1.. Церквоцентпризм и отчуждение совести

Этот церквоцентризм8 отличает теологическое мировоззрение от просто религиозного (богословски необработанного) миросозерцания первых христиан, отстаивавших идею церкви невидимой, которая есть просто духовное единение людей по выбору веры.

Начиная с эпохи патристики, внимание христианских мыслителей все более сосредоточивается на церкви как институте. Проблема ее сохранения, упрочения и мирского влияния, по сути дела, превращается в основной вопрос католического вероучения и определяет общую направленность богословской концептуализации библейско-евангельского наследия.

Важнейший постулат теологического Мировоззрения состоял в том, что церковная иерархия одновременно представляет собой и иерархическую структуру приобщения человека к богу. Римский первосвященник (сперва апостол Петр, а затем каждый наследующий ему папа) рассматривался в качестве прямого и единственного наместника Христа, восприемлющего его благодатность и чудодейственную силу и сообщающего ее далее («сверху вниз») по ступеням церковных чинов.

Учение о посредующей церкви с неизбежностью вело к идее фундаментального (доминирующего над всеми другими отношениями) раздвоения людей на священников и мирян. Чем активнее отстаивалась идея богопричастности клира (людей церкви), тем решительнее заявляла о себе на другом полюсе мысль о богостав- ленности мирянина (человека вообще). Специфически богословским выражением этой мысли явилось переосмысление библейского представления о первородном грехе. Одна из важнейших идей Евангелия (идея непосредственной ис- купленности людей через добровольную жертву Христа), если и не отбрасывается вообще, то приобретает совершенно эзотерический характер. Ее место занимает представление об искуплении только через церковь, в которой видят единственную законную наследницу Христова подвига. Приневоливание к назначаемым церковью «добрым делам» приобретает в итоге статус высшей гуманистической обязанности клира. Добрая воля в полной мере прн- знается только за актом смирения, т. е. отказа от воли, а терпимость рассматривается как бесчеловечное попустительство лже- верию.

«Самомнение», «гордыня» — этими словами (едва ли не самыми жестокими в католическом словаре) теолог помечает внутреннюю автономию мирянина. Высшей формой гордыни признается претензия на мировоззренческую (по тем времена вероисповедную) самостоятельность. В стремлении мирянина составить себе независимое представление о мире и боге, о путях и средствах спасения средневековая церковь усматривает законченный синдром бесовства, для обуздания которого годятся любые меры.

В итоге оказывалось, что понятие индивидуальной автономии, отсутствовавшее в позитивном теологическом словаре, одновременно получало резкую и выразительную негативную очерчен- ность.

Суть теологического рассуждения сводилась в данном случае к следующему.

Только у святых, внутренний мир которых в таинственности своей возвышается над всяким рациональным антропологическим объяснением, воля к отречению от собственной воли (или' просто добрая воля как устремленность к богу через церковь) имеет характер сознательного желания и действенной силы.

Понятие безвольного добра отнимало всякую значимость у самосознания мирянина. Любое внутреннее сопротивление церковной опеке тотчас парировалось тем, что лучшие и подлиннейшие побуждения индивида таинственны до неощутимости, что человек сам не ведает, чего он в действительности хочет, заблуждается в отношении своих истинных влечений, своего призвания, блага, пользы, коренного интереса и т. д. Или: человек отчужден от себя самого именно тогда, когда переживает себя как спонтанность и самость, и, наоборот, совпадает с собой, когда следует совершенно чуждому ему по самоощущению внешнему и догматическому наставлению церкви.

Вводя представление о персонально неосознаваемых душевных тенденциях, теология полагала свое толкование человека как в принципе неопровержимое, ибо во всяком личном свидетельстве, противоречащем этому толкованию, могла подозревать психологическую, интроспективную иллюзию и присутствие особой инстанции (дьявола), преднамеренно искажающей «действительное об- стояние дел» 9: чего мирянин «хочет нехотя», того церковь хочет для него сознательно, ибо мыслит и знает за него.

Это лишало мирянина права голоса во всех касающихся его смысложизненных вопросах. Оно налагало на священника обязанность опекающей (пастырской) любви, но вместе с тем подразумевало, что мирянин становится достойным этой любви лишь в силу безусловной покорности церковному авторитету, перед властью которого должно отступить все, вплоть до свидетельств совести.