Глава XIV О ПРЕДЛОЖЕНИЯХ, В КОТОРЫХ ЗНАКАМ ДАЮТ ИМЕНА ВЕЩЕЙ

Следовательно, правило, разрешающее утверждать относительно знаков обозначаемые ими вещи, надо рассмотреть только в отношении учрежденных знаков, которые, не имея очевидной связи с вещами, не предупреждают о том, в каком смысле понимают подобные предложения. Это правило послужило поводом для многочисленных споров.

Ибо некоторым представляется, будто это можно делать без разбора и будто для того чтобы показать, что то или иное предложение, понимаемое в смысле образа и знака, вполне разумно, достаточно напомнить, что давать знаку имя обозначаемой вещи — обычное дело. Однако это неверно; ведь есть множество предложений, которые были бы нелепыми, если бы знакам давали имена обозначаемых вещей, чего никогда и не делают, поскольку такие предложения нелепы. Так, человек, который установил бы для себя, что определенные вещи обозначают какие-то другие вещи, был бы смешон, если бы он, никого не предупредив, позволил себе давать этим воображаемым знакам имена этих вещей и говорил, к примеру, что камень — это лошадь, осел — персидский шах, потому что он установил для себя эти знаки. Итак, первое правило, которому здесь должно следовать, заключается в том, что нельзя без разбора давать знакам имена вещей.

Второе правило, вытекающее из предыдущего, состоит в том, что одной очевидной несовместимости слов недостаточно, для того чтобы сделать вывод, что предложение не может быть понято в собственном смысле и, следовательно, должно истолковываться в смысле энака.

Иначе предложения наподобие приведенных выше не были бы нелепыми; чем более они были бы несообразны в собственном смысле, тем легче бы мы воспринимали их в смысле знака, что, однако же, не так. Ибо кто потерпел бы, чтобы без какой-либо иной подготовки, а только на основании некоего тайного решения говорили, что море — это небо, Земля — Луна, дерево — король? Кто не видит, что нет кратчайшего пути прослыть безумцем, нежели пытаться ввести в обиход подобный язык? Следовательно, нужно, чтобы те, к кому мы обращаемся, были определенным образом подготовлены, дабы мы имели право пользоваться предложениями такого рода. Об этой подготовке надо заметить, что она бывает или безусловно недостаточной, или же безусловно достаточной. 1.

Отдаленные связи, не являющие себя пи чувствам, ни первому взору ума и открываемые только путем размышления, недостаточны для того, чтобы впервые давать знакам имена обозначаемых вещей. Ибо едва ли существуют вещи, между которыми нельзя было бы найти такого рода связей; и ясно, что связи, которых поначалу не видно, недостаточны для того, чтобы навести ум на образный смысл. 2.

Чтобы дать знаку имя обозначаемой вещи при его первоначальном установлении, недостаточно знать, что те, с кем мы ведем разговор, уже рассматривают его как знак другой, совершенно отличной вещи. К примеру, известно, что лавр служит знаком победы, а олива — знаком мира. Но это знание пи в коей мере не подготавливает наш ум к тому, чтобы мы не удивлялись, если кто- нибудь пожелает сделать лавр знаком китайского императора, а оливу — знаком родовитой особы и, прогуливаясь по саду, скажет без каких-либо пояснений: «Взгляните на этот лавр — -это китайский император,"а эта олива — родовитый турок». 3.

Всякая подготовка, которая лишь наводит на мысль, что речь идет о чем-то великом, не настраивая ум на то, чтобы рассматривать какую-то определенную вещь как знак, отнюдь не достаточна для того, чтобы мы имели право дать этому знаку имя обозначаемой вещи при его первоначальном установлении. Это ясно, ибо между идеей величия и идеей знака пет никакого прямого и близкого отношения следования и, таким образом, одна не подводит к другой.

Но когда мы видим, что люди, с которыми мы говорим, рассматривают определенные вещи как знаки и хотят лишь увнать, что они означают, такая подготовка безусловно достаточна для того, чтобы давать знакам имена вещей.

Так, Иосиф мог ответить фараону, что семь тучных коров и семь полных колосьев, увиденных им во сне,— это семь лет изобилия, а семь тощих коров и семь тощих колосьев — это семь лет неурожая 12Э, ибо он видел, что фараон затрудняется лишь толкованием этого сна и, в сущности, задает ему такой вопрос: «Что означают эти семь тучных и тощих коров и эти семь полных и тощих колосьев?»

Даниил был вправе ответить Навуходоносору, что он — золотая голова; ибо тот поведал ему, что видел во сне истукана, голова которого была из золота, и спросил его о значении этого сна 124.

Если мы рассказали притчу и объяснили ее, то, поскольку те, с кем мы говорим, уже рассматривают все, что в ней заключено, как знаки, мы вправе при объяснении каждой части давать знаку имя обозначаемой вещи.

Когда Бог явил пророку Иезекиилю в видении, in spiritu, поле, покрытое мертвыми, то, поскольку пророки отличали видения от действительности и привыкли понимать их как знаки, Бог говорил вполне понятно, возвещая ему, что эти кости суть дом Израилев 125, т.

Все это примеры не вызывающей сомнений подготовки, и так как мы не знаем других случаев, когда мы согласились бы, чтобы знаку дали имя обозначаемой вещи, помимо тех, когда есть такая подготовка, отсюда можно вывести следующую максиму, подсказываемую здравым смыслом: знаку дают имя обозначаемой вещи только тогда, когда имеют основапие предполагать, что он уже рассматривается как знак, и видят, что другие хотят узнать не что это такое, а что это означает.

Но так как у большей части моральных правил есть исключения, можно было бы поставить вопрос, не следует ли в одном случае сделать исключение и для данного правила. Это тот случай, когда обозначаемая вещь в некотором смысле требует того, чтобы ее выразили знаком, так чтобы как только произнесут имя этой вещи, в уме сразу же возпикада мысль, что предмет, с которым се свя- зали, служит для ее обозначения. Так, коль скоро заветы обыкновенно отмечают внешними знаками, то если бы слово завет утверждали относительно какой-то внешней вещи, ум мог бы понять, что его утверждают относительно этой вещи как знака завета; и если бы в Писании было сказано: Обрезание есть завет, то, возможно, в этом не было бы ничего удивительного126, ибо завет накладывает идею знака на вещь, с коей он связан. И таким образом, поскольку человек, который слышит какое- либо предложение, мыслит атрибут и качества атрибута прежде, чем он соединит его с субъектом, можно предположить, что человек, который слышит предложение Обрезание есть завет, достаточно подготовлен к тому, чтобы понять, что обрезание есть завет только в смысле знака, так как слово завет позволило ему образовать эту идею — хотя и не до того как оно было произнесено, по до того как оно было связано в его уме со словом обрезание.

Я сказал — можно было бы подумать, что вещи, по нашему разумению требующие, чтобы их выражали в знаках, являются исключением из установленного правила, которое предписывает предварительную подготовку, дабы знак рассматривался как знак и относительно него могли утверждать обозначаемую им вещь. Ведь можно было бы подумать и обратное. Ибо, во-первых, в Писании нет предложения Обрезание есть завет, а сказано только: Вот завет, который вы будете соблюдать между вами, вашими потомками и мною: да будет у вас обрезан весь мужской пол 127. Здесь не говорится, что обрезание есть завет,— обрезание предписывается здесь как условие завета. Правда, Бог требовал этого условия, чтобы обрезание было знаком завета, как сказано в следующем стихе: ut sit in signum foederis; но чтобы оно было знаком, нужно было предписать его соблюдение и сделать его условием завета, и именно это содержится в предыдущем стихе.

Во-вторых, слова святого Луки: Сия чаша есть новый завет в моей крови, на которые также ссылаются, тем более не подтверждают этого заключения 128. Ибо, если перевести буквально, у святого Луки сказано: Сия чаша есть новое завещание в моей крови. А так как слово завещание обозначает пе только последпюю волю завещателя, но п в собственном смысле слова свидетельство, ее выражающее, то чаша с кровью Иисуса Христа отнюдь не образно названа завещанием, потому что это в собственном смысле слова свидетельство и знак последней воли Христа, свидетельство нового завета 129.

Как бы то ни было, поскольку это исключение, с одной стороны, сомнительно, а с другой — весьма редко и поскольку лишь немногие вещи сами по себе требуют, чтобы их выражали в* знаках, они не мешают пользоваться правилом и применять его ко всем другим вещам, которые не обладают этим свойством и которые не принято выражать в учрежденных знаках. Ибо следует быть справедливым и не забывать: если правила большей частью имеют исключения, это не значит, что они теряют силу в отношении того, что не является исключением.

Исходя из изложенных принципов надо решить важный вопрос, можно ли придавать словам Сие есть тело мое образный смысл, или, вернее, исходя из этих принципов весь мир его и решил, ибо все народы склонны понимать их в буквальном смысле, исключая образный смысл. Ведь апостолы вовсе не рассматривали хлеб как знак и не задавались вопросом, что он означает, и потому Иисус Христос не мог бы дать знакам имена вещей, так чтобы это не противоречило обычному словоупотреблению и не вводило людей в заблуждение. Вероятно, апостолы рассматривали происходившее как нечто великое, но этого недостаточно 130.

По поводу знаков, которым дают имена вещей, мпе осталось лишь заметить, что надо строго различать те выражения, в коих для того, чтобы назвать знак, пользуются именем вещи (например, когда изображение Александра называют именем Александра), и те, в коих знак назван своим собственным именем или местоимением ^и относительно него утверждают обозначаемую вещь. Ибо правило, требующее, чтобы те, с кем мы говорим, уже рассматривали знак как знак и только задавались вопросом, знаком чего он служит, ни в коей мере не распространяется на выражения первого вида, а действительно лишь для выражений второго вида, в которых относительно знака определенно утверждается обозначаемая вещь. Ведь подобными выражениями пользуются только для того, чтобы сказать тем, с кем ведут беседу, что означает данный знак, и делают это лишь тогда, когда

6 д. Арно и П. Николь

они достаточно подготовлены к тому, чтобы понять, что знак есть обозначаемая вещь только в обозначении и в образном смысле.