Наиболее простой и употребительной формой международного силового регулирования в историческом плане было использование прежде всего военной силы. Для тех, кто стремился к немедленному и наиболее простому решению какой-то спорной международной проблемы, обращение к военной силе было вполне органичным шагом.
Поэтому в рамках подобной противоборствующей системы каждое государство, чтобы влиять на поведение соседей, соперников и партнеров, стремилось быть сильным главным образом в военном отношении. “Государству нет нужды вести переговоры со своим оппонентом, если оно обладает значительной военной силой. То, что ему нужно, или то, что оно хочет сохранить для себя, оно может получить искусно и эффективно используя исключительно военную силу... Если оно обладает преобладающей военной силой, ему совсем не обязательно считаться с пожеланиями своего противник^”2, - писал Т. Шеллинг, известный американский специалист по вопросам военной стратегии, профессор Йельского университета. Подобная логика считается общепринятой, хотя и не очень ясно, что дало человечеству нашествие Атиллы, кроме разрушений и горя, но перед ним падали ниц народы и государства. И все только потому, что он обладал силой, равной которой тогда ни у кого не было. Впрочем, следствием его нашествия была еще большая ориентация государств на военную силу и дальнейшее расширение практики силового мирорегулирования внешней среды. Наверное, поэтому в теоретическом плане проблема взаимозависимости военной мощи и внешнего поведения государств изучается столько, сколько существуют войны и вооруженные силы. Касаясь истории этого вопроса, американский профессор из Принстонского университета В. Кауфман заметил: “Военная мощь всегда служила основным показателям силы и престижа государства. Можно даже сказать, что она была абсолютно необходима для проведения на мировой арене различных политических курсов. В обстановке противостоящих друг другу культур и интересов военная мощь заменяла, хотя возможно и не к лучшему, другие менее разрушительные и менее эффективные методы достижения международных политических соглашений”3. Наверное, были такие времена и периоды в истории человечества, ко»гда силовое мирорегулирование было несложным делом, когда военная мощь, во-первых, создавалась достаточно легко; когда она была, во-вторых, частью образа жизни и, в-третьих, когда она еще легче применялась и не нужно было ни перед кем отчитываться за оправданное или неоправданное ее использование (тогда все войны были “справедливыми”). В наше время все это стало намного труднее и уже Г. Киссинджер еще на заре своей дипломатической карьеры подчеркивал, что “для американской внешней политики нет более насущной задачи, чем приспособление (это уже другое измерение. - Авт.) нашего военного могущества к тем международным проблемам, которые нам без всякого сомнения придется решать”4. Речь идет таким образом уже не только об использовании силы, но и об управлении ею в условиях, когда параллелограмм сил во внешней сфере значительно усложнился. Другой известный американский специалист по военной стратегии Дж. Кларк, проецируя влияние на состояние международной среды военной силы, именно ей отдает приоритет перед остальными источниками воздействия на соперников, именно ее считает фактором, определяющим поведение государства во внешнем мире: “Разумеется, нации могут оказывать друг на друга морально-политическое, экономическое и иное воздействие, - пишет он. - Однако поскольку конечным верховным арбитром международных споров является война, то военный фактор приобретает высшую степень значимости во внешнеполитических расчетах. Любые симптомы слабости или неготовности у великой державы сразу же непосредственно отражаются на ее политическом статусе”5. Однако при всех своих достоинствах использование военной силы на международной арене влекло за собой значительные издержки - гибель людей, разрушение производительных сил, международных обменов и т.д. Между тем только в наше время стали предприниматься попытки в рамках силовой системы международных отношений вычленить какие-то стратегии, которые бы ограничивали или приуменьшали бы разрушительные последствия прямого использования военной силы. В ходе этих поисков, помимо всего прочего, было выявлено, что военная сила может играть определенную роль в мировом регулировании не только тем, что она используется, но и тем, что она просто существует. Подобное ее влияние осуществляется через политику устрашения. Механизм этого воздействия чрезвычайно прост и не составляет государственной тайны. Страна А обладает значительным (или достаточным в данных условиях) военным потенциалом, и государство Б знает это. Оно понимает, что если нападет на страну А, используя, возможно, его временные затруднения, то конечные результаты для государства Б могут быть и контрпродуктивными, цена агрессии окажется для него слишком высокой или вообще неприемлемой. Поэтому оно скорее всего воздержится от подобного нападения. Конечно, государство Б должно быть твердо уверенным в том, что страна А, во-первых, действительно сильнее и, во-вторых, готова в случае нападения на нее задействовать всю свою военную мощь. В этой ситуации, напав первым, государство Б понесет значительный ущерб. Поэтому стране А надо все время поддерживать в государстве Б это убеждение, для чего ему придется время от времени демонстрировать, во-первых, уровень своей военной мощи и, во-вто- рых, готовность использовать весь свой военный потенциал. “Именно угроза ущерба или перспектива эскалации вынуждают противника воздержаться от нападения, - утверждает Т. Шеллинг. - В этом случае имеет место скрытое насилие, способное повлиять на выбор, который делает противоположная сторона”. По мнению американского профессора, “насилие в наибольшей мере целенаправленно и эффективно тогда, когда им угрожают, чем тогда, когда его применяют. В этом плане успешными считаются те угрозы, которые никогда не реализуются на практике”6. Хотя, как показывает неудачный исход агрессии Ирака против Кувейта, это здравое суждение разделяют не все политические руководители. Взаимное устрашение (сдерживание) - это ситуация, при котором два или более государств сдерживает друг друга от каких-либо опасных действий, против них направленных. “В широком смысле слова, - пишет британский исследователь профессор X. Булл, - это означает состояние, при котором оба государства сдерживают друг друга от различного рода действий, применяя различные угрозы. Вовсе не обязательно, чтобы эти действия или угрозы носили ядер- ный»или военный характер. Как не обязательно наносить ответный удар теми же средствами: государство, угрожающее химическим оружием, можно сдерживать ядерным иЛи обычным оружием; с другой стороны военные угрозы могут сдерживаться и экономическим мерами”7. Наверное, все зависит от того, к чему более чувствителен потенциальный противник. Подобное взаимное сдерживание было характерно для периода “холодной войны” между Советским Союзом и Соединенными Штатами, в равной мере обладающими ядерным оружием и мощными вооруженными силами. Некоторые утверждают, что подобная ситуация складывалась и в отношениях по линии Советский Союз-Великобритания, Советский Союз-Франция, Советский Союз-КНР в период все той же “холодной войны”. Между тем большинство нынешних политиков и экспертов согласны в том, что в системе современных международных отношений усиливается девальвация военного фактора, что вероятность развязывания новой мировой войны крайне низка, что военные конфликты (в том числе на этно-политической почве) спускаются на менее опасный, локальный, национальный, региональный уровни. В то же время пример тлеющего десятилетиями конфликта между Индией и Пакистаном (арабами и Израилем) выявляет опасность возникновения ядерной войны уже на региональном уровне. Будет ли подобное развитие событий иметь глобальные последствия или сам этот конфликт перерастет в региональную ядерную войну уже не столь важно, ибо и в том и в другом случае человечество окажется на грани уничтожения. Международный терроризм, который некоторыми экспертами видится как способ ведения боевых действий в XXI в., также представляет собой военную акцию, хотя к ее проведению национальные вооруженные силы и не привлекаются. Во всяком случае есть основания утверждать, что военная сила пока сохраняет свое значение в качестве мирорегулирующего фактора международных отношений. Во-первых, потому что она не только используется для решения внешнеполитических проблем наиболее развитых государств мира (не говоря уже о тех, которые не входят в их число), но применяется именно в целях поддержания действующего мирового порядка или установления нового. Какие цели преследовала вооруженная интервенция Советского Союза против Венгрии в 1956 г. и Чехословакии в 1968 г.? Москва стремилась сохранить безраздельный контроль над своей сферой влияния, узаконенной Ялтинско-Потсдамским мировым порядком. Что такое Корейская война и война в Индокитае для Соединенных Штатов? Эта стремление американского руководства предупредить попытки Москвы расширить зоны своего влияния за пределы, оговоренные в Ялте и Потсдаме. С этих же позиций можно рассматривать и первую Афганскую войну (1979-1988 гг.), в которой США вынуждены были поддержать сторону, которая в целом не вызывала их симпатий. Сюда же относятся и операция “Буря в пустыне”, в ходе которой Вашингтон пытался силой защитить рождающийся мировой порядок, основанный на нормах международного поведения. Военная акция НАТО против Югославии С.Милошевича рассматривалась ее организаторами как гуманитарная интервенция, проводимая под лозунгом нового мирового порядка. Однако в этом последнем случае цель не смогла оправдать неадекватное использование военной силы. В какой-то мере и Кубинский кризис 1962 г. хотя он и не вышел на уровень военных столкновений, можно отнести к противоборству, затрагивающему структуры тогдашнего мирового порядка (согласно которому район Карибского моря был неоспоримой зоной влияния Соединенных Штатов). Вместе с тем стоит отметить, что именно эти войны (военные операции), которые относились к факторам системообразующего порядка, которые использовались как инструмент совершенно определенного мирорегулирования представлялись наиболее опасными мировому сообществу. Военная сила сохраняет свое значение как инструмент регулирования международных отношений, во-вторых, потому что в мировом раскладе сил, решающим элементом, обеспечивающим устойчивость международной системы, традиционно был военный фактор.
В самом деле, военное равновесие между СССР и США (НАТО и ОВД) просуществовало (главным образом благодаря равновесию их ракетно-ядерных потенциалов, взаимному ядерному сдерживанию) в течение 50 лет и в течение этого полувека существовал мировой порядок, который предупреждал возможность перерастания любого кризиса в отношениях Восток-Запада в третью мировую войну. Когда же развалился Советский Союз (и его внешняя империя), а Россия в одиночку не могла более поддерживать военный паритет с Соединенными Штатами, рухнул и Ялтинско- Потсдамский мировой порядок. Но хотя прежний мировой порядок приказал долго жить, многие его военные структуры и прежде всего милитаристское мышление сохранились: правящие элиты по обе стороны временами испытывают искреннюю ностальгию по внешнему врагу. Действительно, безопасность страны обычно обеспечивается традиционно национальными усилиями, национальными вооруженными силами. Чтобы их создавать, нужна внешняя опасность, нужно ощущение внешнего врага. Но в наше время меняется сам характер угроз безопасности, старые структуры, созданные для ведения третьей мировой войны, не могут нейтрализовать новые угрозы и новые опасности. Терроризм вряд ли может быть сокрушен ковровыми бомбардировками, которые российские военные применяли в Чечне, а американские в Афганистане. Сохраняющиеся военные структуры времен жесткой конфронтации вкупе с сохраняющимся мышлением периода “холодной войны” (свойственного не только генералам, но и политикам) продолжают генерировать недоверие между странами, тем самым консервируя старые методы мирорегулирования, сдерживая перспективы наступления нового мирового порядка. Консерватизм военной среды трудно преодолим. Достаточно вспомнить трагедию с российской подводной лодкой “Курск”, гибель которой российские морские начальники пытались списать не на собственное разгильдяйство, не на свою безграмотность, а на внешнего врага, на все тех же американцев. Таким способом военная сила, даже ослабленная, пытается формировать благоприятную для себя внешнюю среду, главными составляющими которой стали бы недоверие, подозрительность, международная напряженность. Вместе с тем дальнейшее развитие идеи использования военной силы в качестве фактора мирорегулирования в наше время ограничено рядом обстоятельств. Во-первых, военная сила (ее применение) слишком разрушительна даже тогда, когда речь не идет об использовании ядерного оружия. Достаточно вспомнить отравленные джунгли Вьетнама или то, что осталось от Грозного после месячной осады этого города. Во-вторых, в наше время необыкновенно поднялась стоимость человеческой жизни (можно вспомнить, какие ресурсы были задействованы американцами в ходе поисков всего одного летчика, сбитого над Югославией; после того как американский экспедиционный корпус потерял в Сомали 12 человек, Вашингтон немедленно начал вывод своих миротворцев из страны). Между тем ориентация на применение военной силы на самом раннем этапе развития конфликта, война, какой бы “гуманной” она не была, автоматически девальвирует эту ценность человеческой жизни (как для одной, так и для другой страны). В-третьих, стоимость создания и поддержания на должном уровне военной силы обходится стране и обществу все дороже (официальные затраты на строительство затонувшего “Курска” составляли более 1 млрд долл., истребитель-бом- бардировщик, созданный с применением технологии “Стеле”, обходится сегодня в 200 млн долл., а одна крылатая ракета - в 100 тыс. долл.). В-четвертых, гонка вооружений (в том числе массового поражения), в которую втягивается все большее число стран, приобретает характер мирового бедствия, обусловленного непродуманным использованием невосполнимых ресурсов. Нельзя забывать, что гонка вооружений, порожденная стремлением обеих сторон сохранить военное равновесие (или, что еще хуже - военный паритет, т.е. буквально повторить шаг за шагом все, что делает другая сторона), вообще обошлось крайне дорого обеим соперникам. Запад заплатил за нее более 5 трлн долл., а Советский Союз - крахом своей системы ценностей и “реального” социализма в Европе. В-пятых, во всех современных войнах и вооруженных конфликтах несмотря на все большую точность используемого оружия число жертв гражданского населения, как правило, в 10 раз превышает число погибших военнослужащих. Между тем усилиями стран либеральной демократии была создана материальная основа ее нынешнего благосостояния, и эти демократические общества не хотели бы, чтобы эта материальная основа была разрушена в ходе (результате) военных действий. В-шестых, процессы глобализации, затронувшие практически все сферы человеческой деятельности, равно как и новые технологии, позволяют государству добиваться тех же самых целей (контроль над территориями, природными ресурсами, эксплуатация дешевой рабочей силы, доступ на рынки сбыта и т.д.) без прямого использования военной силы. В-седьмых, развивающиеся страны, у которых нет средств прокормить население и обеспечить его необходимой медицинской помощью, тем нее менее затрачивают огромные средства на закупку вооружений. А развитые страны с охотой предоставляют им для этого кредиты. Важно и другое. Предполагается, что стабильность международной системы, основанной на примате военной силы, достигается равновесием военных возможностей противостоящих государств или их коалиций. Именно это равновесие, по идее, должно предупреждать (сдерживать) возникновение конфликтов, перерастающих в длительные и разрушительные войны. Проблема, однако, в том, что это военное равновесие ориентируется обычно на верхний, а не на нижний уровень вооруженных сил и вооружений соперничающих сторон. А это в свою очередь приводит к возрастанию общего (мирового) военного потенциала и как следствие этого - к повышению уровня международной напряженности, которая часто требует для своего разрешения (в интересах сохранения действующей модели мирорегулирования) задействования этих накопленных военных потенциалов. Таким образом, система международных отношений, основанная на военной мощи, делает неизбежным периодическую пробу сил, каждая из которых становится все более опасной и разрушительной для самой системы, которая их породила. Наряду с этими соображениями приходится учитывать, что благодаря неравномерности социального, экономического и технологического развития государств, военное равновесие, как правило, либо трудно достижимо, либо недолговечно. Наверное, поэтому в международной силовой системе нередко преобладает не равновесие, а его отсутствие. Нарушенное же военное равновесие, в конце концов, если и восстанавливается, то опять-таки через политические катаклизмы вселенского масштаба. Хотя воздействия всех этих обстоятельств еще недостаточно для того, чтобы отказаться от военной силы как инструмента мирорегулирования, его вполне достаточно для того, чтобы начать процесс переоценки ее эффективности с точки зрения конечных результатов. Во всяком случае процесс этой переоценки уже сегодня можно рассматривать как точку отсчета возникновения и начала функционирования нового мирового порядка, основанного на иных, нежели военная сила, принципах. Д.Муэллер, профессор Рочестерского университета (США), ссылаясь на длительный послевоенный период стабильности, обусловленный прежде всего отсутствием войн между развитыми странами, использует для объяснения этого феномена иную аргументацию, но приходит к схожим выводам. Он утверждает, что “идея войны просто утратила свою легитимность в отношениях между развитыми демократическим странами”. Еще до 1914 г., полагает Д.Муэллер, война считалась приемлемой, а участие в ней - делом престижным, сама она виделась средством мирорегулирования и эффективным инструментом государственной политики. Ее апологеты доказывали, что война духовно возвышает нацию и морально очищает ее. Однако после 1945 г. между развитыми демократическими странами фактически не было войн как межгосударственных, так и гражданских. Все это, по мнению автора, позволяет прийти к выводу, что “война как инструмент регулирования отношений (мирорегулирования) между развитыми странами устарела, как это произошло с дуэлями, рабством и прочими некогда распространенными и почитаемыми всеми явлениями”8. То, что это всего лишь тенденция, а не окончательное решение проблемы, подтверждают многочисленные попытки политиков сохранить военную силу и ее использование как инструмент мирорегулирования, модернизировав и то и другое таким образом, чтобы избежать или приуменьшить те негативные последствия, которые привносят в международные отношения как сама военная сила, так и ее использование. Подобные поиытки предпринимались и ранее, но успехи, если и были, имели маргинальной характер. Сегодня многие эксперты видят выход из создавшегося положения на двух направлениях. Первое - это пассивное использование военной силы, использование не применением, а фактом ее существования, возможность использования ее, как это отмечалось выше, в качестве инструмента сдерживания, устрашения, в известной мере путем виртуального проецирования военной силы, использование ее в качестве политического инструмента. Ядерное оружие, созданное Францией при Де Голле, нужно было ей не как орудие возмездия против СССР или США, а как политическое оружие против Германии, экономически сильной, но лишенной возможности обладать ядерным потенциалом. Тот же Т. Шеллинг все это представляет себе следующим образом: “Военная стратегия, - пишет он, - не может быть мыслима, как это делалось некоторыми странами в разные эпохи, в виде науки о военной победе. Теперь она в такой же степени, если не больше, является искусством принуждения, устрашения и сдерживания. Инструменты войны - это скорее средства кары, чем захвата. Военная стратегия, нравится нам это или нет, превращается в дипломатию силы”9. Однако, чтобы сдерживание или устрашение работало, время от времени приходится демонстрировать свою волю и решительность использовать военную силу в чрезвычайных обстоятельствах. Военные операции последних лет вроде тех, что проводились в Персидском заливе, потом в Югославии, помимо всего прочего, и были такой необходимой демонстрацией. Кроме того, следует учитывать, что международный терроризм девальвирует силу в том числе и как фактор устрашения.