В общем методологическом плане в условиях неуправляемой внешней среды основным способом воздействия государств на внешний мир на протяжении тысячелетий была сила. Подобный выбор был обусловлен не только тем, что она представлялась наиболее эффективным (радикальным, оперативным) инструментом достижения внешних целей, но и состоянием самого мира, самих международных отношений, объективно продвигающих силу в качестве основного инструмента мирорегулирования.
И это утверждают не только марксисты, которые всегда были откровенными апологетами насилия (известно, что К. Маркс называл насилие “повивальной бабкой” истории), но и их оппоненты, в том числе и либерального толка. “Традиционно в классической науке о международных отношениях мир изображался постоянно в “состоянии войны”, и поведение государств в таком мире объяснялось ожиданием, неизбежностью и хронической опасностью военного конфликта”1, - отмечали американские исследователи либеральной ориентации Р. Кеохейн и Дж. Най (оба - из Гарвардского университета). Если согласиться с этим, если исходить из того что международные отношения анархичны (стихийны) по самой своей природе, в конечном счете являя собой состязательность в силе, то вполне понятно, почему именно она стала считаться наиболее важной категорией в теории и практике международных отношений, почему понятие “силы” так легко вписывается в логику самой международной системы. Но дело не только во внешних императивах, влияющих на функционирование системы взаимодействия государств. Сам характер ее регуляции обусловлен, по мнению ряда политологов, социальнопсихологическими потребностями homo sapiens. «Стремление людей к силе, - указывает в связи с этим Г. Моргентау, патриарх американской школы “политического реализма”, - не является исторической случайностью, это закономерный факт, отражающий самую суть человеческого бытия»2. По мнению Г. Моргентау и его последователей, стремление обладать силой, идет не столько от государства, сколько от самой человеческой природы. В обществе, состоящем из неравных по своим возможностям гуманоидов, сила (физическая, моральная, интеллектуальная) традиционно становилась индикатором положения человека в данном коллективе. Впоследствии она стала критерием положения государства в системе международных отношений, более того, точкой отсчета нормального функционирования (регулирования) самой этой системы. Важно и другое. На протяжении практически всей человеческой истории сила государства отождествлялась прежде всего и главным образом с военной мощью. Это вполне логично: если система международных отношений настроена на неизбежность военной конфронтации, на “состояние войны”, то понятие “силы” вполне естественно почти полностью идентифицируется с понятием “военной силы”. Один из виднейших американских экспертов по вопросам стратегии, профессор Принстонского университета У. Кауфман, касаясь истории этого вопроса, писал: “Военная мощь всегда служила основным показателем силы и престижа государства. Можно даже утверждать, что она была абсолютно необходима для проведения на мировой арене различных политических курсов. Трудно представить себе, как бы вообще развивалась международная политика без влияния военной мощи”3. И если понятие “военной силы” иногда дифференцировалось, то лишь в том смысле, что оно включало два основных компонента - реальные вооруженные силы и военный потенциал страны (группы государств). Однако приоритет ее на протяжении веков не подвергался сомнению. “Разумеется, нации могут оказывать друг на друга морально-политическое, экономическое и прочее воздействие, - подчеркивал другой американский эксперт Дж. Кларк. - Однако поскольку конечным верховным арбитром международных споров является война, то военный фактор приоб ретает высшую степень значимости во внешнеполитических расчетах”4. И в наши дни немало политиков и экспертов (российских и западных) согласны в том, что военная сила является главным инструментом, влияющим на окружающее пространство, на остальной мир, и поэтому сила на международной арене - это главным образом военная сила, в современных же условиях - это прежде всего ее ракетно-ядерный и технологический компонент. Американские эксперты и политики этого никогда не скрывали (доктрины “массированного возмездия”, “гибкого реагирования”, бесконтактной точечной войны и т.д. были инициированы политическим мышлением США). В то же время немало оснований полагать, что советские лидеры особенно после Второй мировой войны, особенно после того как СССР сам стал ядерной державой, осознав тщетность идеологического (социального) воздействия на мир и крах мессианских устремлений через убеждение привести человечество к всеобщему счастью, избрали именно военную силу в качестве основного и практически единственного (что еще хуже) источника своего международного (“социального”) влияния. И когда этот ресурс влияния истощился (особенно после самороспуска Советского Союза), резко пошло вниз и само международное влияние этой некогда мощной сверхдержавы. Отсюда же убеждение многих нынешних российских политиков в том, что реставрация величия России требует прежде всего восстановления ее военной мощи. Вместе с тем сводить понятие силы на международной арене только к военной мощи государства в нынешних условиях вряд ли правомерно. Само ядерное оружие в военном плане фактически не- используемо, не случайно после Хиросимы и Нагасаки оно больше ' никогда не применялось на полях сражений, превращаясь таким об- ! разом в значительной мере в политическое оружие. Точно так же и ; в той же мере сокращается (несмотря на отдельные рецидивы, о которых речь пойдет ниже) и эффект от использования военной силы вообще на международной арене для достижения тех или иных политических целей. Это показали и Вьетнам, и Афганистан, и Чечня, и Косово, и даже антитеррористическая операция коалиции, возглавляемой США. Более того, если значение военной силы и сохраняется, то прежде всего лишь в качестве инструмента поддержания статус-кво (в целях обороны): она все меньше используется для попыток изменения ситуации в свою пользу. Осознание этой реальности вело к тому, что в последнее десятилетие резко начали сокращаться военные потенциалы и военные расходы. В большинстве стран Запада они снизились до уровня 1,5-2,0% от уровня их ВВП. В ряде государств произошло значительное сокращение численности вооруженных сил в том числе и путем перевода их на профессиональную основу.
Все это, в известной мере, отражает тенденцию к девальвации военной силы как основного источника влияния на международной арене. Во всяком случае среди либеральных демократий понятие силы уже давно не исчерпывается лишь ее военным аспектом. Как отмечают многие эксперты, основные перемены на международной арене в послевоенный период связаны не с использованием военной силы, а с чем-то иным, прежде всего с задействованием невоенных инструментов (расширением коммуникаций, усилением потоков информации, образованием и т.д.), т.е. - с развитием. Это не означает, что военная сила вообще не используется ныне на международной арене, что ее можно спокойно сдать в архив. Это означает лишь то, что конъюнктурное сведение силы к военной мощи не соответствует действительности и что под силой на международной арене надо понимать нечто большее, чем это традиционно было принято как в политической науке,*так и на уровне человека с улицы. В самом деле, военная мощь лишь один из возможных вариантов существования и использования силы как внутри страны, так и во внешнем мире. Отождествление силы с военной силой в значительной мере обусловлено тем, что ее использование обычно олицетворялось с насилием, более того - грубым насилием, связанным с угрозой человеческой жизни и разрушением материальных ценностей. Однако подобное видение силы, если исторически и оправдано, то лишь частично. Впрочем многие широко мыслящие эксперты по международным делам никогда и не отождествляли силу исключительно с военным ее компонентом. Что же тогда вкладывает в понятие “силы на международной арене” современное политическое мышление? Ганс Моргентау, для которого сила - своего рода архимедов рычаг мирорегулирования, решительно раздвигает ее границы, утверждая, что “сила есть власть над умами и действиями людей”5. Генри Киссинджер, не менее известный американский теоретик международных отношений, дает еще более краткое определение, полагая, что во внешней среде “сила есть влияние”6. Роберт Клайн, один из американских послевоенных гражданских стратегов, автор методики “оценки мировых сил”7, между тем утверждает, что “сила на международной арене может быть определена просто как способность правительства одной страны заставить правительство другой предпринять то, что это последнее никогда не стало бы делать по своей воле, причем это может быть осуществлено за счет убеждения, принуждения или откровенного применения военной силы”. Близкое к этому определению можно найти у Р. Кеохейна и Дж. Ная. По их мнению, “силу можно представить себе как способность субъекта заставить других предпринять что-либо, что они иначе предпринимать бы не стали (и при этом по приемлемой для действующего лица “цене”). Силу можно также представить в терминах управления конечными результатами”8. Последнее предположение разделяет и английский философ Бертран Рассел, который заявляет, что “сила может быть определена как способ получения желаемых результатов”9. Один из предста вителей школы “политического реализма” Джон Стоссинджер в своей книге “Мощь наций”, первое издание которой было отмечено премией Банкрофта, дает следующее определение силе: “Сила (мощь - power) в международных отношениях есть возможность государства использовать свои реальные или потенциальные ресурсы таким образом, чтобы воздействовать на образ жизни и поведение других государств”10. О ресурсной основе силы упоминает и Д. Пу- чала, профессор городского университета в Нью-Йорке. Он утверждает, что в международных отношениях “сила - это способность действовать, и подобная способность обусловлена количеством и качеством ресурсов, выделяемых для достижения определенных политических целей во внешнем мире, что в свою очередь определяется состоянием национальной экономики”11. Но наиболее развернутое толкование понятию силы на международной арене дает известный американский военный теоретик, профессор Принстонского университета Клаус Норр. Он, в частности, пишет следующее: “Сила во внешнем мире может рассматриваться как обладание способностями, которые позволяют субъекту выступать с достоверными угрозами. Но она может трактоваться и как фактическая реализация воздействия на поведение стороны, которой угрожают. В первом случае сила - это качество, которым обладают сильные государства и которое можно аккумулировать; здесь сила - это возможность. Во втором случае сила - это результат, это уже оказанное воздействие. Она проявляется во взаимодействии, в столкновении. При первом подходе сила - это нечто такое, что государство может надеяться использовать в разнообразных будущих ситуациях. Во втором случае она возникает и формируется только в условиях конкретной ситуации. Сегодня большинство теоретиков понимает под силой реализованное воздействие, в то время как неспециалисты сводят ее к тем возможностям, которые позволяют выступать с угрозами”12. Соглашаясь в принципе с подобной трактовкой, многие исследователи вместе с тем подчеркивают, что реальный смысл понятия “силы” выявляется лишь в системе международных отношений, при соприкосновении с другими государствами. Оно, по мнению американского теоретика Ф. Шумана, “становится таковой только в сравнении с силой других стран”, само ощущение силы или бессилия произрастает из взаимодействия, соперничества, конфликта государств13. У всех этих разновекторных определений есть одно общее, а именно: сила во внешнем мире - это прежде всего способность влиять на поведение другого государства в желаемом для себя направлении, это способность устанавливать различные формы зависимости одного государства от другого (прямые, косвенные, опосредованные, с помощью насилия, убеждения, обещания выгод, лишения имеющихся преимуществ, создание условий, при которых остается лишь одна альтернатива, один выход из положения). Но если это так, то не менее очевидно, что это воздействие может достигаться разными способами, а не только использованием военного потенциала, военных средств, военного давления, угрозы или в конечном счете ведения войны. В этом плане правомерно говорить о существовании различных видов силы в арсенале государств, избирательно используемых им в своей внешнеполитической практике. И чем большим набором различных видов сил обладает государство, тем более влиятельным оно ощущает себя во внешнем мире.