НАРОДЫ ИСПАНИИ (ВЗГЛЯД “ИЗНУТРИ”)

Обнаружив, что в случае с каталонцами привычная отечественная картина “этносов-наций”, мягко говоря, не соответствует реальности, и обратившись к остальной части Испании, мы вскоре убедимся, что те особенности “групповой идентичности”, которые связаны с отношением к общности происхождения, исторической судьбы, к характерным чертам культурноязыкового облика, а также с ощущаемыми на этой основе устремлениями и интересами, те особенности, которые так ярко проявили себя на нашем Конгрессе, по большому счету свойственны всему населению страны. Достаточно вспомнить, что в ходе упомянутой послефранкистской административно-территориальной децентрализации Испании границы создаваемых здесь “автономных сообществ” никак не отреагировали на столь очевидные и значимые, казалось бы, линии “этнического” или хотя бы языкового размежевания, зато практически всюду совпали с рубежами все тех же исторических областей: ведь эти границы проводили в строгом соответствии с демократической процедурой, т.е. по воле граждан, для которых “этносов” (хотя бы и под другим названием) в нашем понимании в Испании просто не существует, в отличие от региональных общностей, с одной из которых непременно отождествляет себя всякий житель страны. Неудивительно поэтому, что общее количество автономных образований здесь составило не три (по числу “национальных меньшинств”) и не четыре (если к ним добавить еще и “доминирующую нацию”), а целых семнадцать (да еще два “автономных города” на африканском берегу - Сеута и Мелилья).
Нельзя не обратить внимания и на то, что в испанском контексте термины, привычно используемые в нашей литературе как названия “народов/этносов/наций”, имеют иное смысловое наполнение: “каталонцы”, “галисийцы”, “баски” - это традиционно и прежде всего обитатели одноименных регионов, воспринимаемые здесь практически всегда в одном ряду с “валенсийцами”, “канарцами”, “кастильцами”, “наваррцами” и прочими “областниками”, тогда как “испанцы” - название для жителей страны в целом, независимо от региона, подразумевающее, что всякий “каталонец”, “андалузиец” и т.д. одновременно еще и “испанец”. Напомним, кстати, что язык, известный за пределами страны как “испанский”, в самой Испании обычно обозначают как “кастильский” - на том основании, что все имеющиеся здесь языки в не меньшей мере, чем он, являются “испанскими”... И что на протяжении долгого времени страну называли во множественном числе - не “Испания”, а “Испании”, - подразумевая опять же множественность в единстве.
Можно бесконечно приводить примеры, показывающие, что в испанских условиях объяснения многих явлений и событий настоящего и прошлого в рамках привычной нам “этнической парадигмы” сплошь и рядом не срабатывают, тогда как подход, учитывающий огромное значение здесь регио
нального (областнического) фактора, представляется несравненно более адекватным5. В данном же случае укажем лишь, что в работах многочисленных испанских ученых-гуманитариев концепция четырех народов-этносов (они же - “нации”), один из которых - “доминирующий”, а три других - известные нам “меньшинства”, практически не встречается. Нет ее - и это, может быть, особенно примечательно - и в сборнике “Испанцы глазами антропологов”6, где как раз на интересующую нас тему высказываются наиболее видные исследователи, причем не только из Испании, посвятившие себя этнографическому изучению населения этой страны.
Не лишне, наконец, напомнить и о том, что официальная испанская традиция не знает практики фиксирования “этнической принадлежности” гражданина в официальных документах, удостоверяющих его личность.
Собственно, обо всем этом можно было прочитать и раньше, у разных испанских и других зарубежных авторов, но информация, противоречившая привычной “этнической парадигме”, либо, как уже было сказано, отторгалась сознанием, либо “подверстывалась” под давно усвоенную схему. В таких случаях, видимо, требуется своего рода концептуально-эмоциональная “встряска”, “погружение” в реальность, выстроенную по иным принципам, нежели привычные, чтобы понять, что ориентироваться в этой новой для наблюдателя реальности невозможно, пользуясь прежним подходом. По правде говоря, автор данной статьи только потому и позволил себе предложить читателю столь подробное описание в общем-то частного эпизода с Конгрессом каталанского языка, что хотел хоть в какой-то степени воспроизвести, сымитировать означенное “погружение”, своего рода интенсивное “включенное наблюдение”, поскольку успел многократно убедиться (в том числе и на собственном примере), сколь трудно поколебать представления, давно уже ставшие составной частью мировоззрения наших соотечественников. Опыт показывает, что сплошь и рядом “концептуальная ангажированность” в гораздо большей степени, нежели простой недостаток информации, мешает восприятию аргументов собеседника/оппонента, тому, чтобы хотя бы попытаться посмотреть на спорный объект его глазами.
Кстати, упомянутая выше история с советскими дипломатами, предупредившими своих соотечественников из числа участников Конгресса о возможности неожиданной для них реакции на их выступления, полностью подтвердила наблюдение одного из американских испанистов, этнографа- “полевика”: всякий работающий здесь иностранец со временем усваивает местные взгляды на то, что означает понятие “другой”, т.е. усваивает те критерии, по которым сами испанцы подразделяют друг друга7.
В отношении неосознаваемой “зацикленности” на собственном опыте мы, конечно же, не отличаемся ни от кого из наших соседей по планете. Сошлемся хотя бы на курьезный - и потому, может быть, особенно показательный - пример описанных выдающимся британским социальным антропологом Б. Малиновским туземцев-островитян Тробрианского архипелага (Северо-Западная Меланезия). Их общество традиционно подразделялось на четыре тотемических клана; принадлежность к какому-либо одному из них была обязательной для каждого местного жителя и не менялась с рождения и до смерти; это клановое деление было настолько значимо для них, настолько пронизывало и организовывало всю их внутреннюю жизнь, что
никто из них не допускал и мысли о том, что в каком-нибудь другом обществе, у другого народа внутренняя организация может строиться на каких-то иных принципах и там может не быть столь привычных тробрианцам и столь важных для них четырех тотемических кланов. Поэтому каждого из приезжих, в том числе и из Европы, по тем или иным причинам оказавшихся на их родном архипелаге, они непременно спрашивали, к какому из упомянутых выше кланов тот принадлежит, и просто отказывались понимать и принимать ответ, что, мол, ни к какому. Своих соседей с близлежащих островов они, даже не спрашивая, также трактовали в рамках своей схемы, которую мыслили как универсальную: независимо от особенностей реальной социальной структуры каждого из знакомых им обществ тробрианцы, по известным только им признакам, всегда воспринимали и описывали с точки зрения все тех же четырех кланов, - что бы на этот счет ни думали и что бы ни говорили сами о себе их соседи8.
Собственно, проблема, о которой идет речь в данном случае, не нова, она достаточно давно уже осознана и сформулирована как в отечественной, так и в зарубежной науке, в том числе и специалистами по этнологии Испании. Как пишет один из них, Джеймс Фернандес Мак-Клинток, “мы не можем слышать все голоса, раздающиеся с исследуемого поля, но всегда отбираем некоторые из них, которые превращаем в основу для своей интерпретации”; в этой связи важно понять, почему мы одни голоса слышим, а другие - нет, и для этого следует принимать во внимание ту социально-культурную среду, к которой принадлежит сам исследователь9. Его коллега Стэнли Брандес сетует на неосознанное стремление ученых-обществоведов “подогнать под ответ” добываемую ими информацию о жизни изучаемого населения согласно тому набору представлений, который стал неотъемлемой частью мировоззрения исследователя еще на его собственной родине, откуда он явился изучать свой “объект”; неизбежным следствием такого подхода оказывается “конструирование изучаемой реальности”10.
А вот голос российского ученого: “В современной этнологии процесс этнографического описания рассматривается как диалог, взаимодействие двух культур - субъекта и объекта исследования. Соответственно, появляющийся в результате этого описания текст может служить источником для изучения обеих сторон...”, а материалы путевых записок “содержат информацию как об описываемых народах, так и о самих путешественниках”, и т.д.11
Ко всем этим совершенно резонным и имеющим непосредственное отношение к нашей теме суждениям остается лишь добавить, что, как выясняется, осознание проблемы далеко не всегда означает ее практическое решение в каждом конкретном случае.
Судя по всему, в отечественном (советском/российском) общественном сознании в роли тробрианских тотемических кланов оказались наши “наро- ды”/“этносы”/“нации”, а то огромное место в жизни личности и общества, в политике и государственном устройстве, которое они исторически заняли в нашей стране, было осознано как универсальное, свойственное всему человечеству. Соответственно, наши сограждане давно уже не сомневаются, что всякий житель Земли непременно принадлежит к какой-нибудь “этнической общности”. И, в частности, “образ Испании” в представлениях на
ших соотечественников очевидно является результатом экстраполяции на эту страну опыта нашей родины, результатом невольного “конструирования” и “этнической ситуации”, и “национального вопроса” здесь по тем критериям, которые оказались практически и теоретически значимыми для нас, но совсем не обязательно для самих жителей Испании и испанского государства.
Таким образом, здесь перед нами своеобразное явление, которое, пользуясь современным расхожим выражением, можно было бы обозначить как “виртуальное”: народы-этносы, они же этнонации, “национальные меньшинства” или же, напротив, “доминирующее национальное большинство” и т.д. со своими конкретными названиями, своим характерным обликом, историей и современным положением, которые существуют в представлениях жителей одной (в данном случае нашей) страны о населении другой страны (в данном случае Испании), при том, что само воспринимаемое таким образом население видит себя совершенно иначе, и ни в его мировоззрении, ни в самосознании, ни в практических действиях сколько-нибудь ощутимого присутствия вышеуказанных народов-этносов не обнаруживается.

Такие “виртуальные” общности, которых на самом деле нет, можно было бы назвать “воображенными” (“воображаемыми”) нациями, если бы этот термин не был уже закреплен Б. Андерсоном за понятием несколько иного содержания; в нашем же случае речь по сути идет о “приписываемых” нациях, т.е. об образах, о том, что внешние наблюдатели, находящиеся в плену собственного, “домашнего” опыта, невольно (это следует особо подчеркнуть) приписывают обитателям иных стран привычные для себя, но не для них, черты мировоззрения и особенности общественно-культурной организации. А в связи с “виртуальными” нациями можно говорить и о столь же “виртуальном” национализме, опять же “приписываемом” извне; в качестве его проявлений обычно трактуются события (войны, восстания, общественные движения, декларации и пр.) совершенно иной природы.
Здесь уместна, быть может, аналогия с картиной, т.е. с живописным полотном. Так случилось, что, фигурально говоря, на той картине, по которой отечественный наблюдатель (не только он, кстати!) издавна знакомится с “национальным вопросом” в Испании, с тем, какие там проживают народы, как они взаимодействуют между собой, как выглядят и т.д., отечественными же художниками с самыми лучшими намерениями сверху нанесено изображение, призванное уточнить содержание картины, сделать его более понятным местному зрителю, более соответствующим тому, что и зритель, и сами художники привыкли видеть у себя дома. Очевидно, что при всей привлекательности того, что получилось, узнать, что же на самом деле нарисовано на полотне, можно лишь при условии, если снять упомянутый “верхний слой”.
В этом случае истинными действующими лицами внутрииспанской жизни в тех ее аспектах, которые связаны с культурно-языковым многообразием населения страны и особенностями его исторического развития, предстают, по первому впечатлению, региональные (областные) общности. Тем более, что и испанские ученые, которые, как уже было сказано, не видят на своей родине приписываемых ей у нас четырех народов-этносов, задаваясь вопросом о народах, составляющих население Испании, или же просто пере
числяя эти народы, практически всегда говорят именно о региональных общностях.
Но не следует думать, что эти “народы-землячества” представляют собою какую-то ипостась “народов-этносов”; нет, это группирование - совсем иного рода и основано на иных принципах, главный из которых - особая, доминирующая роль той земли, территории, на которой проживает человек, для его самоидентификации, включая и отношения с другими людьми; как правило, ей так или иначе подчиняются все те критерии, которые мы привыкли рассматривать как определяющие при отнесении человека к какой- либо “этнической общности” и которые в данном контексте чаще всего оказываются второстепенными.
Прежде всего региональное самосознание - совсем не нечто жестко заданное, как в случае с этнической принадлежностью, и не так уж редко происходит его смена, если человек, переехавший в другую область и обосновавшийся там, с какого-то момента начинает чувствовать себя более связанным со своей новой “малой родиной”, нежели с той, в которой родился, и всем своим поведением подтверждает это в глазах своих новых земляков. Более того, он может начать со временем совершенно искренне попрекать каких-нибудь очередных приезжих, хотя бы и из его собственных родных мест, тем, что они, дескать, “приехали есть наш хлеб!” (“наш”, т.е. заработанный упорным трудом того “областного” народа, неотъемлемой составной частью которого он себя ныне ощущает). Но даже если рассматривать такие эпизоды как своего рода крайность, общеизвестно, что внутрииспан- ские переселенцы в любом случае буквально разрываются - и в испытываемых ими чувствах, и в своем самосознании - между регионом рождения и регионом проживания12. Насколько можно судить, первая из этих связей (по рождению) в целом превалирует в народном сознании (и, соответственно, в самосознании индивидов), однако никакого общего правила на этот счет не существует, равно как не существует и общепризнанного набора качеств, которыми нужно обладать, чтобы считаться полноценным представителем данного народа (областной общности). Вот, к примеру, сколь по-разному выглядит главное свойство, определяющее истинного каталонца, с точки зрения разных жителей этого региона: “родиться в Каталонии”, “чувствовать себя каталонцем”, “говорить по-каталански”, “уважать Каталонию и все, что с ней связано”, “жить и работать в Каталонии”, “усвоить обычаи Каталонии”, “хотя бы не говорить плохо о Каталонии”13. Вместе с тем дети мигрантов, родившиеся или живущие здесь с малых лет, практически всегда ощущаются окружающими как “свои”.
Затем, “областная идентичность”, как мы, собственно, уже могли убедиться на примере событий вокруг Конгресса каталанского языка, повсеместно оказывается более влиятельной, нежели языковая, за которой стоит, как мы бы сказали, “общность по этническому происхождению”. Галисий- скоязычные жители деревни, расположенной у самой границы (и ведь это не государственная, а внутренняя граница!) с Галисией, но на территории Астурии, не считаются окружающими и сами себя не считают галисийцами, а идентифицируются как астурийцы, говорящие на галисийском языке. То же самое мы встретим у каталаноязычных жителей Арагона, у баскоязычных наваррцев и во множестве иных подобных случаев.

Кастильский тип

Соответственно, языковые, культурные и прочие особенности в пределах каждого региона (в Испании целый ряд исторических областей, в каждой из которых отдельные совокупности населения изначально говорят на разных языках или диалектах) воспринимаются как своего рода “коллективное достояние” всего народа данного региона, как его естественные свойства и одновременно как его неповторимая специфика в сравнении с народами других исторических областей. На первом месте стоит проживание в данном регионе, точнее, укорененность в нем (которая может пониматься и оцениваться по-разному). Можно сказать, что перед “земляческими связями” отступают связи по изначально общей культуре, включая язык, и “этническому происхождению”, которые просто не принимаются во внимание.
Но это далеко не все. Очень важно, что принадлежность к той или иной региональной, областной общности - лишь один из нескольких уровней “идентичности” для каждого человека, значимый прежде всего в контексте отношений между разными регионами (что мы и наблюдали на Конгрессе) или же между регионом и страной в целом. В иных обстоятельствах, если, так сказать, двигаться “вверх” по этой условной шкале, на первый план вый
дет все сообщество сограждан, и тогда человек ощутит себя “испанцем” (это чаще всего происходит при контактах или сопоставлении с жителями других стран), а если последовательно “вниз” - членом сообщества жителей его родной провинции14, затем - его родной комарки (небольшого района) или родного острова, далее - родного города, селения, прихода или квартала. Важно, что почти во всех случаях используется слово “народ”, которое подразумевает не простую статистическую совокупность людей, не связанных ничем, кроме совместного проживания, но именно народ, т.е. своего рода социальный субъект, со своими неповторимыми особенностями, включая языковые и культурные, которые более или менее четко осознаются, поддерживаются и культивируются; со своими механизмами внутренней интеграции и со своими интересами, в том числе и политическими, примеров отстаивания которых, зачастую с оружием в руках, немало в испанской истории и в испанской литературе.
Всякий, кто изучал испанский язык, знает, что в нем одно и то же слово (pueblo/пуэбло) означает и “народ”, и “селение” (то же самое имеет место и в каталанском, где есть аналогичный термин - poble/побле). Такое совпадение отнюдь неслучайно. В Испании, по крайней мере на протяжении нескольких последних столетий, отмечается своеобразное слияние представления о территории с представлением о проживающем на ней населении, таким образом, что культурно-языковые особенности жителей той или иной области воспринимаются как свойства самой этой области, и наоборот. Отсюда - привычное употребление вместо названия какой-либо областной общности названия самой этой области (“кастильцы, мурсийцы, Валенсия, Эстремадура, андалузийцы и др.”). Когда же речь заходит о том, чтобы житель того или иного региона объяснил, в чем заключается своеобразие сообщества его земляков или самого этого региона в сравнении с другими, ответ практически всегда состоит из перечисления климатических и природных особенностей в причудливом смешении с фольклорными, языковыми, психологическими и проч. В этом смысле трактуется и вопрос о местном языке: он воспринимается прежде всего как принадлежность, свойство, самобытная черта данной территории. Совершенно типично в этом отношении высказывание видного деятеля культуры Бадиа-и-Маргарита: “Языковая интеграция - это та дань, которую должен заплатить всякий мигрант той земле, которая его принимает”15.
Таким образом, очевидно, что картина, открывшаяся нам в случае с Испанией, имеет очень мало общего с той “этноструктурой”, описание которой мы читаем в отечественных справочниках с информацией об этой стране. Здесь, на месте, перед нами предстает качественно иной вариант осмысления и “освоения” обществом существующих в его рамках культурно-языковых различий, нежели тот, к которому мы привыкли у себя дома и который долгое время считали не только естественным, но и единственно возможным. Эта характерная для Испании “манера мыслить” и “представлять себе мир... в территориальных терминах”, в которой некоторые ученые видят основу общеиспанского мировоззрения и согласно которой каждой территории неотъемлемо присущи определенные культурные особенности, иные, нежели культурные особенности соседних и тем более отдаленных территорий16, конечно же, весьма интересна сама по себе. Но, пожалуй, не менее
любопытно ее взаимодействие с время от времени дающими здесь о себе знать тенденциями принципиально иного содержания, в частности с теми, которые как раз хорошо знакомы нам по собственному опыту и которые можно было бы охарактеризовать как “этнические”.

<< | >>

↑

Источник: В.А. Тишков, В.А. Шнирельман. Национализм в мировой истории. 2007

Еще по теме НАРОДЫ ИСПАНИИ (ВЗГЛЯД “ИЗНУТРИ”):

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики -