§ 4. Между Западом и Востоком: столкновение и синтез противоположных подходов и крайних позиций
Географическая специфика славянского мира во многом предопределяет стратегические линии его развития. Промежуточный статус славянства между Западом и Востоком, Европой и Азией, его «местоположение» и «месторазвитие» на границах двух миров породили феномен пограничной, переходной личности и культуры.
Славянство практически в течение всей своей истории оказывается неразрывно связанным с противоположными цивилизационными полюсами ми ра —отсюда все изгибы и зигзаги его истории, особый драматизм его судьбы. Постоянно так или иначе воспроизводящийся модус переходности — это важнейший фактор бытия славянского культурноисторического типа. Ни Восток, ни Запад никогда не исчезают из исторического горизонта славянства, и всякая натурализация славянства, особенно восточнославянских народов, то ли на Востоке, то ли на Западе всегда оставляет впечатление неполноты, незаконченности и несовершенства107. Переменчивость и амбивалентность, бремя неокончательных решений — неизменные спутники славянской судьбы. Эта географическая специфика славянского мира во многом предопределяет стратегические линии его развития. Однако наиболее сильное воздействие промежуточный статус славянства оказывал на мироощущение восточнославянских народов, в первую очередь их духовных и политических элит. Поиск своей идентичности, бесконечные метания из одной крайности в другую, нередко определяли состояние духа высших слоев восточнославянских обществ. Это объяснялось прежде всего более трудными условиями жизни людей в восточнославянском регионе по сравнению с западноевропейской частью ойкумены. Объективно восточнославянская общность несла на себе тяготы и риски, которые были обусловлены природной средой (суровый резко континентальный климат) и геополитикой (отсутствие естественных границ в условиях соседства с сильными и агрессивными геополитическими противниками превращали восточнославянские земли в постоянный театр военных действий). В реальности условия человеческого существования в восточнославянском регионе таковы, что отнюдь не каждый культурно-психологический тип личности субъективно соглашался с ними, мог принимать их и выносить. Именно близкое соседство восточнославянских народов с более эффективным в экономическом отношении Западом порождало раскол сознания, способствовало постоянному воспроизводству типа личности, оценивающей свое существование под знаком иначевоз- можного, в горизонте сравнительного видения, для которого западноевропейский опыт выступает как эталонный, имеющий нормативное значение, а свой собственный, национальный — как полулегитимный, подлежащий исправлению в процессе «модернизации» и «европеизации». В Азии условия жизни могли быть и заведомо худшими, но там доминировал человеческий тип, как правило, не знакомый ни с чем другим и оценивающий тяготы своего существования как привычно безальтернативные108. В восточнославянском мире формировался своего рода «геоциви- лизационный парадокс», суть которого состоит в следующем. По ме ре расширения и укрепления международных связей, развития меж- культурной и межцивилизационной коммуникации, восточнославянские народы по ряду признаков внешнего характера становились все ближе и ближе к Западу. Постепенно — особенно в сфере науки, техники, административной деятельности и даже быта многое у него заимствовалось. Соответственно этому формировалось и упрочивалось иллюзорное представление о том, что все наши несоответствия Западу легко преодолимы. Казалось, что дистанция, отделяющая нас от Запада, весьма незначительна, что ее можно очень быстро одолеть. При таком восприятии глубинных цивилизационных различий, болезненные разочарования, крушение идеалов и фрустрация сознания были просто неизбежны. Ибо в действительности «цивилизационное расстояние» между Западом и восточнославянскими странами было не просто большим, но и принципиально непреодолимым в силу различия базовых (природно-климатических, геополитических, исторических, ментальных и других) факторов социальной эволюции, характерных для различных регионов нашей планеты. В отличие от устойчивого Востока, который не видел в лице Запада цивилизационной альтернативы, в восточнославянских странах революционеры-западники и радикал-реформаторы не один раз ставили своей целью коренное изменение культуры своих народов, их базовых ценностей. Они были неизменными сторонниками «религии прогресса», мечтали о сломе коллективистских ценностей и возникновении автономного индивида, как на Западе. Их главной целью была рекульту рация — коренная ломка ценностей прежней культуры. История России полна попыток такого рода рекультурации. Здесь прежде всего имеет смысл отметить Петровскую «псевдоморфозу» (если прибегнуть к терминологии О. Шпенглера), в определенной степени уже исказившей собственный культурный облик русского народа. Вообще, учение Шпенглера об исторических псевдоморфозах как особом виде культурного взаимодействия представляет в плане взятой нами темы большой интерес. «Историческими метаморфозами, — пишет Шпенглер, — я называю случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот —ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустынную форму чуждой жизни; отдавшись старческим трудам, младые чувства костенеют, так что где им распрямиться во весь рост собственной созидательной мощи?! Колоссальных размеров достигает лишь ненависть явившейся издалека силе»109. Кстати сказать, говоря о глубинных различиях самостоятельных культур, Шпенглер исходил из той мысли, что всякая отдельная культура появляется на свет «из лона материнского ландшафта, к которому каждая из них строго привязана всем ходом своего существования»110, и только в период цивилизации, в городах, крупных мегаполисах рвутся нити, соединяющие человека с родным ландшафтом. Цивилизованный человек — это житель мировой столицы своей умершей культуры, космополит, интеллектуальный кочевник, не имеющий родины. Шпенглер, говоря о Петре I как злом роке русскости, отмечает, что им была навязана русскому народу «искусственная и неподлинная история»111. Он пишет: «Были заведены поздние искусства и науки, просвещение, социальная этика, материализм мировой столицы, хотя в это предвремя религия — единственный язык, на котором человек способен был понять себя и мир; и в лишенном городов краю с его изначальным крестьянством, как нарывы, угнездились отстроенные в чуждом стиле города. Они были фальшивы, неестественны, невероятны до самого своего нутра (...) Все, что возникло вокруг, с самой той поры воспринималось подлинной русскостью как отрава и ложь»112. В результате такого рода псевдоморфозы, согласно Шпенглеру, русские на долгое время потеряли возможность выделить из своей среды подлинно национальную культурную элиту. Такой вид культурного взаимодействия, с точки зрения немецкого философа, — крайне негативное явление. Еще раньше к такого рода выводам пришел Н. Я. Данилевский113. Последний утверждал, что ассимиляция одной культурой ценностей другой культуры губительна для первой, так как заглушает ее собственные внутренние импульсы. В дальнейшем об этом говорили евразийцы, в частности Н. Трубецкой114. Вторая волна западничества, нахлынувшая уже на Советский Союз в 80-е годы XX в., оказалась наиболее радикальной, последовательной и бескомпромиссной. Ее носители явились не просто западниками, но вульгарными (механическими) западниками, взявшими на вооружение идеологию радикального неолиберализма и полностью презревшими не только советский семидесятилетний опыт с его коллективистскими и патриотическими ценностями, но и весь цивилизационный опыт тысячелетней России. После падения коммунистической власти в России, мы пока не наблюдаем, как на это надеялись многие, в том числе и цитируемый нами Шпенглер, выброса мощной культурной энергии, а лишь являемся свидетелями ее погружения в новую, еще более глубокую псевдоморфозу. Прав был Н. Трубецкой, когда писал о страшной беде, подсте регающей любой не романо-германский народ на пути европеизации. Трубецкой прямо указывает на то, что такой народ быстро теряет свои потенции, творит не самобытную культуру, а некий эрзац, состоящий из отдельных элементов романо-германского происхождения и, в конце концов, превращается в этнографический материал для других народов115. На первый взгляд, на наших глазах осуществляется именно такой сценарий. Можно определенно утверждать, что после петровских реформ в России утвердился и стал набирать силу определенный «интеллигентский орден», который от имени прогресса и общечеловеческих ценностей пытался навязать российскому обществу чуждый ему социальный проект. «По существу, все революционные идеи пришли в Россию с Запада, и все революционеры были вплоть до Ленина и современных “демократов” западниками. Такая идеологическая и культурная ориентация объясняется многими исследователями беспочвенностью, культурной оторванностью дворянской, затем разночинной революционной интеллигенции и теперь советской образованщины. В качестве аргументов приводятся следующие соображения. Дворянство часто рекрутировалось из иностранцев, получало образование от иностранных гувернеров, училось за рубежом, практически не имея никакой связи с народом, не зная его подлинной жизни. Словом, ни в одной европейской империи не было столь полной ассимиляции чуждой культуры правящей элитой. Из этого даже делается вывод, что дворянство представляло собой своеобразное этническое образование, некий субэтнос в составе суперэтноса»116. На практике навязывание российскому и близкородственным ему социумам западной модели развития неизменно было сопряжено с тяжелейшими утратами и разрушениями. Почти все социальные эксперименты, ориентированные на утверждение западноевропейских ценностей и образа жизни в российском обществе, не обходились без трагических последствий. Западничество, привнесенное поляками в лице Лжедмитрия (Смутное время), унесло жизни почти трети населения России, прежде чем русский народ смог его окончательно отвергнуть. Петровская реформа, не превратив Россию в Голландию, убавила ее податное население на 20 процентов. Последняя (нынешняя) реформа российского общества по западным меркам уносит почти по миллиону жизней российских граждан в год. Судьба России и в целом восточнославянской цивилизации сегодня в полном смысле находится на «весах истории». И тем не менее реформаторы-западники, нисколько не принимая в расчет специфику социоприродного и социокультурного бытия Рос сии, и не учитывая то, что в реальности российский социум перенимает лишь те достижения культур и цивилизаций, которые соответствуют потребностям его выживания, а другие рано или поздно все равно отвергает, с фанатичным упорством не перестает пытаться сделать Россию Западом.
• В практике жизни происходит то, что должно происходить: Россия не приемлет Запад, а Запад не считает ее своей. И это естественно. «Базовые ценности России и Запада не только противоположны, но и взаимоисключающи. На современном уровне развития человечества и его производительных сил нет возможности нивелировать природные основы, определяющие специфику культурного и цивилизационного развития России, Запада и Востока, поэтому невозможно и слияние этих цивилизаций и культур и всякое навязывание их друг другу встречает сопротивление. Безболезненно прививаются лишь те цивилизационные и культурные достижения, для которых созрели благоприятные условия»117. Вообще человеческие ценности — явление чрезвычайно интересное. Они часто не осознаются, проявляются на бессознательном уровне как некие устойчивые стереотипы поведения, как менталитет того или иного народа. Ментальность народа — это такая структура, которая может быть изменена только вместе с изменением фундаментальных основ бытия общества. Пренебрежение менталитетом народов--одно из обстоятельств, чреватое весьма тяжелыми последствиями как для исторических судеб тех стран, где это происходит, так и для политической карьеры самих реформаторов. В конце концов нам необходимо понять следующее: чтобы социальный идеал, ориентированный на ценности евро- американской цивилизации, смог действительно стать общепринятой программой и нормой жизни людей, нужно, чтобы этот идеал вошел в плоть и кровь их сознания, получил глубокое духовное обоснование, а не базировался бы только на интересе и даже зависти к материальному уровню жизни западных стран. А дело это весьма не простое. Достаточно вспомнить хотя бы глубокую традицию критики западной цивилизации в славяно-русской культуре, которая вовсе не была поверхностной и во всех отношениях бездоказательной, а скорее основывалась на веками выработанных архетипах и структурах народного сознания, всенародном чувстве. Более того, в современной ситуации, когда западная техногенная цивилизация оказалась перед лицом всеохватывающего экологического кризиса, эта критика получила новый импульс и дополнительные аргументы. С нею никак нельзя не считаться, просто отсечь или отбросить. При этом надо помнить, что реальное будущее складывается не только из того, что возникает и изменяется, но и из того, что останется неизменным или изменится мало. Идущие из глубин веков стереотипы поведения и нормы жизни, несмотря на все социальные катаклизмы и метаморфозы, имеют тенденцию воспроизводиться, как бы возвращаться в исходное состояние, набирать историческую инерцию, если и преодолимую, то лишь в экстремальных ситуациях, путем крайних, чрезвычайных мер, посредством насилия над живой народной жизнью. Прежде всего это относится к инерциям сознания, под воздействием которых в измененном обличии сплошь и рядом воспроизводится старое содержание. С точки зрения социальных последствий радикально-рыночные эксперименты — это движение вспять. Они инспирировали не имеющий аналогов в истории наших народов разгул эгоистических групповых, классовых и мафиозных страстей, породили всевозможные деструктивные процессы. А ведь еще в недалеком прошлом, при всех его известных пороках, преобладало коллективистское сознание, отношения взаимопомощи и солидарности. Человек тогда, несмотря на всякого рода неустроенность, не чувствовал себя беспомощным и одиноким. Худо-бедно он был защищен довольно развитой системой социального обеспечения (бесплатное здравоохранение и образование, например), которая по своей социальной сути долгое время была лучшей в мире и даже выступала в качестве образца для западноевропейских реформаторов. «Шоковый выбор» российских реформаторов на деле стал деструктивной максималистической утопией, выразившейся в игнорировании как реальных органических характеристик российского общества и цивилизации, так и объективных препятствий для воплощения в нем западных моделей развития. Этот выбор ни коим образом не мог привести к формированию современного продуктивнопромышленного капитатизма. Он лишь породил паразитарный, торгово-ростовщический и криминально-авантюрный режим. В теоретико-мировоззренческом плане коренная ошибка наших местных западников заключается в том, что они отказывают восточнославянским народам в особой цивилизационной идентичности. И это несмотря на то, что наука уже давно отвергла европоцентризм и однозначно доказала, что цивилизованность совершенно неправомерно отождествлялась с одним только Западом. Наряду с западноевропейской цивилизацией существуют и другие вполне самодостаточные цивилизации. Сегодня никто не решится утверждать, что поскольку Китай и Индия отличаются от Запада —они варварские страны. Отказывая восточнославянским народам в специфической цивилизационной идентичности, наши западники применяют к ним западный эталон и, находя несоответствие этому эталону, обвиняют их в отсталости и культурной несостоятельности. При таком подходе они обречены ненавидеть свои народы. Они не хотят понять, что наши народы и^геют право быть не похожими на народы Западной Европы, иметь собственную традицию, свою судьбу и призвание в истории. Вот почему в условиях современности вопрос о цивилизационной идентичности (самоидентичности), о нашем праве быть самими собой превратился в вопрос о нашем праве на существование вообще, о нашем культурно-национальном бытии как таковом. В практике реальной жизни, перенимая, ввиду невозможности заимствования внутренних «смыслов» других культур, лишь внешнюю форму, мы можем только потерять свое, получив взамен экзистенциальную пустоту, ощущение изгойства, комплекс неполноценности и уязвленное историческое самосознание. Потеряв себя, мы будем обречены поклоняться чужим идолам, бесконечно следовать чужим модам, подменяя тем самым свою собственную, подлинную жизнь. Проблемы, с которыми столкнулись восточнославянские страны, настолько уникальны, настолько своеобразны и оригинальны, что никакой внешний опыт не может нам помочь их решить. Никогда и нигде, ни на Западе, ни на Востоке, никто не сталкивался с подобного рода проблемами. Вот почему у наших народов есть только один путь, одна задача: найти свой «ответ на вызов среды», свое цивилизационное измерение, выдвинуть и воплотить в жизнь свой социальный проект. Восточнославянские страны действительно нуждаются в модернизации, но не вестернизации. Эта модернизация будет иметь успех только в том случае, если будет осуществляться в нравственном контексте, отвечающем идеалам «русской правды» — равенства и справедливости. Эта модернизация должна осуществляться усилиями всего народа для пользы всех и каждого. Естественно, что она будет мобилизационной, т. е. осуществляться за счет внутренних ресурсов социума, а поэтому потребует определенных жертв со стороны населения. Издержки модернизации, ее бремя должны быть равными для всех, как равно все должны будут воспользоваться ее плодами118. Только такого рода модернизация может вдохновить восточнославянские народы. Причем не модернизация в духе инструментальнопотребительской, техногенной цивилизации Запада, а модернизация в направлении движения к духовно-экологической цивилизации будущего. В этом смысле модернизация восточнославянских стран должна быть опережающей, т. е. модернизацией, не повторяющей путь, пройденный Западом. Она должна осуществляться на основе базовых факторов социоприродного и социокультурного развития восточнославянских обществ. В развитии восточнославянских народов совместилось глубоко концептуальное мировоззрение средневековья, включающее в себя повышенный интерес к основным вопросам о смысле жизни и истории и постренессансная культура Запада, обладающая необычайной яркостью и индивидуальностью. Россия стала наследницей этих взаимодополняюще-взаимоисключающих традиций, она пережила их столкновение, она дала их синтез. Отсюда — «универсализм» Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого. «Можно сказать, что в русской цивилизации слились три линии развития человечества: открытая Космосу древнеземледельческая религия, христианство (в его православном аспекте) и западная постренессансная культура... »119. Только путем творческого синтеза импульсов Запада и Востока, Юга и Севера, а не механического заимствования ценностей лишь одного западноевропейского цивилизационного типа, восточнославянским странам как «контактной зоне Восток-Запад», можно будет органично и в полной мере самоопределиться в мире. Возможно, именно судьба «цивилизационного контактера», каким, в силу своего географического положения и специфики истории, выступает восточно- славянский регион, позволит ему на новом витке социокультурного развития человечества осуществить синтез противоположных начал, сыграть ведущую роль посредника между различными цивилизационными типами, преодолеть их односторонность и тем самым проторить дорогу в посттехногенное (экологобезопасное) общество. Как раз именно то, что восточнославянские страны так и не вошли в машину западноевропейской цивилизации в качестве ее прилаженного блока, не только не умаляет значимости и достоинств их исторического пути, но, напротив, открывает один из реальных шансов избежать человечеству техногенной смерти, таит в себе в наш кризисный век еще не до конца раскрытые интенции и перспективы. Только на фундаменте своей собственной истории, географии и культуры можно сохранить себя и найти свое место в современной геоструктуре мира, создать собственные формы жизни и творить свое историческое будущее. И такой фундамент у восточнославянских народов имеется. Восточнославянские народы должны иметь право и возможность целеполагать и действовать сообразно своим историческим традициям, цивилизационным особенностям и интересам. Они должны отказаться от бесперспективного эпигонства и приступить к решению дей ствительно трудной творческой задачи — выработке нового проекта будущего, выдвижения великой альтернативной идеи, ориентированной на решение глобальных проблем, стоящих перед человечеством. Хотя природно-климатический фактор фатально и не предопределяет характер и направленность развития экономики и дает широкий простор для исторического творчества, он тем не менее представляет собой такое наследство, от которого не может эмансипироваться ни один народ. Кроме того, чрезвычайно важно подчеркнуть, что предлагаемая «природная интерпретация» ряда феноменов социального бытия, рассмотрение его в аспекте взаимоотношения природы и общества никак не противоречит другим ракурсам изучения человеческой истории.