1. Современная ретроспекция и понятие научной революции

Представление о революции, создавшей классическую науку, как oft этапе истории познания, как о гносеологическом феномене в некоторой степени связано с современной переоценкой ценностей прошлого. Хотя ученые н философы XVII в. требовали коренного (ио словам Ф. Бэкона, революционного) преобразования тогдашнего научного знания, созданные ими самими фундаментальные основы классической науки в дальнейшем были признаны непоколебимыми. Это убеждение продержалось вплоть до XX столетия. Такое понимание истории науки вызывает в памяти известное стихотворение Попа: «Природа и ее законы были покрыты мглой; бог сказал: да будет Ньютон, и все осветилось...». Современное толкование коренных преобразований науки, «научных революций» существенно отличается: сейчас в научной революции видят не столько деятельность, обращенную на изменение унаследованного знания, не столько завершение поисков, сколько более интенсивное и радикальное продолжение неизбывной и необратимой трансформации знаний о мире.

Есть и более конкретное различие между XX в. и XVI— XVII вв., уже непосредственно относящееся к представлению о научной революции как о гносеологическом феномене, как об этапе истории познания, об этапе истории философии. В классические времена науке не приписывали интегральной функции познания Всего: классическая наука не отваживалась охватить своими методами Вселенную как целое. Нужно, однако, отметить, что философия подошла к «пересечению» истории науки и теории познания раньше, чем это было сделано в собственно историко-научных трудах. Что же касается наук о природе, то в них, только начиная с релятивистской космологии, с цилиндрического мира Эйнштейна, Вселенная как целое стала объектом математического анализа и экспериментального наблюдения (наблюдения в том смысле, что проблема геометрии Вселенной решается исследованием средней плотности вещества в пространстве). Когда теорию относительности определяли как теорию не столько физическую, сколько философскую (Нернст), то в такой оценке была доля

истины: философская трактовка Вселенной в целом («объекта, с а зданного в одном экземпляре») и познания в целом сейчас гора;і до ближе к экспериментальному и математическому исследованию природы. Формирующийся на основе опыта естествознания новый взгляд на прошлое связан с изменением историко-культурных, историко-научных и историко-философских оценок классической картины мира, с продолжающимся уточнением понятия «научная революция». В историко-научной литературе термин «революция» часто применяется к очень крупным, но все же не охватывающим науку данной эпохи в целом открытиям и обобщениям. По большей части они заслуживают такого названия. Но когда речь идет о научной революции как этапе общей истории познания, о научной революции как гносеологическом феномене, имеется в виду трансформация того общего междисциплинарного инварианта, который определяет созданную данной эпохой картину мира как целое.

Фундаментальным представлением теории познания, станови- ' щимся исходным пунктом определения научной революции, является представление о необратимом и бесконечном приближении картины мира к ее объективному реальному оригиналу. Но что же отличает революционные периоды приближения к объективной истине от общего, также в целом необратимого хода познания? Самое существенное в том, что наука в известные периоды демонстрирует «сильную необратимость» своего развития1. Характерно, что необратимость — возрастающее значение инвариантных ответов — в революционные периоды тесно связана с усилением «вопрошающей компоненты» научного познания.

Именно в этом живом противоречии мы видим отличие научных революций; в революционные периоды стиль научного мышления, воздействие науки на общий характер культуры («эффект науки») зависят в явной форме от самого движения науки, каждый ответ науки на поставленный вопрос модифицирует этот вопрос, вызывает новые вопросы, вопрошающий аккомпанемент научного развития не замолкает 2.

В рамках гносеологического анализа научной революции критерий сильной необратимости должен быть связан с основным гносеологическим критерием — критерием истины. Здесь уместно вспомнить об эйнштейновских критериях выбора физической теории — внешнего оправдания и внутреннего совершенства, о которых Эйнштейн писал в своем автобиографическом очерке 1949 г.3 Первый из этих критериев — экспериментальное подтверждение, второй — естественность теории, ее выведение без специальных, выдвинутых ad hoc допущений из максимально общих принципов.

Итак, для революционной ситуации в науке характерен акт внешнего оправдания — экспериментальный результат, явно требующий новых исходных принципов, которые охватывают все мироздание, но находящий их лишь в порядке предварительной интуиции, ищущий внутреннего совершенства, фиксирующий на первых порах не столько однозначные ответы, сколько адресован- iii.ii' мирозданию вопросы, демонстрирующий вопрошающую компоненту познания.

Представление о научной революции, как о периоде сильной необратимости познания, связанное с пониманием этой революции как гносеологического феномена, как этапа в развитии познания и целом, позволяет, по-видимому, несколько дополнить понятия парадигмы и инварианта познания. Оба эти понятия исходят из некоторой тождественности позитивных утверждений. Инвариант — понятие, возникшее в математике, получило весьма общий, но всяком случае, общефизический смысл, когда Эмма Неттер свя- аала его с понятием сохранения физических величин. Можно думать, что указанное понятие получит еще более общий смысл, в том числе и гносеологический. Но при этом на передний край выступает понятие, связанное с сохранением, но в известном смысле противоположное ему,— понятие преобразования позитивного отпета при сохранении вопроса. Сохраняющийся вопрос, «вопрошающий инвариант», особенно важен в случае научной революции, когда позитивные парадигмы меняются радикально, настолько радикально, что сохраняется лишь вопрос, на который раньше давали один ответ, а позже — другой. В период научной революции ответы меняются очень быстро, на глазах одного поколения.

Сохранение же в качестве преемственного содержания науки вопросов, которые каждая эпоха получает от предыдущей и переадресует следующей, говорит о бесконечности познания.

Сейчас придется ввести некоторые ограничения в указанное различение позитивных и «вопрошающих» инвариантов. Речь шла о неисчерпаемости объекта науки, о бесконечном приближении познания к истине. Но почему мы называем это движение необратимым? Понятие необратимости указывает на гносеологическую ценность позитивных ответов, их сохранение в самых радикальных научных революциях. Вопрос «как устроен?» сохраняется, модифицируясь, именно потому, что он получает приближенно правильный ответ, не закрывающий прогресса науки. Вопрошающая компонента науки неотделима в этом смысле от позитивной. Возьмем вопрос, который перешел из перипатетической науки в классическую: «почему тела продолжают двигаться после получения толчка?». Вопрос мог сохраниться лишь при условии некоторых накопленных в течение древности и средневековья констатаций п обобщений. В этом вопросе каждое слово — итог необратимых, навсегда вошедших в науку позитивных обобщений опытов и ло- гического мышления. «Почему» — итог развития каузального ли гического мышления. Слово «тела» — итог наблюдения, привел шего к заключению о дискретности мира. Слово «продолжат! • могло приобрести смысл только в результате накопления наолій дений, которым противостояло обычно констатируемое прекращг ние движения, в результате появления абстрактного образа тел и, предоставленного самому себе, и еще более абстрактного образа бесконечного движения, не встречающего препятствий. Слово «Т( i.'l чок», обозначающее универсальную причину движения, могло фп гурировать в заданном вопросе после необратимой позитивной констатации — обобщенного отказа от поиска нематериальных источников движения.

Классическая наука могла адресовать будущему тот же вопрос в иной форме, которая включала понятия предоставленного себе, т. е. находящегося вне силовых полей, тела, движения как состояния (Галилей), прямолинейной инерции СДекарт), инерционных сил (Ньютон). Без этих понятий и образов Эйнштейн не мог бы ответить на вопрос ссылкой на особенности пространства, на его геометрические свойства, на его «эвклндовость» или «неэвклндо- вость».

Подобных примеров можно было бы привести сколько угодно. Они показывают, что вопросы науки не могут быть заданы без позитивных утверждений и уже хотя бы поэтому не могут не стать звеньями исторически развивающегося познания.

Из указанного характера научной революции, нз сильной необратимости процесса смены конкретных форм, в которые облачается сквозной вопрос о структуре мира, из постоянной в рамках научной революции связи и борьбы между «раньше» и «позже» следуют некоторые выводы о хронологических рамках научной революции, создавшей классическую науку. «Раньше» в данном случае означало господство перипатетических идей и выведение законов бытия из неподвижной схемы центра мироздания, его границ и «естественных мест». «Позже» означало обладавшую высоким внешним оправданием и внутренним совершенством науку XVIII—XIX вв. Подобная общая характеристика XVI—XVII вв. подводит к выделению следующих этапов научной революции.