ПРИКЛАДНОЙ ФУКО: ОБЕСПЕЧЕНИЕ ДОБРОВОЛЬНОГО СОГЛАСИЯ

Тот, кто помещен в поле видимости и знает об этом, принимает на себя ответственность за принуждения власти; он допускает их спонтанную игру на самом себе; он впитывает отношение власти, в котором одновременно играет обе роли; он становится началом собственного подчинения (Фуко 1999: 296-297).

Сандра Бартки использует эту идею при анализе одного из аспектов нынешнего подчинения женщин. Она пишет, что именно

/

женщины практикуют эту дисциплину применительно к своему собственному телу и против него... Женщина, которая проверяет свой макияж несколько раз в день, чтобы выяснить, не осыпалась ли пудра и не потекла ли краска с ресниц, которая боится, чтобы ветер или дождь не испортил ее прическу, которая постоянно смотрит, не спустились ли чулки, или которая, чувствуя, что полнеет, следит за всем, что она ест, превращается, так же как и заключенный в Паноптиконе, в надзирающего за собой субъекта, погруженного в неустанное самонаблюдение. Это самонаблюдение является формой подчинения патриархату (Bartky 1990: 80).

Сьюзан Бордо в своей замечательной книге «Невыносимое бремя» цитирует слова Фуко о том, что при наличии самонаблюдения нет

никакой потребности в оружии, в физическом насилии, в материальном принуждении. Просто наблюдающий взгляд. Взгляд, с которым каждый, ощущая, как он тяготеет над ним, придёт в конце концов к тому, что интериоризирует его настолько, что будет наблюдать самого себя, и, таким образом, каждый будет осуществлять подобное наблюдение над самим собой и против самого себя (Фуко 2002: 233).

Хотя женское подчинение часто связано с принуж дением, Бордо считает, что эти идеи проливают свет на политику внешнего вида. Она пишет, что

они были чрезвычайно полезны для моего анализа как современной дисциплины в области диеты и физических упражнений, так и моего понимания нарушений питания — того, что возникает из нормативных женских практик нашей культуры и воспроизводится в них, практик, которые тренируют женское тело в покорности культурным требованиям и в то же время являются инструментами власти и контроля. В рамках фукианского подхода власть и наслаждение не отменяют друг друга. Таким образом, пьянящее чувство власти или ощущение, что «все под контролем», совсем не обязательно являющееся точным отражением социального положения человека, всегда вызывает подозрение, что оно есть продукт отношений власти, форма которых может быть очень разной (Bordo 2003: 27).

Бордо отмечает, что в своих поздних работах Фуко подчеркивал, что «отношения власти никогда не бывают непрерывными, но всегда в большом количестве порождают новые формы культуры и субъективности, новые возможности для трансформации», и что он понял: там, где власть, там и сопротивление. Однако трансформации господствующих форм и институтов могут также происходить и в согласии с доминирующими нормами: так, например,

женщина, проходящая суровый курс тренировок с целью похудания, чтобы соответствовать нынешним стандартам внешнего вида, может обнаружить, что ее новые мышцы придают ей уверенность в себе, что в свою очередь позволяет ей чувствовать себя более сильной на работе. Таким образом, современные отношения власти нестабильны: сопротивление постоянно, а гегемония сомнительна (Bordo 2003: 28).

Или возьмем исследование Жака Донзело, посвященное «надзору над семьями», которое он представляет как анализ того, как

работы Мишеля Фуко способствовали выявлению биополитического измерения, распространения политических технологий, которые затрагивают тело, здоровье, способы выживания и места проживания — все пространство существования в европейских странах с XVIII века и далее (Donzelot 1979: 6).

Анализ Донзело объединяет различные фукианские элементы: экспертное знание, представленное «опекунским комплексом» социальных работников, врачей, филантропов, психиатров, феминисток, пропагандистов контроля за рождаемостью и т.п., проникающее капиллярным способом в общество через школы, больницы, социальные учреждения, поликлиники, ювенальные суды и направленное на «нормализацию» как буржуазных, так и рабочих семей (хотя и разными способами) посредством мониторинга и убеждения. Так,

семейный климат, социальный контекст, в которых определенный ребенок становится «риском», будет тщательно исследован. Каталог этих показаний позволяет охватить все формы неадаптивности и создать второй предохранительный круг. Исходя из стремления снизить число обращений в суд и степень упования на пенитенциарную систему, социальная работа опирается на психиатрическое, социологическое и психоаналитическое знание в надежде предотвратить драму полицейского вмешательства, замещая светскую власть закона протянутой рукой воспитателя.

Донзело рассматривает семью одновременно как «управляемую» и «управляющую» разными способами, которые изменяются при переходе от одного исторического периода к другому. Извне она формируется экономикой, правом, привилегиями и т.д., тогда как внутри родители социализируют детей, матери цивилизуют отцов и т.д. Эти изменяющиеся внутренние от

ношения испытывают воздействие внешних факторов. В конце XIX века реформаторы в сферах медицины и образования, благотворители и филантропы, стремясь улучшить благосостояние детей в семьях, привлекали на свою сторону и поощряли мать/жену в ее отношениях с отцом/мужем; и она, желая добра своим детям и стараясь повысить статус семьи, становилась добровольным союзником, принимая сигналы от экспертов. Таким образом, Донзело развивает тему Фуко о связи между нормализацией индивидов, которые, преследуя свои интересы, сообразуются с социально структурированными нормами, и биополитическим контролем населения, направленным на повышение национальной продуктивности, на заботу о здоровье населения, осуществление контроля за рождаемостью и контроля за преступлениями. Современный «опекунский комплекс» предполагает новую форму власти с более широким охватом и более глубоким проникновением, когда старое уголовное законодательство с его запретами и наказаниями соединяется с новыми экспертными нормами, касающимися здоровья, психологии, гигиены и т.п.: «замена судебного (judicial) воспитательным может быть также интерпретирована как расширение законного, совершенствование его методов, бесконечное разветвления его властных возможностей» (Donzelot 1979: 97, 98). Вся сеть, образуемая семьей, школой, органами здравоохранения, филантропией и ювенальным судом, действует в основном через кооперацию, а не принуждение, осуществляя контроль с большим охватом и с большей легитимностью, но при отсутствии какой-либо единой, всеохватной стратегии или связной системы целей и задач. Однако надзор за семьями различается в зависимости от общественного класса. Семьи, относящиеся к рабочему классу, в большей степени склонны к антиобщественным проявлениям, к выдвижению требований и потому создают больше проблем, требующих внимания извне и принудительного вмешательства; буржуазные семьи, как отмечает Донзело (с фукианской иронией), «свободнее», что проявляется в большем конформизме, самодисциплине и надзоре за собой.

В заключение, я сошлюсь еще на два примера анализа обеспечения добровольного согласия посредством неочевидных механизмов — анализа, вдохновленного работами Фуко. Один — исключительно тщательное исследование (в жанре case study) политики, управления и планирования в датском городе Аалборг (Aalborg) в Северной Ютландии, проведенное Бентом Фливбьергом (Flyvbjerg 1998). Считая, что «сосредоточение на самых заметных аспектах власти... приводит к неполной и пристрастной картине властных отношений», автор исследования подробно рассказывает, как получивший йремию «Aalborg Project», разработанный ради «существенной реструктуризации и демократического улучшения среды в деловой части города, привел... к деградации окружающей среды и социальной деформации». Фливбьерг показывает, как институции, которые «должны были представлять то, что они сами именовали „общественным интересом"... глубоко погрязли в тайном осуществлении власти, защищая особые интересы» (Flyvbjerg 1998:231,225). Изучая вопрос о том, как было принято решение о размещении автовокзала, автор сосредотачивает внимание на «стратегии и тактике власти в их отношении к рациональности», рассматривая власть как «способность содействовать знанию или подавлять его» (Flyvbjerg 1998:36). Давая «насыщенное описание», с точки зрения разных акторов, всего пути, который прошел проект от возникновения и разработки до политического утверждения и реализации, обернувшегося в конце концов «тупиком», Фливбьергу удается продемонстрировать, как облеченные властью акторы60 формулируют проблемы, подают информацию и выстраивают аргументацию и как обладающие меньшей властью или безвластные либо молча соглашаются, либо слабо сопротивляются процессу, который большинству людей ничего хорошего не принес61.

И наконец, рассмотрим аргументы Клариссы Хейвард в пользу «обезличенной власти» (de-facing power)63. Она выступает против того, чтобы мыслить власть в связке со свободой как то, благодаря чему «действие является независимо избранным и/или аутентичным», и за то, чтобы определять власть как «сеть границ, которые вычерчивают для всех область социально возможного» (Hayward 2000: 3-4). Таким образом, она бросает прямой вызов позиции, отстаиваемой в этой книге, и так называемому «спору о власти» вообще и отчасти делает это, предлагая подробное и проницательное этнографическое исследование двух школ в Коннектикуте. Ее книга обнаруживает сильное влияние Фуко64 и одновременно, на мой взгляд, демонстрирует аналитические способности, которые это влияние может пробудить в ходе эмпирической работы, а также завораживающую силу, которую оно может сообщить тем, кто склонен теоретизировать на тему власти (см.: Lukes 2002). В своем исследовании двух школ она фокусирует внимание на «парадигмальной асимметрии в способах, какими институты и практики оформляют педагогическую возможность» (Hayward 2000: 56). Одна школа (North End) обслуживает довольно бедное и в основном черное городское население. Здесь делается «акцент на дисциплине и особенно на послушании авторитету», за учениками «наблюдают и обрушивают на них потоки выговоров и наказаний за нарушение правил, от вполне привычных и незначительных до потенциально серьезных», а учителя сосредотачиваются на том, чтобы привить ученикам знание об «искусстве выживания» и предостеречь от опасностей и соблазнов «улицы». Другая школа (Fair View) обслуживает белую пригородную общину, которую составляют люди, принадлежащие к верхнему уровню среднего класса, менеджеры и профессионалы высшего звена. Здесь, в социально привилегированном окружении, учителя занимаются тем, что можно назвать «поддержкой детей тех, кто, благодаря своему социальному положению, обладает властью в современном американском обществе». Ученики вступают в «активные, порой почти конфронтационные отношения» с администрацией, им позволяется «участвовать в управлении», они «сами определяют свое поведение и с неустанным усердием... формируют свой собственный характер» (Hayward 2000: 67, 98,117,116,134). Автор показывает, как в первой школе внешние ограничения побуждают учителей к жестким, авторитарным практикам, которые, однако, в данном контексте оказываются уместными, поскольку доверие и послушание власти и следование правилам обеспечивают хотя бы кратковременную защиту от вреда, который приносит «улица», тогда как во второй школе результатом является воспроизводство эксклюзивистских социальных и расовых стереотипов и не подлежащего сомнению взгляда на учебный процесс как нечто «освященное» и деполитизирован- ное. Автор склонна отрицать, что учителя этой второй школы обладают властью и что их педагогика является «оказанием поддержки» (empowering). Она не согласна с тем, что власть распределяется среди агентов, но, наоборот, считает, что власть действует безлично, оформляя «область возможного» (р. 118). Поэтому она утверждает, что такая (безликая) власть равно ограничивает учителей обеих школ в том, что касается открывающихся перед ними возможностей и педагогических приемов. Так, она считает, что

во-первых, деполитизированные стандарты поведения и характера, цели обучения и социальные идентичности, которые помогают определить отношения власти в школе Fair View, являются столь же жесткими пределами действия, как и иерархически навязанные и принудительные правила в школе North End. Во-вторых, нарушение этих пределов наказывается в Fair View столь же, если не более строго. И в-третьих, деполитизация основных норм, идентичности и другие ограничения, определяющие педагогические практики в Fair View, воспроизводят и усиливают неравенство как в границах общины, так вне этих границ (Hayward 2000: 9, 67, 98, 117, 116,134).

Однако нормы могут быть как ограничивающими, так и освобождающими. Конечно, с точки зрения Хейвард, в школе Fair View существуют серьезные ограничивающие нормы, но они суть нормы, которые побуждают учеников критиковать правила и противостоять администрации. Сосредотачиваясь лишь на безличных ограничениях, налагаемых и на учителей, и на учеников, автор не видит многих свобод, которые сообщает им их сильная социальная позиция, или, лучше сказать, умалчивает об этом.

Беда в том, что Хейвард связывает эту аккуратную этнографию со своей версией ультрарадикального фу- кианского взгляда на власть, в соответствии с которым отрицается сама возможность различать «свободное действие и действие, определяемое воздействием других» (Hayward 2000:15). Она утверждает, что

любое проведение линии, разделяющей свободное действие от действия, которое отчасти [sic] является результатом осуществления власти, само служит политической функции наделения естественностью, избранностью или истинностью определенной области социального действия (Hayward 2000: 29).

Ибо если признать,

что идентичность сама по себе является продуктом властных отношений, что области действия необходимо ограничены, например процессами аккультурации или формирования идентичности, возникает необходимость отвергнуть такой взгляд на власть, который предполагает возможность различения свободного действия и действия, определяемого воздействием других. Те способы, посредством которых люди действуют — как они ведут себя, думают, чувствуют, воспринимают, рассуждают, что люди ценят, как они определяют себя по отношению к общине, принадлежность к которой они ощущают — все это в значительной степени [sic] является следствием социального действия. Определять в качестве «свободных» данный набор желаний, социальных потребностей, способностей, верований, диспозиций или способов поведения значит a priori исключать из анализа массу способов, посредством которых формируется человеческая свобода (Hayward 2000: 30).

Как видит читатель, эти цитаты демонстрируют неуверенность («отчасти», «в значительной степени») в формулировании ультрарадикального взгляда, согласно которому именно власть «конституирует» «свободного» субъекта. Сопровождающий эти утверждения этнографический материал не требует и не оправдывает такого взгляда, и, как мы видели, даже сам Фуко в конце мудро от него отошел.

Я привел некоторые примеры работ, вдохновленных Фуко (из бесчисленного множества других), имея в виду две цели. Во-первых, чтобы показать, что в них начинают исследоваться едва различимые формы обеспечения добровольного согласия, посредством которых людей вовлекают в более широкие паттерны нормативного контроля, тогда как сами люди часто действу ют как «надзирающие» над собой, считая себя, порой ложно, свободными в своей власти, делающими свой собственный выбор, преследующими свои собственные интересы, рационально воспринимающими аргументы и приходящими к самостоятельным выводам. Во-вторых, чтобы показать, что ни одна из этих работ не подтверждает неумеренные претензии Фуко и столь многих других на то, что его мысль представляет собой ультрарадикальный взгляд на власть, порождающий следствия, якобы требующие отказаться от нашего понимания свободы и рациональности65. Вынуждают ли они нас заключить, что мы все—подчиненные субъекты (subjected subjects), «конституированные» властью, что современный индивид является «эффектом» власти, что власть должна быть «обезличена», что рациональность «зависит от контекста» и «пронизана» властью, что власть не может опираться на разумное согласие, — короче говоря, что после Фуко уже не имеет смысла говорить вместе со Спинозой о самой возможности для людей, будучи более или менее свободными от власти других, жить, как требует их собственная природа и суждение? В следующей главе я буду исходить из того, что это имеет смысл делать, и предложу некоторые соображения, касающиеся этого смысла.