Смерть меньше пугает человека в XX веке, чем отсутствие реальной жизни. Каждое мёртвое, механизированное, специализированное действие, крадущее сотню, тысячу моментов жизни в день, пока не истощатся тело и дух, пока не наступит этот конец, который не является больше концом жизни, но её отсутствием доведённым до перенасыщения.
Рауль Ванейгем «Революция повседневной жизни» Творчество и желание — то, что мы часто сводим к «производству» и «потреблению», используя термины политэкономии,— это естественные двигатели воображения. Структурное неравенство, структурное насилие, если угодно, склонны искажать воображение. Они создают ситуации, где рабочим приходится выполнять отупляющую, скучную, механическую работу, и только небольшая элита может наслаждаться творческим трудом, что приводит к чувству отчуждения от собственного труда со стороны рабочих, когда они понимают, что произведённое ими принадлежит кому-то другому. Они также создают ситуации, где короли, политики, знаменитости или генеральные директора важничают, ничего не замечая, пока их жёны, слуги, наёмные рабочие и помощники тратят всё своё время, воображая, что происходит в фантазиях хозяина. Я подозреваю, что большинство ситуаций, где при- сутсвует неравенство, сочетают в себе обе тенденции. Субъективный опыт существования в таких перекошенных структурах воображения — это и есть то, что мы называем «отчуждением». Меня поражает, что по крайней мере этот подход помог бы объяснить устойчивую привлекательность теорий отчуждения в революционных кругах, даже если академические левые уже давно их оставили. Если зайти в анархистский книжный магазинчик в любой части света и посмотреть, какие французские авторы там представлены, то, вероятнее всего, можно наткнуться на ситуационистов вроде Ги Дебора и Рауля Ванейгема, великих теоретиков отчуждения (наряду с теоретиками воображения вроде Корнелиуса Кастори- адиса). Долгое время меня поистине озадачивало, как много американских подростков из пригорода были очарованы, например, «Революцией повседневной жизни» Рауля Ванейгема — книгой, написанной в Париже почти 40 лет назад. В конечном итоге я решил, что, должно быть, книга Ванейгема была по-своему величайшим теоретическим выражением чувства гнева, скуки и отвращения, которые в какой-то момент испытывает любой подросток, когда сталкивается с реалиями жизни среднего класса. Восприятие жизни, разбитой на фрагменты, безо всякого высшего смысла и полноты; циничной рыночной системы, продающей своим жертвам товары и зрелище, которые сами по себе представляют маленькие фальшивые образы чувства тотальности, удовольствия и общности, которые рынок на самом деле уничтожил; склонность превращать любые отношения в форму обмена, жертвовать жизнью ради «выживания», удовольствием ради самоотречения, творчеством ради пустых гомогенных единиц власти или простоя — в каком-то смысле всё это до сих пор имеет место быть.
Вопрос, впрочем, почему. Современная социальная теория не предлагает хорошего объяснения. Постструктурализм, возникший как прямое следствие событий 1968 года, родился из отрицания анализа подобного рода. Сейчас среди социологов считается общепринятой точка зрения, согласно которой нельзя определить общество как «неестественное», разве что предполагается, что общество может существовать естественно, «бесчеловечное», если конечно не сущетвует подлинно человеческого бытия, что нельзя сказать, что эго фрагментировано, разве что возможно выделить целостное эго, и т.д. Поскольку эти аргументы неубедительны — так как нет естественных условий существования общества, нет подлинно человеческого бытия, нет целостного «Я»,— теории отчуждения безосновательны. Эти доводы тяжело опровергнуть. Но как тогда объяснить опыт отчуждения? Если хорошо подумать, эти аргументы не такие веские, как кажутся. В конечном итоге, о чём говорят академические теоретики? Они утверждают, что идея целостного субъекта, цельного общества, естественного порядка нереалистична. Что всё это просто плод нашего воображения. Это правда. Но чем ещё они могут быть? И почему это является проблемой? Если воображение — это компонент процесса создания социальных и материальных реалий, значит есть все основания считать, что для этого мы создаём образы целостности. Так и работает воображение. Нам необходимо представлять себя и других как завершённых субъектов, чтобы производить сложноорганизованных существ, представлять гармоничное, ограниченное в масштабах «общество», чтобы создавать ту хаотичную и безграничную сеть социальных отношений, которая на самом деле существует, и т.д. Обычно людям удаётся жить с этим несоответствием. Как мне кажется, вопрос состоит в том, почему в определённое время и в определённых местах признание этого факта провоцирует гнев и от чаяние, чувство, что социальный мир — это ложная пародия или злая шутка. Я утверждаю, что это продукт деформации и искажения воображения в результате структурного насилия.