Английский образ мира и механика Ньютона

Тут набор параметров Космоса Англии. Берег, остров в Океане. Человек здесь любовно повернут к твердой мелочи земли, ее исследуя: камни, раковины (геология, как известно, преимущественно в Англии долгое время развивалась: Ч. Лайелль и др.)- И в то же время непрерывно чувствует присутствие Океана, и твердая мелочь эта — на его фоне, в его координатах. Но истины его глубоко — и не для глаз.

В эллинском же и иных космосах истины — на небе и как раз для глаз (теории= «созерцания», идеи=«виды», по-гречески). Здесь же — в Океане и не для глаз: не зрительной способностью до них добираться.

Умер Ньютон от каменной болезни — мальчик-ракушечник, камушки в себя вбиравший...

Интимны у него были отношения и с ветром. Биограф рассказывает: «Он ввел в употребление мёжду школьниками пусканье бумажных летучих змеев и, как говорят, много трудился над определением наилучшей формы их, а также числа и положения точек, к которым нужно привязывать шнурок»2.

Змей бумажный — рукотворное облачко, птица. Так же и у поэтов английских душа забрасывает себя одиноким телом в небо на опыт: «Я блуждал одиноко, как облако» (Вордсворт), или «Жаворонок» Шелли и его «Ода к западному ветру». Ветер, Wind — один из главных деятелей английского космоса. Если в русской мифологии ветер фигурирует как всезнающий («Сказка о мертвой царевне» Пушкина) и спарен со снегом, белизной («Ветер, ветер да белый снег» — Блок), то английский Wind — это прежде всего сила. Сам Ньютон рассказывал, что «в год смерти Кромвеля, в 1658 г., он сделал свой первый опыт по физике, а именно, желая определить силу сильной бури, он измерял, как далеко он может прыгнуть против ветра и по ветру» (2, 53). И позднее мы опять узнаем о его счетах с ветром: он налаживал с ним отношения даже на скамье парламента: «Он только раз решился говорить в парламенте,— именно, позвал сторожа, чтобы затворить окно, в которое дул ветер» (2, 71).

Но ветер есть посредник между небом и землей и преломитель света. Основная идея «Оптики» Ньютона — что «белый свет», это,казалось бы, простое и очевидное, есть якобы такое, а на самом деле составлен из монад семи простых цветов, есть результат сложения спектра разных цветов, равнодействующая их сил,— эта идея очень связана с английским космосом, где редко луч света прореживается чрез облака и туман, но когда это случается, во влажном воздухе мириады призм капельных устраивают ему преломление и спектр. В русском же космосе зимы, напротив, идея белого света есть нечто архетипическое, неразложимое, аксиома. Недаром здесь и мир весь назван «белый свет».

Напряжение мглы, в томлении ожидающей луча,— основная ситуация английского Психо-Космоса, проступает и в признании Ньютона, как он мыслит: «Я постоянно держу в уме предмет моего исследования и терпеливо жду, пока первый проблеск постепенно и мало-помалу не превратится в полный и блестящий свет» (2, 84).

В «Оптике», пытаясь дать объяснение периодичности колец спектра, Ньютон замечает, что материю следует считать весьма «пористой», т. е. состоящей из отдельных крупинок, погруженных в пустое-пространство, подобно тому, как туман состоит из капелек воды, окруженных воздухом3. Материя — как туман, fog и smog — характерно английское сравнение и видение, невозможное, например, в средиземноморской мысли!

Космос Англии есть Небогеан и в нем остров-корабль — selfmade man. «Небогеан» — это мой термин. Он довольно емок. Тут и Небо+ + Океан, воз-дух+вода — как состав стихий; тут и «Бог» — вспомним религиозные искания в английском Логосе, в том числе и у Ньютона; и «Не-Бог» = богоборчество: Люцифер Мильтона, Каин Байрона и т. д. Небогеан — это тот самый Sensorium Dei= «Чувствилище Бога» (термин Ньютона о Пространстве), в котором происходят все события в шекспировской драме Механики Ньютона. Небогеан — это силовое поле, электромагнетизм Гильберта — Фарадея — Максвелла, эфир, к которому так долго была привязана английская физика, что с трудом принимала Эйнштейна.

А в Небогеане — остров — корабль — самосделанный человек. На материке мать-земля, огромная, держит человека в бытии, и ему тут — не усиливаться, а понимать формы, фигуры наличных тел. Когда же человек в Небогеане — собой всю твердь и образует, он должен усиливаться и должен уметь создать искусственно и себя и все: не в веществе, но в воле и энергии может он уравниться с бытием. Отсюда сила важнее формы, массы и движения. Страсть и энергия выражений, динамика отличают героев и действие драм Шекспира от малодвижных и резонирующих драм французского классицизма, иль драм для чтения Гете и Шиллера. Если языком Бхагавадгиты выразиться, то тут, в космосе «тамаса», гуна «раджас» важнее «саттвы»: чтобы преодолеть инерцию — эту врожденную силу материи (так ее определяет Ньютон).

Человеку в космосе невидали регулировка в жизни возможна не световая — идеями-видами эллинского Логоса, но на ощупь — опытноинструментальная. Потому вместо эллинского термина «идея» тут impression Локка — Юма: «впечатыванье» силовое. Потому Англия — страна опыта и техники: тут опыт провозглашен Бэконом как принцип добычи знания, а техницизм и изобретательность англичанина и в русской песне прославлены: «Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину...».

В самом деле, где в двух шагах ничего не видно, какие тут идеи-виды как регуляторы возможны? И Бог тут не Свет эллинского по духу Евангелия от Иоанна, но Сила, невидимо движущая и управляющая векторно, в направлении определенном — наподобие магнита (что англичанин Гильберт в 1600 г. исследовал досконально, а за ним и электромагнетизм Фарадея — Максвелла) или тяготения всемирного Ньютона. И в этом Небогеане двигаться кораблю-человеку можно по силобым линиям поля бытия, компасно-векторно, но регулируясь самостоятельно, руками и ногами, как шатунами-кривошипами: «само-сделанный» тут человек, а не «рожденный» матушкой-природою: тут космос -ургии, а не -гонии.

Кстати, в английской религиозности — явный уклон в сторону Ветхого завета (где Бог -ургиен, есть Творец и сила), а не в сторону Нового завета, где Бог -гониен: есть Отец.

На материнском материке Евразии, где континент-континуум,— тут Логос дедуктивно-растительный: развить древо системы чрез непрерывность и ветвение логических выкладок. Логос в Евразии — Сын: Неба как тверди света и Матери (и)-земли.

В Англии же мысль движется шаг за шагом, цепь за цепью, бульдожьей хваткой, как в «Началах» Ньютона. А Оливер Лодж предлагал даже устройство электромагнитного поля и распространение волн в нем представить наподобие системы зубчатых шестерен. И вдруг — перескок и прыжок в фантастический домысел. Тут спиритизм, теософия (Анни Безант) и Энгельс высмеивал английское «Естествознание в мире духов». Да и Ньютон наш хорош! В «Началах» архиточен и брезглив к домыслам, даже гипотезы отвергает («нон финго!»), а каким еще домыслам предается в своих толкованиях на книгу пророка Даниила и Апокалипсис! И, кстати, как в Механике предмет его — силы, так и здесь — власти и царства — все из сферы мира как воли.

Если «гений — парадоксов друг», то английский Логос парадоксален по преимуществу (напомню парадоксы Рассела, Уайльда и Шоу).

Если на материке — монизм, дуализм, Троичность, то тут — плюрализм и терпимость к сосуществованию многоразного. Если остров Япония — пролог Евразии, то остров Англия — ее эпилог. Все, что на материке возникало, развивалось, превращалось, тут сохраняется, рядом. Британия — консервы Евразии. Ибо то Небогеан все нажитое в себе хранит-содержит, и одно вполне может не противоречить другому.

И это — тоже важнейший в логике момент: в Англии не боятся противоречия, и потому английские мыслители выглядят с континента как непоследовательные, ребячливые, не умеющие до конца свои же предпосылки довести, а оставляющие свои же принципы на полдороге, не додуманными. Тут открывают, а на континенте развивают в стройную теорию. Юм — и Кант, Резерфорд — и Бор. Ньютон открыл математический анализ и пределы, но изящный аппарат предложил Лейбниц, а теорию пределов — Коши...

И, напротив, материковая логистика и схоластика, а и эллинская математика неперевариваема в Англии. Рассказывают, что Ньютон, взяв «Начала» Евклида, «прочитав оглавление этой книги и пробежав до конца... не удостоил ее даже внимательного прочтения: истины, в ней изложенные, показались ему до того простыми и очевидными, что доказательства их как будто сами собою делались ясными»4. Понятно, что тут Ньютону показалось непонятным: зачем столько усилий ума тратится греком на доказательство само собой понятных вещей? Но для эллина, воспитанного на Логосе, надо сначала ему, посреднику, угодить и лишь через него можно общаться с Космосом и Истиной. А Логос= = светов, идеен, не осязаем, а оче-виден. Грек угождает пространству между небом и землей, где разлит свет, и все «в его свете» предстать должно.

Англичанин же живет среди невидали; небо начинается рядом. Тут волглость на месте Логоса. Истина не далеко, а вот она,.тут, сумей схватить и впечатать в ум и сердце. Англичанин мыслит рукой и духовным осязанием впечатления, как слепой, ибо глаза ему здесь не нужны, обманчивы.

Страстный король Лир (этот аналог умно-логосного, разгадавшего загадку Сфинкса, Царя Эдипа в Британии) ослепляется не логикой («саттвой»), а страстностью («раджасом»), гневом, гордыней, сверх- силием своим.

«Математические начала натуральной философии» — это космология по-английски, так же, как «Начала» Евклида — космология эллинская. Суть последней — геометрия: землемерие. Суть первой — механика.

Мцхаиасо — по-гречески —изготовлять, замышлять, изобретать, строить. Главное, что механика — это искусственное орудие освоения бытия.

Здесь ведется подкоп, чтоб свергнуть с трона геометрию, эту царицу естественных наук в эллинстве, и водрузить на ее место механику. Геометрия — это глаз и свет, озирающий землю: взгляд с неба-Урана на землю-Гею. Тут прообраз прямой — луч, а круга и шара — солнце и небосвод. Геометрия — это логос по лучу. И как незначащее полагается низовое ручное дело проведения линий.

Меж тем в Космосе Англии не верный глаз, но верная рука — основа и опора мысли и суждения. Свет здесь влажен и ложен, и начать можно и нужно не сверху (озирание, гео-метрия), но снизу, от человека-тела, от шага-фута его и дюйма (потому, кстати, так трудно расставались англосаксы со своей измерительной системой по конечностям тела как по естественным своим рььчагам-шарнирам, и переходили на материковую десятичную) и далее, воздвигаться в стороны и в небо. Так что если геометрия — наука сверху вниз, то механика — с земли на небо. Самосознание островитянина Земли дает в своей Механике Ньютон.

Возьмем далее трактовку движения. Сравним корабль Галилея, корабль Декарта и ведро Ньютона. Как всем помнится, Галилей брал систему: корабль, отдаленный берег и падения тел на палубе иль трюме: если он движется прямолинейно и равномерно, то ничто нам в опыте не покажет: движете/! ли корабль иль он стоит, а движется берег? По Декарту, движение есть перемена соседства: соседствует борт корабля с этими вот каплями или сменил на другие? То есть, если Галилей в итальянском дискретном космосе атома и пустоты (вспомним Лукреция) не обращает внимания на среду, пространство, но исключает ее (как и в опытах со свободным падением тел в пустоте исключил трение) и рассматривает дистанционно: корабль и берег, минуя море, то Декарт, в континуально-волновом французском космосе непрерывности и близко- действия, исследует движение как сенсуальное касание поверхностей. Так что в рассмотрении движения для него не реальна система: корабль и берег, ибо от борта до берега — мириады движущихся частиц надо принять в расчет. Идея молекулярной механики Лапласа — из той же французской оперы сплошности и близкодействия.

Ныотон же вообще отводит взгляд от всякой внешности: будь то Галилеевы относительно друг друга передвижения на расстоянии (которое — реальность и видно и необманно в средиземноморском лазурном космосе), иль галльские чувственные касания-трения тела об тело, и ставит вопрос о внутреннем усилии: если мышца иль динамометр испытывают усилие, то именно я, данное тело пребывает в абсолютном движении; когда в раскрученном ведре частицы воды в центробежном стремлении наползают на борта (в противоречии с относительным движением ведра и всей массы воды в нем), по силам и их векторам можно заключить о том, что движется в абсолютном смысле, а что — нет.

Если Декарт сводит массу и объем к поверхностям, на ее язык их переводит, то аскетический Ньютон редуцирует материк массы до математической точки ( = самосделанного острова), при которой прозрачнее проступают силы, их векторы, сложения и разложения, параллелограммы и равнодействующие.

Основное понятие Механики Ньютона — сила. А у Декарта — отказ от применения силы в физике: во французском континууме полноты всякое малое действие отзываемо повсюду, и не шевельнуться ни человеку, ни вещи, чтоб через облегающую среду социального рондо не произвести переворота во вселенной (ср. и фатальный детерминизм Гольбаха, и мировой Интеграл Лапласа). Если мы припомним также, что для английских социальных теорий характерно постулирование войны т борьбы в естественном состоянии (Гоббс —«Левиафан»: «Человек человеку — волк» = почти «долг»; иль Адам Смит — теория свободной конкуренции-соперничества; иль Дарвин и Спенсер: борьба за существование), а для французских социальных теорий характерно постулирование: человек рождается добрым и свободным (Руссо — Дидро) от благой Матери природы,— то тут тоже нельзя не подметить некоего национального априоризма в миропониманиях. И в том, что аскетический Ньютон так императивно вводит понятие силы в физику, а откожный француз-эпикуреец Декарт расслабляет ее, растворяет, сращивая и сводя к разного рода движениям, есть некое пристрастие и склонность Психеи местного Космоса: французу желанно представлять- чувствовать себя в покое и гарантии на материнском лоне-ложе природы «Дус Франс» = «сладкой Франции» (тоже не случайный эпитет, так же как для Англии постоянен эпитет: «старая, веселая»— old щеггу England), где можно довериться, расслабиться в неге, забыться от кесарева мира социально-наполеоновских насилий, где ты должен быть постоянно начеку. А островно-туманного, вялокровного англосакса именно необходимо тонизирует в бытии и в его работе по самосделыванию себя (self-made-man) проекция на природу динамической ситуации войны всех против всех, борьбы — спорта (тоже, кстати, английское изобретение) и усилия.

Противостоя кинематической физике романского гения (Галилей, Декарт), Ньютонова волево-динамическая физика силы противостоит, с другой стороны, эллинской физике геометрической, формы и фигуры. «Вся трудность физики,— провозглашает Ньютон в начале «Начал»,— состоит в том, чтобы по явлениям движения распознать силы природы, а затем по этим силам объяснить остальные явления» (5, 3).

Это совсем другая пара понятий, нежели эллино-германские: сущность и явление, идея и видимость, субстанция-подстанция и форма. У них фигуры и формы статические: вглядывайся в них, остановленные, и себя остановя, в созерцании, они и растают, «файномена» (явления, кажимости), и проникнешь в статические идеи, склад Космоса. Эллины по фигурам представляют бытийственные сущности: Шар — «Сфайрос», квадрат — Тетрада, треугольник, крест... Платон в «Тимее» четыре стихии к фигурам приурочил: земля — куб, огонь — тетраэдр, воздух — икосаэдр, вода — октаэдр. Но зримость мало говорит уму и сердцу англосакса, напротив, уводит его от интимного прикосновения к им присущей ипостаси Истины: в силах и движениях. И Ньютон, истинно английский теолог и евангелист, создает способ постигать Бога в силах (а не в формах и видах) — через исследование движений. Кстати, не случайно к математическому анализу на материке подходили от фигуры (проблема нахождения касательной в точке кривой), а в Англии — от нахождения мгновенной скорости и силы...

Показательно последующее восприятие Ньютоновых «Начал» на континенте. Операциональную, -ургийную истинность Ньютоновой системы мира тут попытались трактовать как субстанциональную,— гонийную истинность. Сам Ньютон в письме к нему Бентлея учуял эту возможную приписку ему субстанциональности тяготения и так ответил ему в письме от 25 февраля 1692 г.: «Я хотел бы, чтобы Вы мне не приписывали врожденную гравитацию (innate gravity). Тяготение должно быть причиняемо агентом, действующим постоянно, согласно определенным законам, но судить, является ли этот агент материальным или имматериальным, я оставил разумению моих читателей».

То есть, законы Ньютона положены им так, что они инвариантны относительно материалистических и идеалистических преобразований, что невозможно для континентальцев-материкатов, для которых или — или: служба сыновняя или Матери (и)-земле, или «Отцу»-Небу, Духу.

Ньютон так же решительно отвергает врожденность гравитации в материю, как Локк — врожденность в нас идей, духовный априоризм. А именно априоризм принципиален для континенталов: верующее наделение Материи иль Духа силами и качествами. Тут никуда не деться от дихотомии. А островитянин в Небогеане — андрогинен, мыслит Целым, есть к нему в той же пропорции фаворит и приближенный, в какой тело острова его менее Материка Евразии. И в тенденции Ньютоновой и пределе — вообще массу свести к математической точке, а континуум Декартова протяжения — выпотрошить и создать вакуум, где бы силам играть беспомешно с математическими точками — как с шарами в крокет (тоже, кстати, издевательские над эллинским божественным Сферосом в Англии придумали игрища: шар мяча — в параллелограмм ворот загоняют и биют орудиями разными, пинают: футбол, волейбол, баскетбол, рэгби, гольф.

И несколько слов о языке Ньютона. Академик Крылов, переводчик «Начал», так пишет: «Вообще латынь Ньютона отличается силою выражений: так, тут (в формулировке закона инерции.— Г. Г.) сказано « perse verare » —«упорно пребывать», а не «manere» — «пребывать или оставаться»; когда говорится, что какое-либо тело действием силы отклоняется от прямолинейного пути, то употребляется не просто слово «deviatur» — «отклоняется», a «retrahitur» — «оттягивается»; про силу не говорится просто, что она прикладывается, «applicatur», к телу, а «imprimitur», т. е. «вдавливается» или «втискивается» в тело и т. п.».

Imprimitur — совсем аналогично основному философскому понятию у Локка и Юма: impression — от «пресс», «вдавливать», «впечатывать» — отсюда «пэттерн», что есть «идея» по-английски: не от вида она, а от нажима руки.

«В переводе,— заключает А. Н. Крылов,— принята менее выразительная, но общеупотребительная теперь терминология» (5, 25).

А жаль, ибо перевод с языка на язык — это с Космоса на Космос. И не только на другой, словесный — русский язык, что уже есть целое иное миросозерцание, но и на иное отношение ума к миру, что отличает современного частного специалиста, ученого физика, от тотального мыслителя, теолога Творения, состязающегося умом с Целым бытия, с Богом самим. В языке Ньютона — тот же раджас кипит, воля и страсть, что и у Шекспира.

Январь 1975 г.