ФУКО О ВЛАСТИ: УЛЬТРАРАДИКАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД

Фуко подходит к этому вопросу оригинальным образом. Во-первых, он довольно неожиданно постулирует глубокую и тесную связь между властью и знанием, рассматривая эти механизмы в их отношении к различным прикладным общественным научным дисциплинам, которые, как он считает, придают им действенность: с его точки зрения, их эффективность в значительной степени проистекает по той причине, что они оказывают формирующее влияние на людей с претензиями на экспертное знание. Во-вторых, его общей целью является обнаружение «микрофизики власти». Объясняя эту идею, он пишет: «Думая о механизмах власти, я думаю, скорее, о ее капиллярных формах, о той точке, в которой власть достигает самих фибр индивидов, затрагивает их тела и внедряется в сами их действия и установки, в их дискурс, в процессы обучения и в повседневную жизнь» (Foucault 1980а: 39). Я согласен с тем, как суммирует понимание «власти» в рамках такого подхода Дэвид Гарланд: «она не мыслиться как принадлежность конкретных классов или индивидов, которые ею „обладают", или как инструмент, которым они могут „воспользоваться" по своей воле». Вместо этого власть отнесена к

различным формам господства и подчинения и асси- метричному балансу сил, имеющему место там и тогда, где и когда существуют социальные отношения. Эти отношения власти, как и общественные отношения, которые ими охватываются, не имеют какого-то простого образца, поскольку, согласно Фуко, общественную жизнь следует мыслить не как то, что происходит в рамках единого всеохватного «общества», но как происходящее в пространстве множества силовых полей, иногда связанных, а иногда не связанных друг с другом. Он всегда фокусирует внимание на том, каким способом организованы эти отношения власти, на формах, которые они принимают, и на техниках, от которых они зависят, а совсем не на группах и индивидах, которые господствуют или над которыми господствуют.

Фуко интересуют «структурные взаимосвязи, институции, стратегии и техники», а не «конкретная политика и те люди, которые в нее вовлечены». В таком понимании

власть—это всепроникающий аспект общественной жизни, и она не ограничивается сферой формальной политики или открытого конфликта. Ее также следу ет мыслить как продуктивную по своим эффектам, а не как репрессивную, поскольку власть формирует действия индивидов и использует их телесные силы в своих целях. В этом смысле власть действует «через» индивидов, а не «против» них и способствует конституированию такого индивида, который в то же время является ее проводником (Garland 1990:138).

Я не собираюсь здесь предлагать еще одно изложение взглядов Фуко на власть (таких более чем достаточно50), но хотел бы оценить, как и насколько его концепция позволяет уточнить и прояснить ответы на вопрос, который нас занимает, а именно: каким образом власть имущие добиваются согласия со стороны тех, над кем они господствуют? Как Фуко отвечает на концептуальный вопрос: в чем состоит власть обладающих властью и как ее понимать? А также на аналитический вопрос: как власть имущие обеспечивают согласие? Ясно, что он понимает власть широко, стремясь выявить ее наименее очевидные и заметные формы. Он пишет: «лишь при условии сокрытия значительной своей части власть вообще может быть переносима» (Фуко 1996: 185). Нэнси Фрезер пишет, что «Фуко дает нам возможность понять власть очень широко и в то же время очень хорошо — как то, что укоренено во множестве „микропрактик", как он называет их, то есть социальных практик, составляющих повседневную жизнь в современных обществах» (Fraser 1989:18). Итак, насколько широко его понимание власти и насколько подробным является его анализ ее механизмов?

У Фуко можно найти несколько подходов к вопросу о том, как следует понимать власть. Однако среди них есть одна ключевая идея, которую можно рассматривать в качестве центральной в его так называемых «генеалогических» работах, с середины 1970-х годов и далее, от исследования наказания до истории сексуальности,—в работах, представляющих собой анализ возникновения современных техник власти в различных сферах общественной жизни. Она в общих чертах обозначена в начале работы «Надзирать и наказывать», где сформулировано первое общее правило, определяющее эту работу:

Не сосредоточиваться при исследовании карательных механизмов единственно на их «репрессивных» воздействиях, на присущих им аспектах «наказания», а рассматривать их с учетом целого ряда их возможных положительных следствий, даже если эти последние на первый взгляд кажутся побочными и второстепенными. А значит, рассматривать наказание как сложную социальную функцию (Фуко 1999: 51)51.

Эта идея — что власть одновременно репрессивна и продуктивна;—затем постоянно постулируется и развивается, но в последующие годы ей придается преувеличенное значение во многих исследованиях, статьях, лекциях и интервью.

В непреувеличенной форме эта идея сводится просто к следующему: чтобы власть была эффективна, те, кто ей подчиняется, должны быть восприимчивы к ее воздействиям52. Репрессия, говорящая «нет», — «негативна»: она запрещает и ограничивает, ставит пределы тому, что агенты делают и чего могут желать. «Производство» — «позитивно»: власть в этом смысле «пронизывает и производит вещи, вызывает удовольствие, формирует знание, производит дискурс» (Foucault 1980а: 119). Точнее, она производит «субъектов», формируя их характер и «нормализуя их», делая их способными и склонными придерживаться Н0РМ здравого смысла, здоровья, сексуального поведения и других нормативов благопристойности. Фуко утверждает, что эти нормы формируют «душу» и «начертываются» на теле; и они поддерживаются посредством наблюдения за разделительной чертой между нормальным и ненормальным, а также посредством постоянного и систематического надзора, который является одновременно интер- и интрасубъек- тивным. Удачное выражение Яна Хэкинга «сочинение людей» (making up people) схватывает самую суть этой идеи со всеми ее фукианскими коннотациями (Hacking 1986). Развитие этой идеи у Фуко распадается на два этапа: работа о надзоре и первый том «Истории сексуальности» — и последующие сочинения, с 1978 года вплоть до его кончины в 1984-м, посвященные тому, что он называет «governmentality» [lagouvernementalite—«прави- тельственность»]: этот неологизм указывает на те способы, посредством которых в современных обществах различные авторитетные инстанции управляют населением, способы, посредством которых индивиды формируют себя самих, и способы, посредством которых эти процессы переплетаются.

Беда в том, что в течение почти всей своей жизни Фуко не переставал облекать эту идею в ницшеанскую риторику, согласно которой власть исключает как свободу, так и истину. Власть, пишет он, «имманентна общественному телу, ибо между ячейками ее сети не существует мест изначальных свобод» (Фуко 2002: 313). В соответствии с этой риторикой, избавление от власти невозможно — ни в определенном контексте, ни поперек разных контекстов; и невозможно выносить суждение относительно различных образов жизни, поскольку каждый навязывает свой собственный

режим истины, свою «генеральную политику» истины; то есть типы дискурса, которые он принимает и заставляет функционировать в качестве истинных, механизмы и примеры, позволяющие различать истинные и ложные утверждения, средства санкционирования каждого дискурса; техники и процедуры, придающие ценность овладению истины; статус тех, кто уполномочен высказываться относительно того, что является истинным (Foucault 1980а: 38).

А потому неудивительно широко распространенное мнение, что достижением Фуко стал подрыв «модели разумного и автономного морального агента». Получается, что этот идеал «следует рассматривать не как свидетельство отсутствия господства, но скорее как самый главный результат господства», ибо «власть вездесуща и не может быть людей, сформированных независимо от ее воздействий». Если Фуко прав, тогда мы должны отвергнуть «эмансипаторский идеал общества, в котором индивиды свободны от негативных воздействий власти», а также общепринятый взгляд, согласно которому власть может опираться на разумное согласие тех, кто ей подчиняется (Hindess 1996:149-158). Если все это так, значит, взгляд Фуко на власть действительно является очень радикальным. Но так ли это?

На первом этапе Фуко рассматривал власть—власть одних над другими — как господство, исследуя способы, с помощью которых «производятся» эти другие, над которыми властвуют. В работе «Надзирать и наказывать» они ограничиваются и приводятся к единообразию — превращаются в «послушные тела» — таким образом, который напоминает два первых, чисто физических, способа осуществления potestas у Спинозы. Как пишет Гарланд:

Под «властью» здесь имеется в виду идея контролирования — или, скорее, «продуцирования» — поведения, либо непосредственно, через применение дисциплинарных мер к нарушителям, либо более опосредованным образом, через сдерживание населения посредством доведения до него соответствующих угроз и примеров. Таким образом, наказание понимается как средство контроля, позволяющее управ лять телами индивидов и через них политическим телом (Garland 1990:162).

Более того, такая власть, по крайней мере в идеале, является неактивной, она использует паноптический надзор, приводящий «заключенного в состояние сознаваемой и постоянной видимости, которая обеспечивает автоматическое функционирование власти», ибо задача в том, чтобы

совершенство власти делало необязательным ее действительное отправление и чтобы архитектурный аппарат паноптикона был машиной, создающей и поддерживающей отношение власти независимо от человека, который ее отправляет (Фуко 1999: 293).

Это картина «рассчитанного манипулирования его [тела] элементами, жестами, поступками». Дисциплина производит

подчиненные и упражняемые тела, «послушные» тела. Дисциплина увеличивает силы тела (с точки зрения экономической полезности) и уменьшает те же силы (с точки зрения политического послушания)... она превращает его [тело] в «способность», «пригодность», которые стремится увеличить, а с другой — меняет направление энергии, могущества (власти), которое может быть ее результатом, и превращает его в отношение неукоснительного подчинения (Фуко 1999: 200-201).

Фуко обобщает это в образе «тюремного» или «дисциплинарного общества» и задается вопросом: «Удивительно ли, что тюрьмы похожи на заводы, школы, казармы и больницы, которые похожи на тюрьмы?» (Фуко 1999: 333). Все это создает односторонний, монолитный образ однонаправленного контроля53. И от сюда сам гуманизм, как отмечает Тэйлор, «представляется своего рода стратагемой нового, набирающего силу способа контроля» (Taylor 1984:157).

диаграмма механизма власти, сведенной к ее идеальной форме; ее действие (если отвлечься от преград, сопротивления и трения) должно быть представлено как чистая архитектурная и оптическая система: по сути дела, паноптикон — форма политической технологии, которая может и должна быть отделена от всякого конкретного применения (Фуко 1999: 299-300).

С появлением «Истории сексуальности» это изображение господства уступает место менее редукционистскому и «физикалистскому», но и в меньшей степени идеально-типическому однонаправленному описанию возникновения «биовласти», в котором развертывание сексуальности становится «великой технологией XIX века» — «жизнеуправляющей властью», которая озабочена тем, чтобы, используя социальную науку и статистику, «нормализировать» контроль и регулировать жизнь и здоровье населения. Здесь, как и в случае с дисциплиной, «производственная» роль власти, «сочиняющей людей», есть просто оборотная сторона ее репрессивной роли, но при этом нам предлагается феноменологически более богатое описание происходящего. Так, мы можем думать, что обретем большую свободу, освободившись от сексуальных запретов, но на самом деле нами управляют образы здоровой, реализованной человеческой жизни. Сексуальная вседозволенность — это иллюзорная свобода, так как мы находимся под контролем

экономической (а также, возможно, и идеологической) эксплуатации эротизма, от средств для загара до порнографических фильмов. Имея в виду именно восстание тела, мы обнаруживаем новый способ властвования, но теперь уже не в форме контроля посредством репрессий, а в форме контроля посредством стимулирования. «Раздевайтесь—но будьте стройными, хорошо выглядящими и загорелыми!» (Foucault 1980а: 57).

И возьмите обряд исповеди, в котором, согласно Фуко, «с момента возникновения христианского покаяния и до наших дней секс был привилегированной материей» (Фуко 1996:160). Как замечает Эми Аллен,

Власть действует в рамках практики исповеди и через нее, чтобы одновременно подчинить индивидов требованию говорить истину о своей сексуальности и позволить им занять позицию сексуальных субъектов (Allen 1999: 36).

Согласно Фуко, исповедь есть «ритуал, который развертывается внутри определенного отношения власти», поскольку

признание не совершается без присутствия, по крайней мере виртуального, партнера, который является не просто собеседником, но инстанцией, требующей признания, навязывающей его и его оценивающей, инстанцией, вмешивающейся, чтобы судить, наказывать, прощать, утешать и примирять; ритуал, где истина удостоверяет свою подлинность благодаря препятствиям и сопротивлениям, которые она должна была преодолеть, дабы себя сформулировать; это, наконец, ритуал, где самый акт высказывания, безотносительно к его внешним последствиям, производит внутренние модификации в том, кто его произносит: этот акт его оправдывает, искупает его вину и его очищает; он облегчает тяжесть его проступков, освобождает его и обещает ему спасение (Фуко 1996:160).

И Фуко пишет о «безмерном труде, к которому Запад приучил поколения, чтобы производить... подчинение людей: я имею в виду конституирование их в качестве „субъектов", причем в двух смыслах этого слова» [фр. sujet—одновременно «субъект» и «подчиненное»— Прим. пер.] (Фуко 1996:159-160).

Это последнее утверждение и связанная с ним игра слов точно выражают главную идею Фуко на первом этапе его исследования власти: субъект «конституируется» через подчинение (assujetissement) власти55. Неудивительно, что это утверждение стало предметом широкого критического обсуждения и причиной обвинений структурализма в приверженности детерминизму. Критики спрашивали: какое место эта картина оставляет для деятельности (agency) субъекта? Разве человеческие агенты не обладают, говоря словами Кенни, двусторонней властью? На этом этапе Фуко давал довольно абстрактный ответ:

Там, где есть власть, есть и сопротивление, и все же, или скорее: именно поэтому сопротивление никогда не находится во внешнем положении по отношению к власти (Фуко 1996:195-196).

Однако, как справедливо отмечает Аллен, это значит просто постулировать концептуальную необходимость сопротивления, которое «внутренне» присуще власти и потому ею порождается:

Он никогда не давал подробного описания сопротивления как эмпирического феномена ни в одной из своих работ, посвященных генеалогическому анализу. Единственные социальные акторы в этих работах— это агенты, над которыми господствуют; совсем не обсуждаются стратегии, которые используют сумасшедшие, преступники, школьники, извращенцы или «истерички», чтобы модифицировать или опротестовать осуществляемую над ними дисциплинарную власть или биовласть (Allen 1999: 54)56.

Как будто отвечая на такого рода критику, Фуко в последующих работах, посвященных правительственно- сти (governmentality), взял более волюнтаристическую ноту. В «Субъекте и власти» о власти говорится, что она «осуществляется только над свободными субъектами и лишь постольку, поскольку они свободны—под этим мы имеем в виду индивидуальных или коллективных субъектов, перед которыми открывается некое поле возможностей, где могут иметь место разнообразные виды руководства, реакций и поведения» (Фуко 2006: 182). Правительственность — это влиятельная фукиан- ская идея со множеством референтов. Во-первых, это «рациональности правления» — стили мышления, воплощенные в практиках управления. Во-вторых, это понимания человека, которые они стремятся внедрить: активный гражданин, потребитель, предприимчивый человек, пациент психиатра и проч. В-третьих, это «тех ники себя», которые индивиды задействуют, преследуя свои интересы и работая с собой, чтобы пробудить добродетельные привычки и сформировать характер. И в-четвертых, это способы, благодаря которым эти элементы переплетаются друг с другом. Таким образом, этот вариант «сочинения людей» предполагает сохранение их свободы и, конечно, осуществление управления через посредство свободы. Говоря о правительственное™ (governmentality), Фуко имеет в виду

множество практик, посредством которых мы можем сформировать, определить, организовать и ин- струментализировать стратегии, которые одни индивиды при их свободе могут использовать по отношению к другим (Фуко 2006: 269). *

Итак, как же нам теперь понимать идею Фуко о власти, «конституирующей» субъекта? Ответ «позднего Фуко» в данном случае поучителен: «субъект складывается активно, через практики самости». Эти практики «не являются тем, что изобретает сам индивид»; это «схемы, которые он находит в своей культуре и которые предлагаются, внушаются и навязываются ему его культурой, его обществом и его социальной группой» (Фуко 2006: 256).

Однако с появлением этого ответа ультрарадикализм взгляда Фуко на власть исчезает. Ибо здесь воспроизводятся некоторые элементарные социологические представления. Индивиды социализированы: они ориентируются на роли и практики, культурно и социально заданные; они их интериоризируют и могут их воспринимать в качестве свободно избранных; хотя их свобода может быть, как любил говорить Дюрк- гейм, плодом регулирования — результатом дисциплины и контроля. Конечно, Фуко воспроизводит эти истины по-своему, считая, что эти практики социализации могли бы быть другими, что они связаны с более масштабными формами управления, что их следует рассматривать как формы «правления», имею щие место вне государства, и что такое «управление» осуществляется работодателями, административными инстанциями, социальными работниками, родителями, школьными учителями, медицинским персоналом и экспертами всех мастей. Эти негосударственные власти предлагают, внушают и навязывают эти роли и практики индивидам —то есть агентам с двусторонней властью, — которые в свою очередь должны интерпретировать выдвигаемые им требования и будут порой сопротивляться им, а порой их отвергать. Но все это означает, что нужны критерии, чтобы решить, когда их власть представляет собой господство, и чтобы вообще различать, какие власть и зависимость являются проявлением господства, а какие таковыми не являются. И неудивительно, что «поздний Фуко» пришел к такому различению и тем самым прошел до конца путем, обозначенным в вышеприведенной концептуальной схеме. Так, он утверждает, что

необходимо отличать отношения власти как стратегические игры между свободами — стратегические игры, способствующие тому, что одни пытаются обусловливать поведение других — и как состояния господства, какие обычно называют властью. А между теми и другими, между играми власти и состояниями господства, вы видите правительственные технологии, наделяя этот термин весьма широким смыслом; это в такой же степени способ, каким люди управляют своей женой и своими детьми, как и способ, каким они управляют каким-нибудь институтом (Фуко 2006: 268)57.

Для Фуко господство теперь имеет место там, где «отношения власти обездвижены таким образом, что они постоянно являются асимметричными, а полоса свободы чрезвычайно суживается». Проблема, как он теперь говорит, состоит в том, чтобы позволить играть «в игры власти с минимальным элементом господства» (Фуко 2006: 258, 267).

Выходит, что первый способ, каким Фуко интерпретирует свою главную идею о власти — что «производительность» власти состоит в социальном конструировании субъектов, благодаря чему управляемые становятся управляемыми — не имеет смысла58. Представление, что те, кто подчиняется власти, ею же и «конституируются», является очевидным преувеличением, характерным для его чисто идеально-типических описаний дисциплинарной власти и биовласти, а вовсе не анализом того, в какой степени различные современные формы власти, им действительно обнаруженные, добились или не смогли добиться согласия со стороны тех, кто им подчиняется. В самом деле, при всех разговорах о «микрофизике», «аналитике» и «механизмах» Фуко занимался генеалогией и интересовался историческими разысканиями, касающимися образования норм (таких, которые определяют безумных, больных, преступников и ненормальных), и он не ставил сво ей задачей анализ таких механизмов с точки зрения колебаний, результатов и эффектов: он просто утвер ждал, что такие эффекты имели место. И все же работы Фуко имели необычайно широкое влияние и вдохнови ли ученых во многих областях и дисциплинах заняться как раз таким анализом — то есть анализировать сфе ры практик, которые он выявил, прикладывая к ним его, так сказать, драматически преувеличенные иде альные типы и в контексте эмпирических исследова ний задаваясь именно таким вопросом: как и в какой степени управляемые становятся управляемыми? Я не думаю, что будет совсем уж неуместно предположить что таким образом сами работы Фуко продемонстри ровали интересный тип власти: власть соблазна. В слу чае Фуко—а в истории человеческой науки существуют и другие случаи59—эта власть оказалась исключитель но благотворной, поскольку породила большое коли чество важных и интересных эмпирических исследо ваний, которые, возможно, составляют то, что Имре Лакатос мог бы назвать удачной и прогрессивной ис следовательской программой. Исходя из этого предпо ложения, я завершу настоящую главу обращением к не которым примерам вдохновленного идеями Фуко ана лиза механизмов власти.