§ 7. Историческая роль философии Канта

Учение об умопостигаемом мире «вещей в себе» приобретает новый смысл и новое назначение: оно выдвигается для доказательства того, что преобразование человеческого общества не может привести к победе над царящим в нем злом и что осуществление нравственного миропорядка достижимо только в потустороннем, сверхчувственном, сверхприродном мире.

Кантовский идеализм и агностицизм, их связь с реакционным содержанием философско-историче- ских и политических доктрин Канта были причиной многочисленных критических суждений о кантонской философии, высказанных классиками марксизма и особенно В. И. Лениным. Философия эта не только отражает историческое прошлое — бессилие немецкого бюргерства, его покорность перед сложившимся в Германии положением вещей, его боязнь революционного действия. Утверждая неустранимость зол общественной жизни, она, в известном противоречии с идеалами самого Канта, содействует увековечению порядка, основанного на угнетении и насилии человека над человеком. Бесчеловечной действительности она противопоставляет лишь абстракцию нравственного миропорядка в сверхчувственном мире.

Противоречиями в философском и научном мировоззрении Канта объясняется то, что учение Канта оказывало различное — и даже противоположное — влияние, в зависимости от того, какие элементы учения Канта — прогрессивные или реакционные — усваивались, разрабатывались и подчеркивались последующими деятелями науки и философии.

Непоследовательность и противоречивость кантонского идеализма сразу были замечены многими современниками Канта. Философия Канта, вскоре после того как были опубликованы основные теоретические произведения философа, стала предметом острой критики. Критика эта велась, если рассматривать только теоретические ее мотивы, с диаметрально противоположных позиций. Идеалисты (Соломон Маймон, Иоганн Фихте и другие) критиковали Канта за то, что он был в их глазах непоследовательным идеалистом. Они осуждали в философии Канта признание существования «вещей в себе», независимых от нашего сознания. Они настаивали на том, что из учения Канта должно быть выброшено понятие «вещи в себе» и что философия должна последовательно развить учение о чисто духовной сущности и чисто идеальном происхождении всех вещей. Однако, критикуя Канта с этой точки зрения, которую Ленин назвал «критикой справа», идеалистические критики Канта, выступившие в конце XVIII и в начале XIX в., хорошо понимали, что учение самого Канта далеко от их идеала. Они не пытались приписать Канту свою собственную, последовательно идеалистическую или, во всяком случае, более последовательную точку зрения.

Напротив, буржуазные идеалисты эпохи империализма (конца XIX и первой половины XX в.), придерживаясь по сути той же точки зрения, что и ранние идеалистические критики Канта, не просто противопоставили свое учение противоречивому учению Канта. Они пытались так истолковать философию Канта, чтобы пронизывающее эту философию противоречие между признанием «вещей в себе» и их непознаваемостью исчезло — в пользу идеалистического истолкования самих «вещей в себе». По этому пути пошли комментаторы Канта, принадлежавшие к возникшим во второй половине XIX в. школам неокантианства. To, что философы, вроде Фихте, противопоставляли Канту как недостигнутый им идеал, неокантианцы считали уже осуществленным в философии самого Канта. Так, Герман Коген, глава марбургской школы неокантианства, прочитав Канта сквозь очки Фихте и Маймона, превратил кантовскую «вещь в себе» в «предельное понятие» о бесконечно развивающихся, но никогда не достигающих завершения априорных логических синтезах, посредством которых «строится» самый предмет познания. Но понятый таким образом Кант не был исторически реальным Кантом. Это была «стилизация» не- последовательного идеализма Канта под идеализм более последовательный.

Идеалистической критике Канта противостояла и противостоит критика материалистическая, критика «слева». Материалисты критиковали и критикуют Канта не за то, что он признавал существование «вещей в себе», т. е. существование вещей вне и независимо от нашего сознания, а за то, что, признавая существование этих вещей, Кант догматически и метафизически отрицал их познаваемость. С этих позиций, единственно правильных, критиковали философию Канта Энгельс и Ленин.

На основе субъективно-идеалистического истолкования философии Канта возникли теории «этического социализма» неокантианцев из социал-демократического лагеря, которые переносили осуществление социализма в область этического идеала, в недостижимую даль бесконечного этического прогресса. Авторы этих теорий (Эдуард Берн- штейн и другие) утверждали, будто в рабочем движении важна не цель — социализм,— а важен самый процесс движения к цели, по сути бесконечный, никогда будто бы не приводящий к достижению самой цели. Кант стоял намного выше этих своих продолжателей и истолкователей. Перенеся, по словам Маркса и Энгельса, осуществление своей «доброй воли, гармонию между ней и потребностями и влечениями индивидов, в потусторонний мир»47, Кант не успокоился на этом решении и не утратил ни внимания к противоречиям общественной жизни, ни интереса к их разрешению.

Не веря в возможность победить зло в области эмпирического мира действующими в этом мире социальными силами, отвергнув средства революционного преобразования общественных отношений, Кант не отрицал реальных возможностей относительного их улучшения. При всех своих принципиальных недостатках и противоречиях философия Канта оказалась началом плодотворного в своих результатах движения немецкой мысли. Перенесение центра тяжести на вопрос о том, как наше познание предмета обусловлено формами и функциями самого сознания, сделало для Канта необходимым исследование основных форм и категорий познающей мысли.

В свою очередь исследование это привело Канта к учению о категориях и о формах связи категорий, которое было развито и коренным образом переработано послекантовскими идеалистами — Фихте, Шеллингом, Гегелем — в учение идеалистической диалектики.

Без Канта не было бы ни Фихте, ни Шеллинга, ни даже Гегеля.

Это значение Канта как первого по времени классика немецкого идеализма конца XVIII и начала XIX в. всегда признавали и подчеркивали корифеи марксизма. Энгельс не только высоко оценил космогонические и геофизические идеи Канта, но и поставил Канта в ряду величайших мыслителей Германии. Энгельс считал, что Кант принадлежит к тем немецким мыслителям, от которых, как и от французских социалистов-утопистов, ведут свое теоретическое происхождение немецкие коммунисты, и что они вправе гордиться этим своим происхождением. «И если школьные наставники немецкой буржуазии потопили память о великих немецких философах и созданную ими диалектику в болоте безотрадного эклектизма — до такой степени, что мы должны призывать современное естествознание в свидетели того, что диалектика существует в действительности,— то мы, немецкие социалисты, гордимся тем, что ведем свое происхождение не только от Сен Симона, Фурье и Оуэна, но также и от Канта, Фихте и Геге-

ля»48,— писал Энгельс в 1882 г.

*

На предыдущих страницах мы рассмотрели все важнейшие этапы развития научной и философской деятельности Канта. При всем многообразии и при всей широте этой деятельности она расчленяется — и в своей естественнонаучной и в своей философской части — на два отчетливо обозначенных периода. Различие между ними — не только различие по преобладающей тематике работ Канта, но также и различие по методу, которым Кант руководился при их разработке.

И в первый и во второй периоды Кант исследует как крупнейшие вопросы науки, так и крупнейшие вопросы философии. В науке это были вопросы физики, космологии и космогонии. В философии — вопросы, называющиеся в XVIII столетии метафизическими. Центральными из них были вопрос о боге, о возможном способе доказательства его существования, о бессмертии, об отношении свободы к необходимости. Совокупность этих вопросов составляла науку, которая называлась метафизикой. Предполагалось, что такая наука не только существует, но в системе философского знания есть высшая из всех наук. В соответствии с таким ее значением на философских факультетах существовали три кафедры — «рациональной психологии», «рациональной космологии» и «рациональной теологии». Название «рациональная» было приобретением философской школы Вольфа. Оно показывало, что все три дисциплины эти были философскими и что они входили в область не богословия, но именно философии, притом философии, опирающейся на разум (ratio), а не на опыт, т. е. способной представить строгие рациональные доказательства достоверности всех истин, составлявших содержание этих дисциплин. В первый период своей деятельности Кант, подобно всем его учителям и предшественникам из школы Вольфа, не сомневался ни в существовании этих наук, ни в том, что им принадлежит и доступна наивысшая достоверность. Он сам положил немало труда на то, чтобы подкрепить, обосновать эту достоверность. Молодой Кант был метафизиком Вольфовской школы. Он сам пребывал, как он впоследствии говаривал, в состоянии «догматического сна». «Догматическим» он его называл, так как ума его в это время еще не коснулось критическое сомнение в возможности построить и обосновать метафизику как «рациональную» философскую науку. Кант был далек от скептического неверия в силы разума. Смело испробовав их на почве науки, в попытке решить не только космологическую, но и космогоническую проблему, Кант отважно приступил к решению проблем метафизики.

Но здесь его постигло событие, сильнейшим образом изменившее весь характер его философствования. Событием этим стало испытанное Кантом влияние Юма. Именно Юм вывел Канта, как выразился сам Кант, из догматической спячки, внушил ему сомнение в правильности пути, по которому он до тех пор шел и на котором он надеялся найти решение центральной для его сознания метафизической проблемы.

Правда, еще до выступления Юма сомнение в пригодности обычного метода метафизики было высказано Локком. В знаменитом рассказе о том, каким образом возникла у него идея написать «Опыт о человеческом рассудке», Локк сообщает: исходной точкой для него было возникшее у него вдруг соображение, что бесплодность дискуссий, которые он вел со своими философскими и учеными друзьями, может быть, происходит оттого, что все они приступали к ответу на метафизические проблемы, не исследовав предварительно, в какой мере наш рассудок вообще способен дать нам на них ответ.

Однако, сформулировав свое сомнение и написав огромный трактат по теории познания, Локк не продолжил развитие критики догматизма. Ее продолжил Юм, а вслед за Юмом Кант. Для Канта критика эта была настолько важной и определяющей, что, в сущности, вся последующая кантовская разработка философской проблематики — в теории познания, в этике, в учении о целесообразности и в эстетике — оказалась основанной на критическом исследовании вопроса об источниках и — главное — о границах доступного человеку познания. Поэтому весь период развития философии Канта после знакомства его с Юмом получил название «критического», а вся его философия в целом — «критической». Уже сам Кант предпочитал называть свой идеализм «критическим».

В предыдущем изложении мы дали предварительную и потому сравнительно сжатую характеристику этого идеализма. В последующих главах мы приступаем к более подробному анализу его основных разделов.

* * *