Глава III. Кризис традиционных ценностных ориентаций, «неудовлетворенный» индивидуализм и социальные заболевания личности

Констатируя привязанность многих американцев к традиционному типу индивидуалистического сознания,

Ч. Рейч говорил о характерном для Америки второй половины XX в. «отставании» индивидуального сознания от динамики истории, об «утрате его связи с реальностью». Он писал: «Сегодня значительная часть американского народа обладает сознанием, которое соответствовало обществу XIX в., обществу маленьких городков, личных отношений и индивидуального экономического предпринимательства»36. В этой же связи М. Ма- коби отмечал: «Мы, американцы, по-прежнему любим думать о себе как о независимых людях, чья судьба зависит только от нас самих, думать в индивидуалистических и в какой-то мере анархистских понятиях. По сравнению с Европой эти характерные тенденции по- прежнему существуют в американском характере, но они опираются на способы труда, которые почти полностью исчезли»37.

Живучести и распространенности привычек и традиций индивидуалистического сознания в значительной мере способствует существующая в Америке система воспитания личности. Организации, входящие в эту систему, постоянно воспроизводят и всеми способами распространяют идею о возможности для каждого рядового американца на практике реализовать идеал успеха в его традиционно-индивидуалистическом толковании.

Р. Мертон, характеризуя эту активность средств воспитания, писал: «Пропаганда доктрины успеха ведется с церковной кафедры, в печати, в литературе, в кино, в процессе образования и неофициального воспитания»38. Он подчеркивал, что в США главным направлением в системе буржуазного воспитания является укоренение в каждом американце, независимо от его положения в обществе, честолюбия, понимаемого в традиционно-индивидуалистическом смысле, превращение его в «типично американскую» черту характера. «Американцы со всех сторон подвергаются бомбардировке идеями, которые утверждают — и не только в качестве права, но и в качестве долга человека — стремление к этой цели (личному успеху. — Ю. 3.)»39.

Р. Мертон приводил яркий пример использования традиционных символов успеха. Он писал, что Фрэнк К. Бэлл, американский король фруктовых консервов, «приехал из Буффало в Мюнси в товарном вагоне с лошадью своего брата, обуреваемый целью основать маленькое дело, которое впоследствии должно было превратиться в самое крупное предприятие этого рода в стране». Р. Мертон констатирует, что «смысл этого символа в поучении: каковы бы ни были сегодняшние действительные результаты ваших стремлений, будущее полно обещаний, ибо рядовой человек еще может стать королем»40.

В свое время шведский социолог Г Мюрдаль в широко известной книге «Американская дилемма» дал яркую характеристику сложившейся к середине XX в. в США идейно-политической ситуации с точки зрения глубокого противоречия между сегодняшней реальностью и традиционно-индивидуалистическими идеалами, которые до сих пор обозначаются как «американское кредо». Он писал: «Школа обучает им (этим идеалам.— Ю. 3.), церковь проповедует их... они, как правило, находят место во всех официальных устных и письменных обращениях государственных и политических деятелен к американскому обществу, причем они выражены в самой высокопарной и возвышенной форме, которую так любят американцы, несмотря на их трезвый и прозаический прагматизм. В результате «американское кредо» оказалось настолько глубоко внедренным в культуру, что, несмотря на явную невозможность воплотить идеалы в реальную действительность, где-то в глубине души американцы все же верят, что эти великие принципы как-то должны сработать. Таким образом, «американское кредо» затушевывает подлинные проблемы Америки: американцы предпочитают верить больше в краснобайство, чем в реальную действительность»41.

Но жизнь все-таки заставляет десятки миллионов американцев постоянно сталкиваться с конфликтом традиционных индивидуалистических идеалов и реальностью современной Америки. В семье, школе, в кинозале, с экрана телевизора американец постоянно слышит о «равных правах каждого на успех», о «героях, сделавших себя» и добившихся успеха. В его сознании легенды и обещания «американской мечты об успехе» нередко оставляют глубокий след. Но когда он вступает в мир реальной жизни — а она сегодня для подавляющего большинства означает наемный труд в системе корпораций-гигантов и подобных им организаций, рутину бюрократизированных связей, — он непосредственно сталкивается с указанным выше конфликтом.

Как мы отмечали, процесс углубления и обострения данного конфликта может проходить разные стадии и вызывать различные идейно-психологические состояния личности, нередко противоречивые и болезненные для нее. Углубление и обострение этого конфликта у некоторой части людей ведет не к ослаблению, угасанию, исчезновению старых ценностных установок и стремлений, а, наоборот, к их временному и относительному усилению.

Эта особенность духовной жизни личности давно замечена и описана в художественной литературе, в исследованиях, осуществленных в разных областях знания (в психологии, социальной психологии, социологии, философии и истории). Здесь находит проявление один из механизмов психологической защиты. Личность, непосредственно встречаясь со все большими трудностями в практической реализации своих ценностных установок и стремлений, может делать попытки мобилизовать дополнительные внутренние силы, может проявлять больше энергии и упорства в достижении того, что для нее желательно и дорого. При уменьшении шансов на реализацию тех или иных целей они, становясь все более труднодостижимыми на практике, могут какое-то время казаться личности еще более привлекательными. Может иметь место идеализация и романтизация этих целей, как и личностных качеств, которые прежде являлись одним из условий их достижения. Наконец, могут идеализироваться существовавшие ранее условия, при которых достижение данных целей было или казалось более осуществимым.

Что же означает усиление идейно-психологической привязанности рядовых американцев к традиционным ценностям, склонность к их романтизации и идеализации, настойчивое, упрямое стремление воплотить их в принципы личной жизни и деятельности? В конечном счете неминуемое болезненное столкновение сознания с реальностью, личных стремлений и ожидании с решительно противоречащей им действительностью. В результате появляется особая разновидность личности, которая испытывает наиболее глубокое чувство неудовлетворенности, в наиболее четком и концентрированном виде демонстрирует несчастное сознание. Формы такого сознания и сопутствующих ему мучительных переживаний личности весьма различны. Это в значительной мере обусловливается характером внутренних противоречий, возникающих сегодня в системе ценностей традиционного индивидуализма.

Дело в том, что традиционная система ценностной ориентации, приходя в конфликт с противоречащей ей реальностью, одновременно предлагает личности различные способы интерпретации, а значит, и переживания этого конфликта. Например, некоторые характерные болезненные состояния личности можно понять, лишь приняв во внимание ту роль, которую в ее сознании играет традиционно-индивидуалистическая идеология, согласно которой человек, не могущий реализовать свою ориентацию на свободу, независимость, предпринимательский успех, должен винить в этом лишь самого себя. Принявшие эту ориентацию люди ощущают себя неудачниками, страдают от сознания собственной неполноценности. Подчеркивая типичность этой ситуации в США, Л. Ченовез отмечал, что и в современной Америке в случае неудачи при реализации поставленных целей человек, принимающий традиционную идеологию, проникается мыслью, что он зря потратил свою жизнь; его обуревает сознание жизненной катастрофы в соединении с чувством «собственной вины»42.

Эти болезненные, разрушительные для личности чувства и психические состояния типичны не только для взрослых американцев, но и для детей, которые аналогичным образом, а нередко еще более интенсивно переживают «неуспех» и «жизненную неудачу» своих родителей, своих семей. М. Мид, всемирно известный психолог и антрополог, в результате многолетних исследований подростков в США пришла к выводу: «Стыд, пожалуй, сильнее всего ощущается в связи с неудачей... родителей, которые не преуспели. Это достаточно тяжело, если они не сумели подняться вверх по социальной лестнице, но совсем невыносимо, если они начали опускаться по этой лестнице все ниже и ниже. Жизненная неудача осуждается нами как непростительный грех. Осуждение этого греха у нас сильнее, чем осуждение нарушения десяти заповедей»43. Вполне естественно, что столь болезненные чувства нередко способствуют возникновению тяжелых душевных травм и нервных расстройств. Известный специалист по душевным заболеваниям, осуществивший еще в 50-х годах наиболее крупные исследования в этой области, Дж. Клаузен пришел к выводу, что нервные расстройства в США тесно связаны с отсутствием у человека возможности занять то общественное положение, к которому он стремился, т. е. «с сознанием неудачи в борьбе за успех» 44.

Это наблюдение особенно важно, если иметь в виду широкую распространенность и рост в США душевных заболеваний и нервных расстройств. Согласно данным, полученным еще в 60-х годах Дж. Клаузеном, в США в специальных госпиталях для душевнобольных лежали свыше 600 тыс. пациентов. Кроме того, в общих госпиталях находилось еще 200 тыс. душевнобольных. Приблизительно половина всех больничных коек была занята душевнобольными. По подсчетам экспертов, каждый двенадцатый житель США проводит какое-то время в клинике для душевнобольных. При этом Дж. Клаузен отмечал, что статистически учитываются лишь тяжелые формы душевных заболеваний; число же людей, страдающих более легкими формами нервных расстройств, во много раз больше45.

Многие американские исследователи обнаружили коррелятивную связь описываемых болезненных чувств и состояний личности с ростом алкоголизма и наркомании в США. Эта связь была четко выявлена уже в 50-х годах, когда Р. Клоувард и Л. Оулин, осуществившие наиболее репрезентативное исследование духовного мира американских подростков, ставших алкоголиками и наркоманами, пришли к выводу, что для этих подростков характерны «чувства вины, стыда, потери самоуважения», возникшие из-за осознания того, что их семьи — семьи «неудачников»46. Ф. Гобл считает, что кривая роста алкоголизма среди подростков в последние годы «взмывает вверх как ракета» (Sky-rocketing). Он приводит данные одного обследования, согласно которым в 1973 г. 72% подростков в седьмом классе начали употреблять алкоголь (в сравнении с 52% в 1969 г.) ,3.

Еще более остро стоит в США проблема наркомании. Влиятельный американский журнал «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт» в 1976 г. отмечал, что в США имеется 100 тыс. наркоманов, в той или иной форме подвергающихся лечению (число наркоманов, не ставших объектом лечения, значительно больше). В специальном послании президента Форда конгрессу США указывалось, что более 5 тыс. американцев каждый год умирают от злоупотребления наркотиками 47. Наркомания очень широко распространяется среди молодежи. Ф. Гобл пишет: «Наше исследование показало, что кризис, порождаемый употреблением наркотиков в наших школах, в большой мере превысил наши самые мрачные ожидания... Он заражает нашу молодежь, отравляет атмосферу в наших школах и оставляет на своем пути разрушения» 48.

Связь таких явлений, как алкоголизм и наркомания, с конфликтом ожиданий и реальности весьма существенна. Осознавая, что успех в его традиционно американском понимании недостижим, индивид испытывает горькое чувство разочарования в самом себе (в своей семье, в родителях). Возникает искушение потопить это чувство в вине, забыться любыми средствами, в том числе и при помощи наркотиков.

Иногда такие чувства и психологические состояния в сочетании с настроениями отчаяния и безысходности могут привести и к самоубийству. В США ежегодно совершается примерно 25 тыс. самоубийств. Американский психолог X. Хендин обращает внимание на то, что число самоубийств среди молодежи «последовательно и угрожающе росло в течение последних 20 лет». В возрастной группе от 15 до 24 лет самоубийством кончает жизнь 4 тыс. человек ежегодно (с 1954 по 1973 г. число самоубийств в этой группе выросло более чем в 250 раз) 49.

Рост душевных заболеваний, алкоголизма, наркомании, самоубийств связан в США с очень сложной и широкой совокупностью причин, тенденций и противоречий в жизни общества и отдельного человека. Но в ряду этих причин, тенденций и противоречий немалую роль играют болезненные чувства и разрушительные для личности переживания, возникающие в результате углубления конфликта между традиционными индивидуалистическими ориентациями и социальной реальностью современной Америки. Поскольку вызываемые этим конфликтом чувства неудовлетворенности направляются личностью против себя самой, выражаясь в болезненном ощущении своей неполноценности и стыда, постольку речь идет об ннтровертированном сознании, о страдающей личности.

Но глубоко неудовлетворенное и вместе с тем упрямое в своих ожиданиях и стремлениях инвидуали- стическое сознание может проявляться и нередко проявляется в другой, внешне противоположной форме. Неудовлетворенность направляется личностью не на себя, не вовнутрь себя, а вовне, в частности на других людей. В этом случае возникает как бы экстравертированное и вместе с тем упрямое индивидуалистическое сознание. Горечь от сознания собственной жизненной неудачи в соединении с чувством бессилия, связанным с невозможностью добиться успеха в его традиционном понимании, часто служит источником глубокой эмоциональной озлобленности человека против других людей.

Надо подчеркнуть, что речь идет часто об особой, слепой озлобленности: ведь индивидуализм как идеология, как способ мировосприятия скрывает от человека глубинные объективные социальные зависимости, которые влияют на реальные судьбы данной личности, способствуют или препятствуют реализации ее жизненных устремлений и ожиданий. Индивидуализм как идеология и мировоззрение мешает человеку понять, что современный капитализм ставит десятки миллионов людей в такие условия, при которых у них уже нет сколько-нибудь реальных шансов на достижение целей, задаваемых традиционной моделью успеха.

Упрямый, неудовлетворенный и озлобленный индивидуалист обнаруживает под влиянием все той же традиции тенденцию искать источник своей неудовлетворенности прежде всего в сфере личностных отношений с другими людьми. Последние рассматриваются им сквозь призму ожесточенной конкурентной борьбы, в ходе которой люди выступают как действительные или потенциальные соперники в «крысиных бегах», т. е. в борьбе за символы успеха. Если «люди-соперники» оказываются побежденными, они становятся объектом презрения; если они тебя опережают, то превращаются в объект зависти, причем чувство зависти нередко сосуществует с чувством страха и даже ненависти.

Д. Белл, характеризуя типичную для США ситуацию «психологической конкуренции, направленной на достижение статуса», пишет: «Можно сказать, что буржуазное общество есть институционализация зависти»50. Страх, по мнению многих авторитетных психологов, также является одним из доминирующих чувств человека в со* временной Америке. Так, К. Хорни в признанной в США «классической» работе «Невротическая личность нашего времени» пришла к выводу, что вследствие «высокой степени индивидуалистических стремлений, порожденных конкуренцией, отношения между личностями проникнуты напряженностью и сознанием того, что безопасность отсутствует». Она отметила, что страх перед проявлениями агрессивности в характере человека в условиях конкурентной борьбы «объясняет то невротическое беспокойство, которое сегодня является доминирующим» 51.

Разочарования и страхи индивидуалиста, принудительно вовлеченного в конкурентную борьбу, терпящего в ней поражение и страдающего комплексом неполноценности, могут стимулировать внутреннее озлобление. Разочарованный и озлобленный индивидуалист нередко проявляет склонность к агрессивности и жестокости. Эта склонность особенно резко возрастает в «стрессовой» ситуации, когда личность, мобилизующая всю энергию на борьбу за успех, сталкивается с существенным уменьшением реальных шансов на победу и соответственно с увеличением шансов на поражение. В такой ситуации (а именно она сегодня характерна для многих людей в США) озлобленность, агрессивность, жестокость, склонность к насилию часто превращаются во внутренние и постоянные свойства личности.

Эти свойства индивидуалиста, приверженного к старым традициям, нередко являются стихийными и слепыми иррациональными чувствами, импульсами, не имеющими конкретного социального адреса. Эти чувства могут легко и произвольно смещаться, переноситься с одного объекта на другой. Они могут проявляться не только по отношению к тем конкретным людям и обстоятельствам, которые представляют реальную угрозу или реальное препятствие на пути осуществления практического интереса человека, но и по отношению к любому человеку, любому объекту, в силу каких-либо субъективных ассоциаций, выступающих в качестве символа «угрозы», «опасности», «зла» или, как говорят, «козла отпущения». Неудовлетворенный в своих стремлениях, страдающий комплексом неполноценности индивидуа* лист-невротик может переносить свои чувства на людей и на объекты, которые не имеют никакого отношения к действительным ситуациям его жизни.

Известный в США журналист и исследователь массового сознания С. Тэркел приводит в качестве типичного интервью с М. Лефевром. Лефевр — рабочий (металлист), его сознание мелкобуржуазно, а ценностная ориентация вполне традиционна. При этом он глубоко недоволен своей судьбой, положением человека, которым командуют, своим бесправием («Я чувствую себя мулом, старым мулом!»). Он считает себя неудачником, очень страдает от ощущения, что его «никто не уважает». Он испытывает гнев, но чувствует себя бессильным и неспособным адресовать его «Дженерал моторз», «кому- либо в Вашингтоне» или «системе».

Ряд американских специалистов, исследовавших эти особенности личности, рассматривают типичные для многих американцев чувства раздражения и озлобленности как различные по глубине и значимости симптомы параноического состояния психики. Например, Л. Ченовез, характеризуя психику и поведение личности, неудовлетворенной в своих стремлениях к реализации «американской мечты», охотно пользуется понятием «паранойя». «Паронойя, — пишет он, — может атаковать людей, которые стремятся к достижению своих целей, но встречают препятствия на этом пути. Чувствуя свою вину и стыд вследствие неспособности достигнуть успеха, такие люди могут пытаться скрыть свои чувства неполноценности от самих себя и от других людей; тогда они ищут воображаемых злодеев, служащих «козлами отпущения»» 53.

В США кризис традиционных форм индивидуализма и личности, воспринявшей индивидуалистические цели, установки и иллюзии, одним из своих важнейших симптомов имеет очевидное обострение проблемы насилия. О глубине и масштабах этой проблемы говорят многие факты. Например, по данным Федерального бюро расследования, число убийств, нападений с тяжелыми последствиями и случаев изнасилования увеличилось с 1960 по 1974 г. на 238%. В 1975 г. в США было совершено 20 510 убийств (на 28,2% больше, чем в 1970 г.), 56 090 актов изнасилования (на 47,6% больше, чем в 1970 г.), 464 970 грабежей (на 32,9% больше, чем в 1970 г.), 484 710 нападений (на 44,7% больше, чем в 1970 г.) и т. д.54 Специально созданная национальная комиссия по изучению причин насилия и способов его предупреждения подчеркнула тот факт, что США в этом плане занимают первое место среди 18 стран Западной Европы и Северной Америки. «Соединенные Штаты, — говорится в одном из материалов комиссии, — являются бесспорным лидером... по уровню убийств, нападений, изнасилований и грабежей»55.

Все более глубокую озабоченность ростом насилия высказывают в США и рядовые американцы, и представители общественной науки. Так, по данным опросов, проведенных Институтом Гэллапа в 1968 г., 31% американцев боялись вечером выходить из дома; в 1979 г. — 42% (а если взять крупные города — 52%). Д. Гэллап в этой связи заметил: «Рост насилия и преступности приводит наблюдателя к пессимистическому взгляду на будущее Америки»56. Г. Бенсон и Т. Енглман, авторы популярной в США книги «Аморальная Америка», комментируя данные опросов общественного мнения, задают вопрос: «Может ли быть свободным общество, в котором люди не могут свободно передвигаться из-за страха за свою личную безопасность?». «У нас есть все основания, — добавляют они, — испытывать глубокий стыд за высокий уровень преступности»57.

Констатируя остроту проблемы насилия в современной Америке, мы не претендуем на ее рассмотрение в сколько-нибудь полном объеме, во всех проявлениях и генетических связях. Мы только отметили, что любые формы насилия не могут не влиять на нравственно-пси- хологический климат в стране. Они способствуют созданию определенных особенностей сознания и поведения людей, как тех, кто является субъектом насилия, так и тех, кто становится его объектом.

Кризис традиционного индивидуализма в США связан не только с обострением проблемы насилия, но и с ростом преступности. Для того чтобы глубже понять природу этой связи, надо принять во внимание ряд дополнительных обстоятельств. Индивидуалистическая система жизненной ориентации с самого начала была проникнута глубокими внутренними противоречиями. И личность, принявшая эту систему, отразила ее противоречивость в своем сознании и поведении. Когда личность усваивает принципы индивидуализма д качестве внутренних мотивов и императивов своей деятельности, тогда возникает возможность конфликта данной личности не только с другими людьми, но и с обществом, членом которого она является.

Буржуазному обществу, как всякому обществу, представляющему определенную социально организационную целостность, свойственны относительно постоянные формы социально-групповой жизни, закрепленные институционально и легально. Эти формы социально-групповой жизни, или социальной организации буржуазного общества, требуют от каждого человека подчинения многочисленным «нормам-рамкам», т. е. разнообразным законам, дисциплинарным предписаниям и правилам, регламентациям и запретам, которые составляют необходимую сторону его социального организма на всех стадиях развития. Речь прежде всего идет о тех законах и запретах, которые охраняют частную собственность, буржуазные производственные отношения и политическую власть правящего класса, о регламентациях, гарантирующих «нормальное», с точки зрения буржуазии, функционирование государства, различных институтов и всей сложной машины управления вещами и людьми. Речь идет о правилах и законах, упорядочивающих сделки, коммерческие и финансовые операции, словом, о правилах, поддерживающих «закон и порядок» в буржуазном общественном организме.

Система «норм-рамок» включает также законы и правила деятельности, которые, в той или иной мере испытывая на себе влияние конкретной системы экономических, политических и идеологических отношений, в конечном счете являются продуктом поступательного общеисторического процесса развития человеческой цивилизации в целом. Сюда относятся нормы, нарушение которых угрожает физическому здоровью и самому существованию людей, а также элементарные правила морали, общежития и коллективной жизни.

Перечисленные предписания и нормы санкционируются теми или иными институтами, а также господствующим общественным мнением. Они получают одобрение в идеологии. С ними обычно связываются такие категории морали, как «честность», «добропорядочность» и т. д.

Но «нормы-рамки» по своему характеру, роли и социальной функции существенно отличаются от норм, которые были выделены нами выше, при анализе индивидуализма. Отличие заключается прежде всего в том, что «нормы-рамки» обычно непосредственно не выступают как жизненные цели личности, последовательно ориентированной на успех, а навязаны ей обществом. Представление о цели жизни связано с ценностными ориентациями индивидуализма. Нормы поведения, опирающиеся на индивидуализм, мы обозначаем термином «нормы- цели».

Между ценностными ориентациями, выступающими в качестве «норм-целей» жизни человека, и «нормами- рамками» социально организованной жизни общества реальна возможность конфликта. Когда личность прочно усваивает «нормы-цели» индивидуализма, то именно они становятся основными внутренними стимулами ее деятельности, источниками ее жизненной энергии. И хотя буржуазное государство и другие институты, которые претендуют на роль хранителей принципов и норм социальной организованности в рамках буржуазной системы, стремятся превратить «нормы-рамки» во внутреннюю привычку и внутреннее убеждение членов общества, упрямый индивидуалист воспринимает их как нечто чуждое, навязанное извне, противостоящее ему как личности.

М. Макоби подчеркивает, что последовательный индивидуалист склонен оценивать и измерять все явления и формы окружающей его социальной реальности в рамках одной шкалы, одной «системы координат» (или, как он говорит, в рамках «одномерного континуума»). Он оценивает все лишь с точки зрения степени его независимости, свободы и уверенности в реализации идеала частного успеха. Поэтому любые нормы и правила, ограничивающие это стремление, воспринимаются им негативно 58.

Противоречие между «нормами-целями» и «нормами- рамками» выступает в США и в виде дихотомии противостоящих типов ориентации и поведения — «прагматизма» и «морализма». Как известно, термин «прагматизм» в США часто применяется не для обозначения позиции профессионала-философа, принадлежащего к прагматической школе, а для характеристики определенного типа жизненной, сугубо практической ориентации личности. Это и есть последовательная ориентация на успех в его традиционно американском понимании. Прагматик оценивает те или иные явления, исходя из практического расчета, в качестве критерия он принимает «нормы- цели», задаваемые индивидуализмом.

Термин «морализм» в США весьма часто употребляется для характеристики принципиально отличной ориентации личности, когда в качестве главного ориентира принимаются «нормы-рамки» и они становятся основой оценки поступков человека. М. Макоби пишет: «Моралист... постоянно наклеивает ярлыки «добро» или «зло». Соответственно моралисты обнаруживают тенденцию сужать сложные альтернативные ситуации до простых дихотомий, ограничивать их рамками одномерного континуума, на одном полюсе которого добро (высокая оценка), на другом — зло (низкая оценка)»59. И если «морализм» не лицемерная маска и не форма того же прагматизма или морального релятивизма60, то обнаруживаются противрречия между «прагматизмом» и «морализмом». Эти противоречия постоянно выявляют историки американской культуры, причем в США распространена точка зрения, согласно которой американцы — «прагматистская нация»61, хотя и подвержен- ная «периодическим пароксизмам морализма»62.

Многие американские исследователи согласны с тем, что противоречие между «прагматизмом» и «морализмом» в истории США в значительной мере определяется господством традиционной индивидуалистической системы ценностных ориентаций. Это же обстоятельство определяет типичность личности, которая во имя прагматического индивидуалистического интереса идет на нарушение заповедей «морализма» и вообще «норм-рамок».

Нарушение «норм-рамок» буржуазного общества, т. е. действия, классифицируемые как преступные, причем совершаемые во имя буржуазной концепции успеха, в высшей степени характерно для истории США. Этому в немалой степени способствует индивидуалистическая система ценностей. Более того, можно сказать, что возможность преступного типа поведения заложена в самой индивидуалистической ориентации на «личный успех», если эта ориентация оказывается действительно последовательной. В этом случае символы «успеха», и прежде всего деньги, превращаются в самоцель, в первичную ценность.

Успех (в его буржуазном понимании) сам по себс объявляется благом, а неуспех — злом. Отсюда «естественно» следует вывод:.не столь уж важно, какими средствами добыт этот успех; любые средства хороши, и законные и незаконные, если в конечном счете они на практике ведут к успеху. Такой официально признанный авторитет в исследовании американской культуры, как Р. Мертон, признает, что в США деньги, богатство, «как бы они ни были получены — незаконным путем, или способами, которые санкционированы институтами, могут быть использованы для покупки одних и тех же материальных благ и услуг». Таким образом, заключает он, «моральный мандат на достижение успеха осуществляет давление, побуждающее к тому, чтобы добиваться успеха, если возможно, честными средствами, но если необходимо, то и нечестными»63.

Б. Кларк, характеризуя распространенность настроений морального релятивизма, нигилизма и цинизма сре ди американской молодежи, отмечает: для США весьма типичен человек, поведение которого «не связано прочными нормами, различающими добро и зло... Он особенно озабочен сохранением своего собственного положения и укреплением своих шансов на успех и серьезно не озабочен методами, с помощью которых успех достигнут». Кларк приходит к выводу, что личность такого типа «была создана ценностями конкуренции в борьбе за положение и успех»31.

Характерный для последовательного индивидуалистического сознания примат принимаемых им «норм- целей» над внешними «нормами-рамками» социально организованной жизни способствует формированию личности, которая ради осуществления эгоистических целей готова нарушить любые стесняющие ее законы и строить свою жизнь по принципу: «Цель оправдывает средства». Прав был Р. Миллс, когда утверждал, что «общество, сводящее понятие «жизненного успеха» всего лишь к обладанию крупными деньгами... возведшее деньги на уровень абсолютной ценности, — такое общество неизбежно плодит продувных дельцов и темные дела. Благословенны циники, ибо только они располагают тем, что необходимо для достижения жизненного успеха»32.

Система норм поведения, т. е. система морали, если она основывается на последовательном индивидуализме, становящемся ее первичным и важнейшим элементом, объективно пронизывается глубокими внутренними противоречиями, оказывается релятивной. На это указывают крупные исследователи американской культуры.

Так, Р. Уильямс отмечает, что мораль последовательного индивидуализма предполагает «веру в то, что добродетель находит свою награду в богатстве, а грех свое наказание — в бедности», что «достигшие успеха в экономическом его понимании являются наиболее приспособленными (к нормам жизни, принятым в данном обществе. — Ю. 3.) и сам по себе успех доказывает их моральное превосходство». Он пишет о «морали, в которой экономический успех становится высшим свидетельством моральной праведности»33. Таким образом,

81 Values and Ideas of American Youth. N. Y„ 1961, p. 25g. 32 Миллс P. Властвующая элита, с. 463—464.

*3 Willims fr (jr) American Society, pf 455, 462, 4*3.

прагматический успех объявляется высшей моральной ценностью.

Конечно, в господствующей в США моральной традиции существуют две различные тенденции. С одной стороны, частный успех рассматривается как высшая и самодостаточная нравственная ценность и как доказательство моральности преуспевающего человека. С другой стороны, ведется ревностная проповедь «честности», «добропорядочности» и аналогичных добродетелей. В рамках традиционной индивидуалистической ориентации прослеживается все же определенная иерархия этих тенденций. Чем последовательнее индивидуализм, тем ощутимее первенство первой тенденции над второй. Р. Уильямс не случайно констатирует, что в США «успех часто рассматривался как самоцель» и что «иногда не бывает почти никакой позитивной связи между успехом и моральной добродетелью»64.

Д. Белл, подчеркивая внутреннюю противоречивость сложившейся в США культуры, признает, что она предписывает «двойственную и необходимо противоречивую роль» индивиду, одновременно выступающему в качестве «гражданина» и «буржуа». Будучи «гражданином», индивид имеет обязательства перед определенной организованной общностью, частью которой он является. «В качестве второго (т. е. «буржуа». — Ю. 3.) он отстаивает частные цели и заботы, преследуя свой собственный интерес». Д. Белл признает, что «западному обществу недостает и чувства гражданственности, т. е. спонтанного для личности желания идти на жертвы ради какой-либо общественной пользы, и политической философии, оправдывающей нормативные правила, которые определяют приоритеты и распределение в обществе» 65.

В результате противоречивости американских моральных традиций понятия «аморальный поступок», «преступление» также оказываются противоречивыми и условными. Аморальное поведение и даже преступление, с одной стороны, оцениваются как вполне «нормальные» и даже «моральные», если совершены в духе руководящих «норм-целей» и принципов индивидуалистической морали; с другой стороны, они являются нарушением морали, ибо противоречат «нормам-рамкам», санкционированным той же буржуазной моралью.

С точки зрения последовательного индивидуалиста границы между преступлением и нравственным поведением оказываются крайне условными. Они более четко определяются лишь в сфере права и политико-административной организации, т. е. в сфере, которая является внешней по отношению к личности и ее внутреннему духовному миру.

В 50-х годах, в период наиболее интенсивного развития социологии в США, там был осуществлен ряд крупных исследований, в которых содержалась констатация того факта, что рост массовой преступности связан с обострением конфликта между жизненными ожиданиями, выраженными в «нормах-целях», и реальной действительностью, закрепляемой «нормами-рамками». Р. Мертон и его последователи А. Коэн и Дж. Шорт, объясняя преступность в США, указали на разрыв господствующих «культурных целей» с «институционально установленными средствами», в границах которых очень многие американцы не имеют возможности реализовать эти цели 66.

Аналогичной была точка зрения Д. Рисмэна и У. Уэйса. Эти авторы также сделали вывод, что «индивидуумы, чьи сильные стремления к успеху вступают в конфликт (с действительностью. — Ю. 3.), вызывающий у них внутренние душевные раздражения, могут испытывать искушение обратиться к поискам иных путей поведения, включая и преступное поведение»67. По сути дела здесь везде речь идет об описанном выше конфликте между ожиданиями и целями, соответствующими традиционному индивидуализму, и реальностью современной Америки.

Бунт неудовлетворенного индивидуалиста против тех или иных «норм-рамок» господствующей социальной организации может быть организованным или неорганизованным. Он может происходить в форме расчетливо предпринимаемых действий, классифицируемых как преступления, но может выливаться и в стихийно-эмоцио- нальный, анархический протест. Он также бывает активным и пассивным, откровенно выраженным или скрытым, так сказать, загнанным вовнутрь личности. Бунт активного и расчетливо корыстного индивидуалиста часто переходит в преступные действия.

Стихийно-эмоциональный бунт неудовлетворенного индивидуалиста против «норм-рамок» нередко принимает, особенно в среде молодежи, форму вандализма — разрушения и уничтожения вещей и предметов, которые символизируют чужой успех и чужую частную собственность, недоступные для данного индивида. Такой бунт индивидуалиста против связывающих его «норм-рамок» нередко выступает в виде анархического протеста против всех и всяких общественных «норм-рамок».

Американцы, продолжающие упрямо верить в обещания и лозунги традиционного индивидуализма, свое глубокое возмущение регламентациями и рамками государственно-монополистической бюрократии зачастую выражают в виде нигилизма по отношению ко всем и всяким дисциплинарным нормам и организационным формам общественной жизни. Такой тип реакции подробно описан М. Макоби, анализировавшим психологию вчерашних фермеров и ремесленников, попавших в зависимость от бюрократической иерархии. Он писал: «Например, когда фермеры и ремесленники, принуждены подчиняться индустриальным иерархиям, их установка на независимость обнаруживает тенденцию превращаться в упрямый нигилизм»68.

Таким образом, связь между быстрым ростом преступности в США и развитием противоречий, конфликтов в индивидуалистическом сознании несомненна. Но было бы ошибочно ее упрощать и абсолютизировать. Ведь для понимания всей совокупности причин преступности в США надо проанализировать влияние, которое оказывают на личность многие другие факторы социальной жизни буржуазного общества, например безработица и нищета. Наконец, необходимо принять во внимание и наличие в США организованного преступного мира, вовлекающего в свои сети сотни и тысячи людей.