СТРАТЕГИИ ДВИЖЕНИЙ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Стратегии капитала и стратегии государства, как мы доказывали, суть проявление транслегального господства. Данное расширение типологии Макса Вебера мы определили как форму господства, не являющуюся ни не-легитимной, ни легитимной (двойное отрицание, в сумме не дающее однозначного утверждения).

Иначе говоря, создание и расширение господства в транснациональном пространстве — это относится и к мировой экономике, и к государствам — происходит параллельно снижению (демократической) легитимности. Этот упадок легитимности имеет решающее значение. С одной стороны, выход из национально-государственного здания означает выход из институционализированных форм легитимного господства; это относится прежде всего к акторам мировой экономики, но справедливо и для стратегий государства и правительства. С другой стороны, параллельно растут требования и претензии к легитимации господства. Фактически можно сказать: подобно тому как трансформация Первого модерна во Второй совершается в тени старых категорий и лишенных центра институтов, при данной трансформации модерна возникают легитимно-пустые пространства властных образований, в которых эффективность экономических и политических действий достигается благодаря форме не-легитимированной (т. е. нелегитимной) концентрации власти. Делегитимация господства есть поэтому результирующая, центральная линия развития при переходе от Первого модерна ко Второму: -

она соотносится с транслегальным господством мировой экономики; - она включает, с одной стороны, приватизацию государственных задач и переход государственных функций к мировой экономике; с другой стороны, транснационализация государств приводит к межгосударственным стратегиям и формам кооперации, а также к международным режимам (governance without government1). Таков контекст, в котором стратегии работы с общественностью, применяемые адвокатскими движениями, получают хорошие возможности и силу. Денационализация, детерриториализация и транснационализация экономики и государства порождают и углубляют упадок легитимности, а также дилемму демократии в глобальную эпоху. С одной стороны, демократическая легитимация привязана к национальному государству в его парламентарном устройстве, с другой — новая мировая политическая властная метаигра побуждает к пересмотру дефиниции господства и политики в транснациональном пространстве, причем как в области экономики, так и в области политики. В той мере, в какой центральные акторы возникающего мирового общества покидают национальное пространство демократической легитимности, господство де-демократизируется, а потому коллективно обязательные решения в транснациональном пространстве принимаются и исполняются без одобрения суверена. В противоположность этому самоопределение и участие мыслящих и деятельных людей приобретает в мире все большую ценность. Демонтаж демократии и претензия на демократию растут и противоречат друг другу все более открыто, усиливают и ускоряют упадок легитимности господства.

Мобилизация и формирование мировой общественности не удается «одиночкам» ни отдельных государств, ни мировой экономики. Стратегии работы с мировой общественностью образуют поливалентную (но в своих властных ресурсах одновременно ограниченную) монополию сетей акторов экологических, женских, правозащитных, потребительских движений.

На чем базируется контрвласть адвокатов глобального гражданского общества в отношении к капиталу, самого себя уполномочивающему и легитимирующему? НПО — какими бы многообразными, некоординированными и противоречивыми сами по себе они ни были — располагают глобальной гражданской силой, поскольку могут побить концерны их собственным оружием. У бесстрастной логики абстрактных рынков много акторов. И это не только собственники, т. е. акционеры, не только менеджеры, банки или наднациональные фи нансовые организации. Нельзя упускать из виду и глобального клиента, который захватывает все большую власть. Подобно капиталу, он располагает глобальной властью «нет», не-покупания. Подобно капиталу, политический потребитель может использовать политику «нет» как рассчитанные побочные последствия экономических действий, т. е. бесконтрольно и с незначительными собственными издержками. Короче говоря, забастовка потребителей является средством контрвласти без средств контрвласти.

Сторона капитала повсеместно отдана на произвол политизированному глобальному клиенту. В каком-то смысле политический потребитель мстит государству. Точно так же как транснациональный капитал ломает власть территориализированных государств политикой «нет», политический потребитель ломает власть транснационального капитала тем, что он покупает не тот, а другой продукт.

Острота оружия не-покупания, однако, притупляется в связи с трудностью организовать не-покупание не-членами (ибо это и есть потребители) на продолжительное время. Это предполагает наличие информационных систем, работу с общественностью, символическую медийную политику, наличие объективной информации и т. д. Кроме того, сопротивление потребителей, намеренный провал на выборах новых князей менеджмента и их мировой политики капитала с помощью не-покупания, выполняющего роль своеобразных бюллетеней для голосования, рушится в тот момент, когда медийная общественность переходит к следующей теме.

Но как раз то, что делает это оружие таким ненадежным, сообщает ему действенную силу, охватывающую все национальные границы и континенты.

Неправительственные организации, возможно, способны оспаривать новые платья, новые источники легитимности у новых королей концернов: ведь экономика порождает глобальные побочные последствия, которые подвергают опасности основы жизни человечества и основы легитимности «автономных» решений капитала.

В этом смысле адвокатские движения глобального гражданского общества суть защитники, творцы и судьи глобальных ценностей и норм. Они создают и обостряют восприятие одновременно повседневных, локальных и глобальных ценностей, раздувая общественные страхи, подогревая возмущение мировой общественности по поводу скандальных нарушений норм, причем на конкретных примерах — будь то экологические скандалы (когда они наезжают на концерны, застигнутые in flagranti2), трагические, потрясающие мировую совесть биографии людей, подвергшихся пыткам. Они атакуют преступников, средствами правдивой информации запуская (в идеальном случае) перед глазами мировой общественности судебное разбирательство, на котором они являются одновременно обвинителями, мировой общественностью (читай: потребителями) и судьями. А затем они могут и должны непосредственно приводить в исполнение свой приговор с безграничной легкостью не-покупания. Но эти контрдвижения и движения сопротивления сталкиваются (помимо названных) еще с двумя проблемами. Во-первых, не существует четко обозначенного врага, против которого можно сорганизовать конфликт. Во-вторых, нет ясного языка конфликта, налицо как бы вавилонское смешение конфликтных языков — экологического, правозащитного, феминистского, религиозного, националистского, профсоюзного, ксенофобского. Иными словами: не существует космополитического языка конфликтов.

Является этот внутренний плюрализм адвокатской контрвласти стратегическим недостатком или преимуществом? Верно скорее всего последнее, поскольку таким путем затрудняется внешняя, централист- ская инструментализация.

Эта «власть общественности» адвокатских движений является специфической, поскольку она публично мобилизует и создает ресурсы легитимации, т. е. порождает производство, распределение и стратегическое использование информации. Но особые властные рамки и ресурсы адвокатских движений заключаются не в использовании информации как таковой, а в подготовке мировой общественности для восприятия информации. Иными словами, целенаправленное стратегическое сочетание информации и легитимации как стратегия работы с мировой общественностью определяет позицию адвокатских движений во властном треугольнике со стратегиями капитала и государства. Власть легитимационного ресурса «информация» измеряется не самой информацией, но упадком легитимности транслегального господства прежде всего мировой экономики и государств. Таким образом, стратегия работы с общественностью, применяемая адвокатскими движениями, с помощью информационных булавочных уколов драматизирует и выводит на сцену скандальное противоречие между максимизацией и делегитимацией транслегального господства.

Эти признаки «власти» транснациональных движений, располагающей только информацией и легитимностью, могут казаться исчезающе малыми по сравнению с экономическими, политиче скими и военными властными средствами других глобальных акторов. И в самом деле: адвокатские движения не используют транслегальное господство; они инструментализируют «только» их противоречия. Так, адвокатские движения не могут практиковать политику свершившихся фактов, принимать коллективные обязательные решения ни в национальном, ни в глобальном пространстве. Они не располагают ни экономической, ни политической властью. Считается даже, что их собственная легитимность всегда под сомнением. Как таковые, они не избираются, не назначаются, но занимают пост самоназначен- ных адвокатов, которые постоянно должны заботиться о легитимности своих информационных действий с помощью самих этих действий и укреплять ее на общественном перекрестном допросе.

Именно это напряжение между самоавторизацией, делегитимацией государственных и мировых экономических акторов, а также самолегитимацией собственной адвокатской практики определяет внутреннюю противоречивость и обусловленные ею границы адвокатских стратегий общественности. Отсюда становится ясно, что власть акторов мировой общественности и стратегий работы с мировой общественностью возникает не из них самих (или, во всяком случае, только частично), но в существенной мере из легитимацион- ного вакуума, в условиях которого к началу Второго модерна принимаются глобальные, «коллективно» обязательные решения. В этом смысле мы хотим запросить адвокатские движения относительно их властного базиса и различить капитал легитимности и три типа стратегий — драматургии риска, демократизации, космополитизации, направленных на создание транснациональной или даже глобальной общественности. 1.