Фордистские (и постфордистские) теоретические построения вызвали интерес в интеллектуальных кругах. У некоторых этот интерес поначалу был связан с желанием понять, почему британ ским левым было отказано в электоральной поддержке: избиратели упорно (в 1979, 1983, 1987 и 1992 гг.) не желали откликаться на коллективистские призывы и испытывали явную антипатию к устаревшему имиджу лейбористской партии.
У такого провала должны были быть причины: в конце концов в послевоенный период до 1970-х годов население не раз оказывало лейбористам поддержку, так что же потом изменилось? Говоря в общих чертах, возникло понимание, что происходят стремительные перемены — огромный избыток рабочей силы в традиционной промышленности, возникновение новых профессий, мощный натиск новых технологий, резкие колебания валютного курса и т.д., — в связи с чем многие исследователи были убеждены, что рождается что-то кардинально новое. И потому неудивительно, что было написано множество различных книг и статей, в которых провозглашалось наступление «новых времен» (1998). К сожалению, именно акцент на кардинально «новых временах», подразумеваемый концепцией постфордизма, представляется наиболее проблематичным. С уверенностью предполагается, что общество претерпело глубинную, системную трансформацию. И действительно, к какому же иному выводу можно прийти, если представляемые постфордизмом характеристики так разительно отличаются от того, что было прежде? Практически все измерения — от способа производства, классовых структур, способа потребления, трудовых отношений и вплоть до нового понимания личности — постфордизм трактует так, что это означает полный разрыв с фордистской эрой (ср. Hall and Jaques, 1989). Такой подход позволяет заметить иронию сходства постфордизма и консервативной теории постиндустриального общества Дэниела Белла, которую мы рассматривали в главе 3; теория постиндустриализма при описании грядущего века также делает упор на резком отличии настоящего от недавнего прошлого, хотя эти две концепции исходят из совершенно разных интеллектуальных традиций. И Кришан Кумар (Kumar, 1992) действительно рассматривает постфордизм как «версию теории постиндустриального общества» (с. 47), отмечая на удивление схожие темы и тенденции. Здесь будет небесполезно вспомнить, что, поскольку частная собственность, рыночные критерии и корпоративные приоритеты играют главную роль, и это признается по крайней мере версией теории постфордизма в исполнении школы регулирования, мы пока что имеем хорошо знакомую нам форму капитализма. Более подходящим был бы термин неофордизм, так как в нем подчеркивается приоритет преемственности перед переменами. В таком случае получается, что неофордизм — это решительная попытка перестроить и укрепить капитализм, совсем не означающая его вытеснения. Большая часть возражений, по крайней мере, против самых сильных версий этой теории, сосредоточивается на стремлении акцентировать перемены, упуская из виду преемственность. Сторонников теории это часто заставляет приходить к бинарной оппозиции (фордизм или постфордизм), что означает упрощенческий подход к истории и недооценку непрерывного существования капиталистических отношений. Здесь не место говорить подробнее об этих возражениях, поэтому я коротко остановлюсь на основных критических суждениях. ? Описание фордизма предполагает, что между 1945 и 1970 гг. было достигнуто полное равновесие, а это далеко не так. Например, в Великобритании между 1950 г. и серединой 1970-х число рабочих мест на фермах сократилось на треть (Pollard, 1983, с. 275; Newby, 1977, с. 81), что сильно повлияло на сельское хозяйство, однако не породило никаких теорий о глубоких социальных переменах. Когда сталкиваешься с утверждением постфордистов, что классовая политика ушла в прошлое, так как рабочий класс (имеются в виду работники физического труда) исчезает, то стоит вспомнить: промышленный рабочий класс всегда и везде составлял меньшинство за единственным исключением — в Великобритании (но и здесь он был в большинстве в течение короткого периода), а ббльшая часть физической работы в новой истории приходилась на долю сельскохозяйственных рабочих. В Великобритании середины XIX в., например, 25% всех занятых составляли сельскохозяйственные рабочие, что превосходило число всех занятых в горной промышленности, транспорте, строительстве и машиностроении (Hobsbawm, 1968, с. 283, 279). Постоянный упадок сельского хозяйства (сейчас на него приходится всего 3% общего числа занятых) подчеркивает лишь тот факт, что состав рабочего класса (т.е. работников физического труда) неоднократно менялся (Miliband, 1985) и на смену исчезающим профессиям приходили новые. А если так, то мы можем скептически отнестись к тем исследователям, которые приходят к выводу об окончательном исчезновении рабочего класса, поскольку наблюдается неуклонный рост «беловоротничкового» труда. Это во многом зависит от дефиниций и критериев этих дефиниций. Быстро растущая армия работников нефизического труда, конечно, обладает особыми характеристиками, но было бы преждевременно делать вывод, что они сильнее отличаются от современного рабочего, чем в начале века промышленный рабочий отличался от сельскохозяйственного. Более того, обратив внимание на другие подобные различия внутри профессий физического труда, мы можем возразить, что периода гомогенности рабочего класса, как предлагается фордистской типологией, никогда не было. И, наконец, если говорить об избирательных предпочтениях, следовало бы вспомнить, что в 1950-х годах в Великобритании консерваторы пользовались постоянной поддержкой. В общем, нельзя забывать, что приравнивание работников физического труда к рабочему классу, обладающему якобы единым мировоззрением, — всего лишь теоретическая конструкция интеллектуалов. И она может навязать выводы, которые не имеют ничего общего с действительностью, заставить нас предположить, что непреодолимая пропасть отделяет труд рабочего класса от труда «белых воротничков» (и, значит, среднего класса?). Наконец, рассматривая эти проблемы, нам следует помнить, что физический труд вовсе не исчез в «пост- фордистскую» эру — в Великобритании сейчас им заняты чуть меньше половины работников. Постфордизм много внимания уделяет сокращению занятых на фабриках и заводах и сдвигу в сторону услуг, связанных с финансами и досугом.
Это бесспорная эмпирическая истина, но, как мы уже говорили в главе 3, трудно доказать, что это означает действительно глубокое изменение. Напротив, рост сектора услуг следует объяснять разделением труда, которое вводится для увеличения эффективности капиталистического предпринимательства. Особая роль, которую постфордизм отводит потреблению, к чему я еще вернусь в следующей главе, вызывает много возражений. Вот главные из них: — Отмечают, что потребление имеет долгую историю, а потому постфордистское утверждение о его новизне порождает сомнения. Потребление стало играть важную роль по крайней мере с конца XVIII в., когда промышленность начала выпускать доступные потребительские товары в больших масштабах (McKendrick et al., 1982). И в долгосрочной перспективе процесс развития в последнее время может свидетельствовать об ускорении тенденции и вряд ли — о том, что произошел сейсмический сдвиг «от производства к потреблению». — Довод о том, что потребление характеризуется возросшей индивидуализацией людей (акцент на различия) и способностью производителей обеспечивать соответствующий кастомизированный продукт, является спорным, особенно потому, что с его помощью утверждается отличие постфордизма от фордистской эры массового потребления и массового производства. Против этого выдвигается много возражений, и основное среди них — массовое производство и массовое потребление не снижают темпов. Если в 1960-е годы это были телевизоры и автомобили, то автомобили остаются в этом ряду и сейчас, к ним лишь добавились видеомагнитофоны, плееры и компакт-диски, персональные компьютеры и посудомоечные машины, кухни со встроенным оборудованием, сборная мебель и прочее из этого последнего поколения массово производимых потребительских товаров (которое хотя бы отчасти стимулируется рыночной ситуацией в других областях). Конечно, сегодня стало доступно больше потребительских товаров, но все это вписывается в рамки традиционного массового производства для массового потребителя. Это полностью стандартизованные товары (зачастую конструируемые на основе модулей), что предполагает значительное единообразие потребителя. Кроме того, утверждение постфордистов о несовместимости массового и индивидуального потребления (тут обязательно вспоминают о мрачных и тусклых 1950-х) сомнительно, хотя бы потому, что сейчас — как и поколение назад — вполне возможно так использовать массово произведенный товар, чтобы он подчеркивал вашу индивидуальность. Например, из сшитой на конвейере одежды можно подобрать такие сочетания, которые будут сугубо индивидуальными. В действительности потребительские товары на основе модулей, сознательная стратегия корпоративных поставщиков — это попытка удовлетворить потребность покупателя в выборе в рамках массового производства. Отметив, что массовое производство остается преобладающим, перейдем к рассмотрению того, какова организация корпоративного сектора. Одна из главных тем постфордист- ской теории — гибкость, которая в наше время предоставляет маленьким, быстро разворачивающимся инновационным организациям возможность выйти на рынок и взять верх над более крупными конкурентами благодаря большей ориентированности на нужды потребителя. Против этого следует возразить, что история последних 50 лет демонстрировала постоянную экспансию корпораций и увеличение их размеров. Одной из основных характеристик глобализации стало постоянное преобладание корпораций, которые — в какой бы сфере они ни действовали— всегда имеют львиную долю рынка. Любое изучение ведущих секторов любого экономически значимого рынка — будь то компьютеры, автомобили, телекоммуникации, бытовая техника, радиоаппаратура, фрукты и все что угодно — подтвердит сказанное. Действительно, производит впечатление, что очень много корпоративных лидеров первых десятилетий XX в. продолжают удерживать передовые позиции в современной глобализованной экономике, например, Ford, General Electric, Shell Oil, Siemens, Proctor and Gamble, Daimler-Benz, Coca-Cola, Kellogg, IBM, ICI, Kodak, Philips, General Motors и Fiat. Это ярко демонстрирует фундаментальную преемственность (мы не принимаем в расчет редкие смены названий и слияния) в послевоенной (и даже довоенной) истории, что может убедить каждого не торопиться с провозглашением какой-либо «постэры». Кроме того, весьма мало оснований предполагать, что эти индустриальные гиганты собственными силами не могут удовлетворить разнообразный спрос или даже создать его. Новые технологии вместе с более подвижным маркетингом означают, что ТНК «полностью готовы к разнообразию массовой продукции» (Curry, 1993, с. 110). Одна из ложных предпосылок постфордистских теорий — предположение, что корпорации почему-то не способны быстро реагировать на локальные и особые потребности. Но не существует никакой логической несовместимости между глобальным масштабом и способностью отвечать на локальные потребности (Harrison, 1994). Действительно, умные маркетологи, вооруженные соответствующими информационными базами и сетями, вполне готовы к целевому удовлетворению потребителей, разбросанных по всему земному шару. Таким образом, глобализм и удовлетворение локального спроса могут гармонично существовать в «гибких транснациональных корпорациях», как определил их Кевин Робинс (Robins, 1991b, с. 27). Кроме того, ТНК обладают мощной формой гибкости, которая меньшим компаниям не под силу, а именно ресурсами, что дает им возможность покупать небольшие и предприимчивые компании, которые за- рекомендовали себя, например, продвижением нового продукта или открытием новой ниши. Постфордизм критикуют с разных сторон, но суть критики — в отрицании того, что фордизму как достаточно точному описанию капиталистического предпринимательства брошен серьезный вызов. Возрастающая угроза европейским и американским корпорациям со стороны Японии и Юго-Восточной Азии, где массовое производство разрастается, вызывает еще больше вопросов к тем исследователям, по мнению которых, оно уже нежизнеспособно. Кроме того, хотя и можно найти примеры вертикальной дезинтеграции, относительно доминирующих ТНК это, по меньшей мере не совсем верно, поскольку они предпочитают сохранять и вертикальную, и горизонтальную интеграцию, так как это усиливает корпоративный контроль.