих его компонентах проявляется диалогичность монолога, взаимодействие образов. Топ аргумента, по определению, принадлежит аудитории, положение и редукция связывают эти отношения в единый словесный ряд, соотносятся с пафосом и принадлежит ритору, схема относится к логосу и принадлежит ритору и аудитории одновременно. Поэтому словесная ткань аргументации приобретает особо сложный характер и требует тщательного анализа.
Построение образа аудитории связывается с различными инструментами объективизации содержания речи и одновременно субъек- тивизации ее источника, часто в виде эналлаги местоимений.
[5.2.] «Положим, я сижу на берегу большой реки. Я вижу вдали что-то похожее на туман; потом впечатление проясняется, и я отчетливо воспринимаю какой-то дымок. Может быть, это — поднявшееся над рекой облако; может быть, это — дым отдаленной фабричной трубы или идущего вдоль берега паровоза. Но вот дымок, казавшийся сначала неподвижным, начинает приближаться, следуя извилинам реки; а вместе с тем мое ухо ясно начинает различать усиливающееся по мере приближения шлепанье по воде. И вдруг мне окончательно становится ясным несомненный смысл всего воспринимаемого, смысл, разом превращающий весь хаос моих восприятий в единую целостную картину.

Это — пароход идет вниз по течению. Все, что раньше мне представлялось или казалось, — облако, дым фабрики или паровоза — отбрасывается мною как только мое, мнимое, психологическое. Я нашел нечто сверхпсихологическое, что больше всех моих ощущений, переживаний, мыслей, общее искомое моих мыслей, которое ими предполагается и которое поэтому называется „смыслом”. В отличие от всего того мнимого, кажущегося, что я отбросил, это мысленное содержание, сознаваемое мной как смысл, утверждается мной как общеобязательное» .
Кто этот «я»? Это не профессор кн. Евгений Николаевич Трубецкой, рассказывающий читателю, как он однажды принял пароход за паровоз. Это — «я» применяет к себе читатель, а сам по себе пример [5.2] — сложное умозаключение, одной из посылок которого является описание истории с пароходом. За ним следует повествовательная форма, в которой продолжается рассуждение: она нужна для усиления вывода, который, однако, строится, как описание, на основе возвратного глагола «утверждается» в настоящем времени.
В результате складывается образ аудитории — некоего универсального «я», объективно наблюдающего за своими субъективными переживаниями в их отношении к реальности и приходящего в выводу.
Помимо эналлаги важнейшим инструментом создания идентичности автора и аудитории является синтез форм повествования, описания и рассуждения в построении аргумента. И если в примере [5.2] достигнута та степень идентичности автора и аудитории, которая требуется в философской прозе, в отличие от судебной оратории, то в примере [5.3] автор не полностью слит с аудиторией.
[5.3.] «Но вот еще одно очень важное соображение.
Все мы имеем громадное и в то же время несправедливое преимущество перед подсудимыми. Мы смотрим на вещи, имея перед собою уже открытую „книгу судеб”, которая для них оставалась в тайне. Мы знаем превосходно, что крах банка наступил. А они, когда им приходилось действовать, этого и во сне не видели. Не лиши себя жизни Алчевский, помоги ему вовремя министр финансов, — екатеринослав- [401]

ской катастрофы не случилось бы. А теперь-то легко давать наставление каждому, как бы следовало ему поступать, а тогда?!
Конечно, Бразоль бы не судился, если бы при первом же нарушении устава ушел. И вот я прошу вас подумать: а что бы произошло, если бы Бразоль ушел?
Во-первых, тотчас бы найден был директор, который беспрекословно повиновался бы Любарскому-Письменному и Макарову, — настоящий homme de paille1, подставное лицо, с готовым жалованьем и без всякой работы.
Во-вторых, при таком директоре никакого бы удержу биржевой игре не было, а „Успенское”, которое его заставили бы купить, было бы продано во всякую минуту без всякой церемонии еще задолго до побега Макарова и было бы проиграно» .
Слова «все мы» указывают на это объединение ритора и аудитории в универсально-значимом рассуждении, которое приводит к решению, но решение принимает аудитория — коллегия присяжных. К образу аудитории в особенности относятся слова «и вот я прошу вас подумать», «а теперь-то легко давать наставление каждому, как бы следовало ему поступать, а тогда?» Последние также объединяют аудиторию с ритором: они вместе думают и поэтому судят здраво, в отличие от «некоторых недальновидных людей», которые готовы «давать наставления». На этическую сторону образа указывают слова о «несправедливом преимуществе», последствия которого предстоит исправить. Это указание усиливается вопросами, которые вместе с паузами и ответами создают фигуру сообщения: вопрос от говорящего и ответ от аудитории. Тем самым слова ритора превращаются в слова аудитории, которая проницательно догадывается о том, что было бы, если бы подсудимый вовремя оставил свою должность.
Образ аудитории развивается и формируется на протяжении всего текста, чтобы рекапитуляция и заключение также стали выражением ее собственного решения.
Это соотношение автора и аудитории проявляется в стиле примера [5.3] в сравнении с примером [5.1]. Речь Е. Н. Трубецкого значительно проще речи И. А. Ильина в смысле использования тропов, фигур, синтаксиса, поскольку Е. Н. Трубецкой стремится говорить «словами читателя», используя, однако, ряд специфических для философской речи слов и оборотов. [402] [403]
Эпидейктический образ философа-педагога здесь лишен пророческого элемента, автор стремится растолковать свои мысли максимально просто, ясно и доказательно, что и является средством полного объединения с читательской аудиторией. Если сравнить примеры [5.1]—[5.3] с примером из речи Цицерона [5.6], то можно видеть, что чем более речь приближена к ораторской прозе и, главное, к образу оратора — воспитателя нравов, тем более активно используются средства сведения и разведения образов, инструментарий «украшения» и периодическое построение синтаксических конструкций, заметные даже в переводе. Пафосные типы образов органически требуют украшенной речи.

<< | >>

↑

Источник: Волков А.А.. Теория риторической аргументации. 2009

Еще по теме Образ аудитории:

- История русского языка - Лингвистика - Перевод и переводоведение (Английский язык) - Прикладная лингвистика - Риторика - Русский язык - Социолингвистика -