§ 3. Социальная справедливость в современную эпоху
Во второй половине XX века начали проявляться признаки нового периода в развитии человеческого сообщества. Они по- разному обнаруживали себя в разных регионах и национальных государствах. В наиболее развитых в экономическом отношении государствах стала меняться структура экономики: доминировавшее ранее промышленное производство уступало свои позиции сфере услуг.
Соответственно изменилась социальная структура. Прежние классификационные признаки социальных групп на основе их отношения к собственности перестали «работать», как и перестали существовать в типичной индустриальной форме классы буржуазии и пролетариата. Практически во всех странах исчезли тоталитарные политические режимы, уступив место авторитарным режимам с их относительной личностной свободой. В развитых экономических странах явно обозначилась тенденция к демократизации политической жизни. В сфере «духовного производства» (искусстве и науке) модернистское сознание теснится постмодернистским, категорически отрицающим рациональное познание действительности. Накопление новых черт продолжало нарастать, и к концу XX века даже ученые, скептически относящиеся к идее наступления новой эпохи в развитии человечества, были вынуждены констатировать, что постиндустриальное общество не совсем лишено осязаемых форм199. Особенно отчетливо контуры нового этапа проявляются в экономической сфере. Капиталистическая экономическая система, по мнению Д. Харви, по-прежнему остается ядром современных западных обществ, т. к. сохраняет три базовые характеристики: 1) капитализм основан на экономическом росте и считается находящимся в кризисе, когда нет роста; 2) капитализм основан на том, что рабочим платят меньше стоимости производимого ими товара, для того чтобы произвести прибыль; 3) капитализм динамичен. Он постоянно производит новые способы организации работы и технологические инновации, поскольку в бизнесе каждый стремится опередить своих конкурентов. Данные свойства означают, что капитализм всегда склонен к изменениям. По мере его развития новые способы контролирования труда и попытки гарантировать прибыльность становятся необходимыми. На смену фордизму приходит пост-фордизм — более гибкий и подвижный бизнес. Бизнес не может больше рассчитывать на регулярные и долговременные прибыли, поэтому он должен адаптироваться — для выживания. По Харви, гибкая аккумуляция (накопление) включает в себя: — быстрые изменения на рынках труда, товаров и образцов потребления; — более быстрые технологические изменения; — возрастающую занятость в сфере услуг; — уменьшение влияния профсоюзов; — высокий уровень безработицы; — снижение уровня защищенности рабочих, от которых ожидают, что они будут достаточно гибкими для приспособления к постоянно меняющимся запросам своих работодателей200. Дж. Ритцер развивает идею о том, что современное общество рождает новый тип формальной, т. е. объективной, рациональности, воплощением которого выступают рестораны быстрого питания «Макдональдс». Их распространение по всему миру свидетельствует о возникновении новых средств потребления. Под средствами потребления Дж. Ритцер понимает социальные и экономические структуры по реализации товаров и услуг. Это рестораны, магазины, больницы, аэропорты, стадионы и даже церкви. Все они имеют несколько принципов организации и функционирования, которые постепенно распространяются на другие сферы современного общества. К ним относятся: — эффективность — сокращение времени и усилий, затрачиваемых на удовлетворение потребности за счет упрощения и стандартизации товаров и процедур оказания услуг; — исчисляемость — ориентация на калькуляцию затрат денег, времени, сил — ключевых факторов, ценимых потребителем; — предсказуемость — стандартизация товаров и способов оказания услуг; — контроль над людьми — использование унифицированных, не учитывающих личностный фактор технологий: особая организация пространства ресторана или универмага, контроль над ассортиментом с помощью принципа «дополнительной привлекательности», создание особой, оживленной атмосферы в 80 супермаркете, уход за детьми и пр. Феноменом современного общества выступает потребление, а его основным признаком консьюмеризм — массовое производство товаров, ориентированное на потребительский спрос. Рынок перенасыщен однотипными товарами, и потребление дифференцируется посредством незначительных различий в дизайне и аксессуарах. Критический подход к анализу консьюмеризма, в частности Г. Маркузе и Ж. Бодрийяра, сводится к следующей формуле: «...в обществе потребления основной предмет потребления — само общество. Съедая гамбургер, человек "съедает" общество; садясь в кадиллак, человек "садится" в общество. Общество потребления — это процесс/система потребления общества. Потребляется общество как идея интеграции/социализации. Внешне материальный процесс на самом деле идеологичен. Потребление — это новая идеология позднекапиталистиче- ского общества»201. Ж. Бодрийяр отмечает изменение характера и содержания труда. Труд больше не служит знаком престижных коннотаций или способом достижения социального успеха. Нет больше принципа «нужный человек на нужном месте» — старой формулы научно-производственного идеализма. Нет больше индивидов, взаимозаменимых, но все-таки необходимых в каждом определенном трудовом процессе. Теперь взаимозаменимым сделался сам трудовой процесс: это подвижная, поливалентная, прерывистая структура интеграции, занятая лишь тем, чтобы поместить каждого человека в социальную сеть. Такой труд — ив форме досуга — заполняет всю жизнь человека как фундаментальная репрессия и контроль, как необходимость постоянно чем-то заниматься во время и в месте, предписанном кодом производства — особыми правилами игры, заменяющими режим производства202. Процесс движения капитала перестает быть производственным процессом, он переключен в сферу потребления, т. е. в сферу всеобщей аксиоматики, кодированного обмена знаками. И рабочая сила, и процесс производства служат объектом дизайна и маркетинга203. Ж. Бодрийяр описывает различные способы «кодирования» в типичных постмодернистских терминах, таких, как «соблазн», подражание, сжатие. Соблазн предполагает игру и власть иллюзий, участие в запланированных и незапланированных спектаклях. Одним из видов подобных спектаклей является подражание — создание имитаций. Ярким примером подобного потребительского спектакля выступает Лас-Вегас, в котором Нью-Йорк, Монте-Карло, Белладжо, Венеция и Париж находятся на расстоянии нескольких минут ходьбы друг от друга. В результате нереальное становится реальностью, а реальное имитирует имитацию. В этом потребительском мире происходит сжатие реального пространства и времени. Сжатые миры представляют собой некий спектакль, привлекающий потребителей и направляющий их потребление204. Метод «соблазнения» дает ничуть не меньший эффект манипулирования, чем прямое насилие и идеологическое управление сознанием. Создается видимость плюрализма и разнообразия. На самом же деле люди попадают в определенного рода ловушку безвластной униформности. Значительная часть общества по- прежнему остается, по утверждению А. Турена, управляемым классом, т. е. не только исполняет и приводит в действие искусственно созданные культурные модели, но, главным образом, приспосабливается к ним205. Создание, тиражирование и внедрение культурных моделей представляют собой гибкие технологии, основанные на призывах к социальной и культурной автономии. «Отошла в прошлое стадия, когда общество было филиалом, надстройкой фабрики, виртуальной резервной армией капитала. Теперь принцип фабрики взрывается и размазывается по всей поверхности общества. Форма приюта или тюрьмы, предполагаемая ими дискриминация теперь заложены во все социальное пространство, во все моменты реальной жизни. Все это по- прежнему существует — фабрики, приюты, школы — и, вероятно, будет существовать как знаки разубеждения, отвлекающие от реального господства капитала к чему-то воображаемо матери- 86 альному» . Исследователи отмечают противоречивый характер социальных связей в современном обществе. С одной стороны, налицо ломка дисциплинарной социализации, т. е. стремление погрузить человека в единообразие правил, устранить всякие индивидуальные предпочтения. Ей на смену приходит гибкое устройство общества, основанного на информации и поощрении потребностей индивида, культе секса и учете человеческого фактора, на естественности, душевности, юморе. Возникает новый способ организации и ориентации общества, новый способ управления событиями — уже не посредством тирании деталей, а при минимуме строгости и максимуме понимания, насколько это возможно. С другой стороны, существует стремление к самовыражению, самостоятельности и обособленности различных групп и индивидов, поиску своей идентичности, а не универсальности. Ж. Липо- вецки именует это процесс «персонализация». Французское слово «person», от которого происходит данное понятие, имеет несколько значений. Первое соответствует русскому слову «персона» — человек, лицо и пр. Второе значение этого слова — никто, кто-либо и т. п. Таким образом, персонализация — это не только индивидуализация, или преломление разного рода ценностей через мировоззрение отдельной личности, но и опустошение, 87 превращение в ничто, исчезновение . Намного раньше Ж. Липовецки эту тенденцию подметил А. Турен и назвал постиндустриальное общество программированным, на том основании, что инвестиции производят в большей степени не материальные блага и даже не услуги, а блага символические, способные изменить ценности, потребности, представления. Создаются модели управления и производства, организаций, распределения и потребления. В результате подобное общество на всех уровнях своего функционирования представляется не продуктом естественных законов или культурной специфичности, а результатом воздействия общества на самого себя, итогом систем социального действия206. Присутствие в обществе новых форм контроля и гомогенизации объясняется, как считает Ж. Бодрийяр, смыканием в едином дискурсе политической и экономической практики: «Пропаганда и реклама сливаются в едином процессе маркетинга и мерчендайзинга вещей и идей, овладевающих массами. Такая языковая конвергенция между экономикой и политикой вообще характерна для нашего общества, где в полной мере реализовалась "политическая экономия". Но одновременно это и конец политической экономии, так как обе эти сферы взаимно отменяются в совсем иной, медиатической реальности (или гиперреальности)»207. Политическая жизнь теперь является частью «общества потребления», становится все более похожей на театр, использует символические и драматические качества. Американская исследовательница А. Боррека отмечает, что политика манифестирует себя как театр тогда, когда ее представителям выделяется сцена, где их может наблюдать аудитория, и когда зритель, требующий постановки на сцене, выступает участником политического взаимодействия208. Такой сценой становятся масс-медиа, постепенно превратившиеся из прикладного инструмента политики в основной механизм и даже в саму суть политики. Ее эффективность стала определяться не реальными свершениями, а мнениями людей, в формировании которых средства массовой информации играют ключевую роль. По образному выражению Ж. Бодрийяра, происходит лейкемизация социальной субстанции: кровь заменяется бледной лимфой масс-медиа9'. Политика из сферы принятия решений стала сферой PR-работы209. PR-коммуникации — это своеобразный «публичный спикер» межгруппового взаимодействия. Связи с общественностью в видоизмененной форме выполняют идеологические функции. Созданный PR-коммуникаторами имидж той или иной организации или института латентно включает в себя представления относительно того, что есть истина, добро, справедливость, насаждая тем самым матрицу понимания и оценки общественных явлений210. В качестве основной цели PR-коммуникаций декларируется достижение консенсуса, гражданского согласия между релевантными группами общественности. Она реализуется через формирование групповой идентичности и создание образа корпоративной личности. Такой способ социального диалога снимает остроту конфликтов, но в то же время погружает индивида в мир публичных имиджей, искусно прикрывающих давление и манипулирование. Политическая жизнь в изменившихся условиях уже не занимает доминирующего места в общественном сознании. «Нет больше политических страстей, тогда как в период Французской революции 1848 года или Советской революции, напротив, бывали периоды, во время которых все страсти были политическими»211. Идея политического единства общества в этих условиях теперь не может выступать в качестве смыслообраза социальной справедливости. Общество не увлекает дискуссия о том, должно быть государство правовым или нет: этот вопрос решен однозначно положительно. Идея правового государства отчасти уже реализована, но продолжает сохраняться как идеал политических взаимоотношений между личностью и государством в политическом сознании. Требуются новые способы легитимации общественного устройства и выражения социального признания членов социума, новые формы решения проблемы соотношения коллективности и индивидуальности, т. е. новое наполнение принципа социальной справедливости. Проблема социальной справедливости широко обсуждается в современном западном обществе. Все ученые, независимо от своих методологических предпочтений в толковании текущих социальных процессов, согласны в одном: справедливость была и остается постоянной задачей общества, а не целью, достигаемой раз и навсегда212. Расхождения проявляются по двум параметрам: методам достижения консенсуса и способам его реализации. Все многообразие различных точек зрения можно, по-нашему мнению, объединить в две большие группы — модернистские и постмодернистские теории. Среди теорий модерна с его верой в рационализм и будущее человечества особо выделяется «этика дискурса» Ю. Хабермаса. Она представляет собой попытку теоретической реабилитации основных мировоззренческих принципов ценностей модерна — рациональности и универсальности. Ю. Хабермас понимает современность как «незавершенный проект», имея в виду, что в современном мире еще должно быть сделано многое, прежде чем мы сможем говорить о возможности постсовременного общества. Он занимается теорией «патологии современности», поскольку считает, что современность находится в противоречии с самой собой. Под этим подразумевается, что формальная рациональность, характеризующая социальные системы, отлична от рациональности, характеризующей жизненный мир, и находится с ней в противоречии. Социальные системы стали более сложными, дифференцированными, интегрированными и характеризуемыми инструментальным разумом. Жизненный мир тоже претерпел возрастающую дифференциацию и уплотнение (за исключением фундаментальных знаний и ценностных сфер истины, добра и красоты), секуляризацию и институционализацию норм рефлективности и критики. Рационализация системы и жизненного мира могла бы привести к возникновению общества, в котором присутствовали бы и материальное изобилие наряду с контролем над внешней средой (как следствие рациональных систем), и истина, добро и красота (проистекающие из рационализации жизненного мира). Однако в современном мире система стала главенствовать и подвергать жизненный мир колонизации. В результате, имея возможность вкушать плоды рационализации системы, мы лишаемся богатства жизни, которое стало бы возможным, если бы мог расцвести и жизненный мир96. Рассматривая общество как систему коммуникационных связей, Ю. Хабермас настаивает на том, что коммуникация свидетельствует о наличии взаимных прав и этических обязанностей ее участников. Справедливость как основной принцип морали может быть эксплицирована только через необходимые предпосылки практики аргументации. Моральные принципы и оценки могут и должны быть предметом свободного обсуждения членами демократического сообщества. Такое обсуждение он называет рациональным коммуникативным дискурсом, являющимся идеальной процедурой совещания и принятия решений. «Эта демократическая процедура устанавливает внутреннюю связь между переговорами, дискурсами самосогласия и справедливости и обосновывает предположение, что при таких условиях достигаются разумные и соответственно честные результаты. Тем самым практический разум возвращается из сферы универсальных прав человека или конкретной нравственности некоей определенной общности в область тех дискурсивных правил и форм аргументации, что заимствуют свое нормативное содержание из базиса значимости ориентированного на взаимопонимание действия, в конечном счете — из структуры языковой коммуникации»213. Практика рационального дискурса открыта для всех. Она предполагает основанное на сотрудничестве состязание в поисках лучших аргументов убеждения. Ю. Хабермас называет четыре важнейшие характеристики процесса аргументации: «а) никто из желающих внести релевантный вклад в дискуссию не может быть исключен из числа ее участников; б) всем предоставляются равные шансы на внесение своих соображений; в) мысли участников не должны расходиться с их делами; г) коммуникация должна быть настолько свободной от внешнего или внутреннего принуждения, чтобы позиции принятия или непринятия относительно критикуемых притязаний на значимость мотивировались исключительно силой убеждения более весомых оснований»214. Результатом подобного обсуждения будут моральные нормы, принятые всеми в перспективе каждого. Справедливость обладает эпистемической значимостью и является политической нормой в широком смысле, т. е. выступает в связке с солидарностью. С учетом факта плюрализма современного общества справедливость не может быть сведена только к утилитаристским принципам концепции всеобщего блага, она должна включаться в 99 различные картины мира, становясь их когерентной частью . Таким образом, при обсуждении принципа справедливости Ю. Хабермас остается в рамках модернистских традиций, используя понятия «гражданское общество», «солидарность», «рациональный выбор» и пр. Что касается возможностей воплощения в действительность принципов справедливости, то Хабермас связывает их и с политической жизнью, сохраняющей за собой интегративные социальные функции, и общекультурным контекстом всей социальной жизни. Дж. Ритцер называет его великим модернистом современности, развивающим и поддерживающим «большую теорию» в современной социальной мысли215. По мнению теоретиков постмодерна, XX век демонстрирует провал проекта Просвещения216, возлагавшего надежды на рациональные способы достижения социального взаимопонимания. Люди больше не верят в неотвратимость прогресса, в способность науки решать все проблемы, в совершенство человечества или же в возможность рациональной организации общества. Люди стали более пессимистичными относительно своего будущего и гораздо меньше склонны верить в то, что истина может быть найдена с помощью великих теорий и идеологий. Нарративное понимание единства человеческой жизни и концепция практики изгнаны на задворки современной культуры. Социальная жизнь трансформировать в сторону непрерывно возобновляющегося доминирования рынков, фабрик, бюрократии над индивидами217. Социальное в современном мире не существует в качестве объективной реальности. Оно представляет собой, согласно Бод- рийяру, производство и обмен свободно плавающих сигнифайе- ров (слов и выражений), не имеющих никакой связи с тем, что они означают. Мир современных симулякров — это не просто игра знаков. В них заключены особые социальные отношения и особая инстанция власти218. Правящий класс образуется уже не традиционным политическим классом, а разнородным слоем, сформированным из руководителей предприятий, крупных функционеров, руководителей больших профессиональных организаций, политических партий и религиозных конфессий. Бывшие полюса притяжения, созданные национальными государствами, политическими партиями, профсоюзами и пр., теряют свою привле кательность219. В этих условиях понятие добродетели как общего блага становится фикцией и рациональный дискурс невозможен. «Современная политика есть гражданская война, проводимая другими средствами»220. Проблема легитимации теперь не сводится к поиску универсального консенсуса. Консенсус — одно из состояний дискуссии, а не ее конец221. Подозрительность консенсуса заключается в том, что он может обернуться новыми формами контроля и террора. Поэтому в поисках сохранен™ автономии, которую современный человек научился ценить, в стремлении уйти от манипулирования ключевое место в индивидуальном социальном поведении занимает концепция прав, протеста и демаскировки222. А. Макинтайр различает негативно и позитивно сформулированные права. Сформулированные еще в XVIII веке естественные права человека на жизнь, свободу и счастье он относит к определенным негативно, т. к. они определяют сферы, в которые нельзя вмешиваться. В нынешний век к этому списку добавляются позитивные права, например право на образование, право на труд. Однако сама по себе концепция прав, дающая объективный, неличностный критерий положения индивида в обществе, может стать моральной фикцией в силу возникающей пропасти между их предназначением и действительным употреблением. Поэтому протест становится отчетливой моральной чертой современности, а негодование — преобладающей эмоцией. Протест стал негативным феноменом, который характерен для реакции на предполагаемое вторжение в чьи-либо права во имя чьей-то еще пользы. Напористость протеста объясняется тем, что протестующие не могут выиграть лишь аргументацией. Протест содержит в себе парадокс: протестующим фактически не к кому обратиться, кроме самих себя. Это не значит, что протест не может быть эффек тивным; это значит, что он не может быть рационально эффективным. Подлинные мотивы поведения и моральные принципы в настоящее время скрыты. Эмотивизм223 провозглашен в качестве общего тезиса о природе моральных суждений. Срывание масок с неосознанных мотивов воли и желания, которые поддерживали моральные маски современности, является одной из характерных 109 ее черт . Основное внимание постмодернистов обращено к особенному, гетерогенному, интерпретирующемуся как форма социального равенства. Ж.-Ф. Лиотар считает, что нужно стремиться к достижению локальных консенсусов, временных контрактов по правилам игры, которые потом могут быть расторгнуты. Эта эволюция социального консенсуса двусмысленна: она выгодна не только индивиду, но и системе. Временный контракт поощряется системой по причине его большей гибкости, минимальной стоимости и сопровождающей его «бурной» мотивации224. Таким образом, справедливость предполагает допущение существования всех возможных жизненных практик и дискурсов и предоставление всем участникам социального действия возможностей для презентации и реализации своих жизненных проектов. При видимой разнице подходов к пониманию социальной справедливости у «этики дискурса» и постмодерна довольно много общего во взглядах на эту проблему, что с наибольшей ясностью обнаруживается в неприятии теории Дж. Ролза. Анализу подвергаются основополагающие принципы схемы Ролза: «занавес неведения» как исходное положение выбора принципов справедливости, концепт распределения и институциональное обеспечение реализации норм справедливости. Дж. Грей в работе с вызывающим названием «Поминки по Просвещению» дает резкую критику теории Ролза. Принято считать, говорит он, что опубликованная в 1971 году работа Ролза дала толчок к возрождению политической философии. Возможно, это и так, но политическая философия, воодушевленная идеями Просвещения, была мертворожденной, она имеет мало точек соприкосновения с политической жизнью реального мира. Основной недостаток его концепции заключается в отсутствии философской антропологии. В работах Ролза и его последователей индивид предстает как нулевая величина, лишенная истории и национальности, не имеющая каких-либо привязанностей, всего того, что в реальном мире определяет нашу идентичность. Свободная от всяких случайных обстоятельств, эта нулевая величина имеет в схеме Ролза одну заботу — заботу о своем благе, являющемся не благом конкретного человека, а, как предполагается, благом, единым для всех225. А. Макинтайр серьезно сомневается в том, что рациональные индивиды, находясь за «занавесом неведения», примут решение, которое может предстать в качестве всеобщего блага, т. к. у Ролза идентификация интересов индивидов первична по отношению к конструированию каких-либо моральных уз между ними и независима от них226. Ю. Хабермас высказывает глубокое почтение и уважение к взглядам Дж. Ролза, заявляет о своем согласии с основными идеями этого проекта. Однако его тактичная критика демонстрирует ряд принципиальных расхождений с автором популярной теории. «Занавес неведения» представляет собой не что иное, как информационное ограничение исходного состояния, с помощью которого искусственно нейтрализуется многообразие частных перспектив истолкования227. Он также задается вопросом: «Может ли смысл требований справедливости остаться незатронутым, если его трактовать под углом зрения рациональных эгои- стов?»"4 Хабермас обращает внимание на то, что Ролз не проводит различия между приемлемостью решений и их принятостью. Гражданам нужно еще убедиться в состоятельности предложенной концепции справедливости, чтобы она стала действенной. Иначе возникает следующая ситуация: «...чем выше поднимается завеса неведения и чем больше "граждане" Ролза обретают реальный облик из плоти и крови, тем глубже они обнаруживают себя втянутыми в иерархию того порядка, который шаг за шагом уже институализирован помимо их участия. Таким образом, теория отнимает у граждан слишком многие из тех усмотрений, которые им все же следовало бы заново усваивать в каждом последующем поколении»228. Другое положение концепции Ролза — парадигма распределения — также «зависает», потому что, по мнению Хабермаса, не проводится различия между благами и правами. Между тем они находятся в разных плоскостях: блага — в сфере должного, а права — в сфере конкретной реальности229. А. Макинтайра в этом вопросе больше интересует другой аспект: уход Ролза от обсуждения взаимосвязи вопросов распределения с правом на обладание. Распределительные принципы Ролза основаны на равенстве потребностей всех индивидов, исключают ссылки на прошлое и отражают интересы наименее преуспевшего сектора общества. Но существует и другой подход, сформулированный оппонентом Ролза — Р. Нозиком. Согласно ему принцип справедливости не может действовать в сфере распределения, а должен ограничиться лишь закреплением прав на обладание. Спор между этими конкурирующими и несопоставимыми концепциями справедливости в рамках современной культуры не может быть разрешен рациональным путем. «Природа любого общества, следовательно, не должна выводиться из одних только законов, а должна выводиться из законов, понимаемых как индекс конфликтов об- щества. Наши законы показывают глубину и силу конфликта, который должен быть пресечен»230. Проект Ролза остается универсалистским по своему характеру. Для его реализации предлагается окончательно установленный ряд совместимых или согласующихся друг с другом свобод. При этом неважно, кто будет у власти, главное — чтобы правление следовало общим нормам справедливости и законности. Однако современная политика, будь то либеральная, консервативная, радикальная или социалистическая, в своих институциональных формах представляет собой бюрократическое, а не моральное единство, что делает природу политического обязательства неясной231. Хабермас также отмечает большие политические притязания Ролза, который ожидает, что его теория создаст основу, на которой граждане североамериканского общества (или же всего современного общества) смогут достичь базового политического консенсуса232. Но в современном демократическом обществе, где достигнуто формальное правовое равенство, на первый план в политической жизни вышла «борьба за признание», т. е. за равноправие культурных форм жизни. Женщины, этнические и культурные меньшинства, равно как и нации и отдельные культуры, борются за признание своих коллективных тождественностей. Такая ситуация плохо совмещается с индивидуалистически выстроенной теорией, основанной на равных шансах на социальную жизнь. Либерализм Ролза требует этически нейтрального правопорядка, который каждому обязан обеспечить равенство шансов в следовании той или иной собственной концепции блага. Учет коллективных целей требует целеполагания со стороны политической воли общества. «Поэтому всякий правопорядок является также и выражением некоей партикулярной формы жизни, а не только отражением универсального содержания ос- новных прав, — пишет Ю. Хабермас. — Конечно, необходимо, чтобы решения политических законодателей позволяли понимать себя в качестве осуществления системы прав, а их политика — в качестве ее развития; но чем конкретнее данное дело, тем более в приемлемости соответствующего правового установления выражается и самопонимание коллектива вместе с его формой жизни (а также баланс конкурирующих групповых интересов и информированный выбор между альтернативными целями и средствами).
Это проявляется в широте спектра мотивов, причастных к формированию рациональных мотивов мнения и воли политического законодателя: наряду с моральными доводами, прагматическими соображениями и результатами частных переговоров в процессе обсуждения и оправдания законодательных решений участвуют как раз и этические мотивы»120. Фактически о том же самом говорит Дж. Грэй: «Автономия — это жизненно важное условие благополучия, и обращение к ней позволяет обосновать как позитивные, так и негативные права. Однако автономия значима только в обществе, предоставляющем людям богатство выбора. Соответственно, ценные по своей сути формы общественной жизни входят в ценность самой автономии; жизнь автономной личности будет достойной лишь в том случае, если человек живет в культурной среде, обеспечивающей всю совокупность общественных благ — благ, являющихся существенной частью ценимых форм жизни. Добродетелью либерального государства должна быть толерантность, а не нейтральность»121. Оппозиция Ролзу «этики дискурса» и постмодерна обнаруживает общность их взглядов на основополагающие принципы построения новой теории справедливости. Таковыми должны стать культурная автономия граждан и предоставление им большей свободы выбора и поведения. Но недоверие постмодернистов к политике как сфере подлинной социальной интеграции и рациональной морали и упорная вера Хабермаса в эти принципы не дают возможности для дальнейшего плодотворного диалога и выработки общих позитивных позиций. Учитывая аргументы постмодернистов, мы полагаем, что критерии социальной справедливости должны подняться над сферой политического, найти дополнительные точки пересечения актуальных коллективных и индивидуальных устремлений. В качестве нового показателя может выступить требование качества жизни. Этот смыслообраз социальной справедливости давно витает в общественном и индивидуальном сознании и в последнее время все чаще рассматривается как современная парадигма цивилизационного развития233. Понятие «качество жизни» было введено при обсуждении проблем индустриального и постиндустриального обществ с целью обозначить те аспекты общественной жизни, которые сложно, а порой и невозможно измерить количественным методом. Д. Белл использует термин «качество жизни» для обозначения требований лучшей жизни, концентрирующихся вокруг двух фундаментальных сфер — здоровья и образования. Необходимость устранения болезней и увеличения продолжительности жизни делает услуги здравоохранения чрезвычайно значимыми в современном обществе; рост технических потребностей и профессионального мастерства приводит к тому, что образование, и в частности доступ к высшему образованию, становится условием самого вхождения в постиндустриальное общество234. А. Турен, хотя и не использовал данный термин, обозначил центральный пункт требований нового общества как требование счастья, т. е. такой организации общественной жизни в целом, которая определена в зависимости от потребностей, выраженных 124 самыми разными индивидами и группами . К настоящему времени понятие «качество жизни» заняло прочное место среди социологических категорий, но остается предметом дискуссий. Для прояснения содержания этой катего рии рассмотрим ее как логическое суждение. Субъектом суждения будет выступать понятие «жизнь», а предикатом — «качество». Термин «жизнь» здесь употребляется предельно широко, как все виды общественного бытия — человечества в целом, той или иной социальной общности, независимо от ее размеров, индивидуума. Философская категория «качество» обозначает определенность предмета (явления, процесса), на основе которой он приобретает свое специфическое существование и выделяется из других многообразных предметов (явлений, процессов). Тем самым качество выражает сущность предмета, благодаря которой он является именно тем, не иным. Определенность предмета имеет две стороны — внешнюю и внутреннюю. Внешняя определенность, или форма, характеризуется свойствами и признаками, позволяющими различать предметы на уровне чувственного восприятия. Внутреннюю определенность можно характеризовать как целостность предмета, раскрывающуюся через категории «система», «структура», «функция» и т. д. В рамках современной научной парадигмы категория качества должна быть соотнесена не только с традиционными философскими категориями количества и меры, но и с категориями системы, структуры, организованности. Особенно это актуально для категории качества жизни. Наиболее адекватным способом ее реализации является системность. Системный подход позволяет не только вычленить составляющие элементы и обозначить сложную структуру их взаимосвязей, но и в соответствии с современными концепциями синергетического развития рассмотреть данную систему на предмет источника и принципов ее организации. Системный анализ ориентирует прежде всего на выделение уровней и элементов системы, каждый из которых будет иметь качественное многообразие. Исходным критерием различия форм системности можно считать обусловленность системности качества жизни взаимодействием ее составляющих. Имеется в виду, что это взаимодействие может иметь широкий спектр значений — от несущественного до закономерного, от случайного до необходи мого. Поэтому системность качества жизни будет принимать качественно различные формы: от рядоположенности ее составляющих, когда главную роль играет особенная логика их функционирования, до органической целостности, где общее выступает определяющим по отношению к составляющим235. Качество жизни, рассматриваемое как целостная система, включает в себя явления, различающиеся по субстанциональной основе: природные, социальные и духовные. Природная среда, представляя собой один из компонентов качества жизни, имеет в данной категории два модуса: качество природной среды и качество здоровья популяции. Составляющими качества социальных явлений, понимаемых как деятельностное взаимодействие236, могут выступать социальный порядок и стабильность. Социальный порядок характеризует состояние организованности, упорядоченности общественной жизни, поведения и действий людей; процессы регулирования социального взаимодействия (насильственные и ненасильственные формы); общественную безопасность. Качество духовных явлений, воплощенных общественным и индивидуальным сознанием, будет выражаться через систему ценностей, ценностных представлений и социальное настроение. Также можно вычленить уровни качества жизни как системы: макро-, мезо- и микроуровни. Усиление интеграции жизни мирового сообщества, значимость глобальных проблем определяют необходимость единства мирового сообщества. Это единство обусловлено не только экономическими связями и отношениями, но и общностью планетарной жизни человечества, понимаемой ныне как ноосферный процесс. В проблеме достижения нового качества жизни выражена ноосферная устремленность человечества, осознание себя в качестве ведущей эволюционной силы, руководствующейся в своих действиях духовными устремлениями237. Современное мировое сообщество по многим аспектам все еще можно характеризовать как взаимосвязь рядоположенных социальных организмов, которыми являются те или иные народы и государства. Применительно к отдельным социальным системам ставится вопрос о достижении их устойчивого развития. Современная формула устойчивого развития включает в себя представления об адекватном ему глобальном этосе, основанном на сочетании уникальных для разных этнических групп, народов и цивилизаций культурных кодов с формированием общезначимых культурно-ценностных установок, обусловленных реакцией индивидов и общества на глобальные вызовы238. В настоящее время решение этой задачи обрело уже вполне реальные политические контуры. На всемирных встречах на высшем уровне вырабатываются рекомендации правительствам стран — членов ООН по достижению устойчивого экономического роста и устойчивого развития на национальном и международном уровнях. Целью этих мер является создание условий для благоприятного социального развития, искоренение нищеты, расширение продуктивной занятости, снижение безработицы и содействие социальной интеграции. В документах подчеркивается, что конечной целью социального развития выступает улучшение качества жизни всех людей. Это предполагает создание демократических институтов, уважение всех прав человека и основных свобод, обеспечение более широких и равных экономических возможностей, верховенство закона, развитие уважения культурного многообразия и прав людей, принадлежащих к меньшинствам, активную роль гражданского общества239. Идейная основа данных решений — концепция человеческого развития, разработанная группой экспертов Программы развития ООН в конце 80-х годов. Впервые она была изложена во Всемирном докладе о развитии человека за 1990 год, впоследст вии ставшем ежегодным. В соответствии с концепцией развитие человека рассматривается как цель и критерий общественного прогресса, как процесс расширения человеческого выбора и достигнутый уровень благосостояния людей. В 1995 году в Копенгагене состоялась Всемирная встреча на высшем уровне, посвященная проблемам социального развития. Принятая на ней Декларация уточнила перечень базовых потребностей, обязательства по удовлетворению которых должны принять на себя правительства всех стран. В их числе: всеобщий доступ к начальному образованию; снижение младенческой и материнской смертности; обеспечение продовольственной безопасности; обеспечение всем людям уровня здоровья, позволяющего вести социально и экономически продуктивную жизнь; охрана репродуктивного здоровья; контроль над основными заболеваниями, представляющими собой глобальные медицинские проблемы, и т. д.240 Требование качества жизни облечено в новую мировоззренческую форму — технологическую, в основе которой лежит принятие функциональных решений, сознательный, рациональный выбор средств для решения экономических и социальных проблем. Достижение нового качества жизни рассматривается как социальная технология, т. е. отрефлексированные социальные методы, которые, в принципе, могут быть перенесены в новое место и время, использоваться в новом сообществе. Квинтэссенцией макро- и мезопоказателей качества жизни выступает его микроуровень — индивидуальное бытие, качество человека. Человек как биопсихосоциальное существо интегрирует в единое целое все три субстанциональные проявления качества жизни — природное, социальное и духовное. Следовательно, требования «лучшей жизни» (Белл) включают в себя характеристики, касающиеся как природной, так социальной среды: качество питания, охрану окружающей среды, увеличение продолжительности жизни, комфорт жилища, воз можность получения качественного образования, доступ к научной и культурной информации, участие в политической жизни и пр. В настоящее время существует международный стандарт определения индивидуального качества жизни — индекс человеческого развития (ИЧР). Он был разработан в ООН на основе концепции человеческого развития. ИЧР строится на минимальном наборе базовых показателей, регулярно рассчитываемых по сопоставимой методике для экономически развитых и развивающихся стран. Каждый из базовых показателей количественно представляет одно из ключевых измерений человеческого развития или один из аспектов расширения человеческого выбора. Эти измерения — долголетие, образованность и уровень жизни — соответствуют трем основным проблемам — прожить долгую жизнь, приобрести знания и иметь доступ к ресурсам, необходимым для достойного уровня жизни. При определении всей совокупности измерений главенствует принцип «безусловности выбора», согласно которому каждый человек, имея перед собой возмоясность выбора, безусловно, предпочтет более долгую жизнь, более высокий уровень образования и больший материальный достаток. В то же время допускается, что фактически выбор может быть направлен, например, не только на долголетие как таковое, но и на те блага и преимущества, которые могут быть связаны с долголетием. Для трех основных измерений человеческого развития разработана система базовых показателей, регулярно вычисляемых и сопоставимых практически для всех стран мира. Они являются количественным выражением соответствующих измерений, т. е. увеличение (уменьшение) каждого из базовых показателей свидетельствует о расширении (сужении) возможностей выбора в определенном измерении человеческого развития. Измерение «долголетие» описывает способность прожить долгую и здоровую жизнь, что составляет естественный выбор и одну из универсальных потребностей человека. Базовым показателем долголетия служит средняя ожидаемая продолжительность жизни при рождении. Образованность предполагает обретение способностей к получению и накоплению знаний, к общению, обмену информацией. Эти способности необходимы для полноправного участия в жизни современного общества. Образованность имеет два базовых показателя: уровень грамотности взрослого населения и полнота охвата обучением. Уровень жизни открывает доступ к материальным ресурсам, необходимым для полноценного существования, т. е. это средство, расширяющее возможность выбора, но не сам выбор. При определении базового показателя данного измерения должны быть учтены многие факторы; по некоторым из них нет регулярно собираемой информации, другие трудно сопоставить и исчислить. В связи с этим для оценки материального уровня жизни используется косвенный базовый показатель — величина валового внутреннего продукта на душу населения (ВВП), в дальнейшем подвергаемая различным модификациям. Для стран со средним уровнем развития вводится показатель доли людей с доходом ниже уровня бедности. Для экономически развитых стран он дополняется показателем, учитывающим уровень неравенства по доходам. ИЧР представляет собой среднее арифметическое индексов измерений. Для каждого из трех измерений установлены равные весовые коэффициенты, т. е. нет оснований предпочесть какое- либо одно из трех измерений двум другим. В то же время относительно меньшие достижения в каком-либо одном измерении могут быть «перекрыты» относительно большими достижениями в другом. Также ИЧР исходит из стремления к сбалансированности различных измерений и отрицает целесообразность какой-либо избыточности131. Максимизация ИЧР предусматривает преодоление отставания в удовлетворении совершенствующихся потребностей людей, прежде всего базовых, снижение неравенства между социальными группами по показателям человеческого развития и поддержку развития наиболее уязвимых регионов. Главной задачей вычисления ИЧР является не определение его величины как таковой, а ранжирование его на основе различных стран и сопоставление рангов стран по ИЧР и ВВП на душу населения (если место страны по ИЧР выше, чем по среднедушевому ВВП, это позволяет судить о большей ориентированности экономики на цели человеческого развития, и наоборот). Величина ИЧР служит критерием разделения стран на группы с различным уровнем человеческого развития: к странам с высоким уровнем относятся те, в которых ИЧР больше или равен 0,8; к странам со средним уровнем — те, в которых ИЧР располагается в интервале от 0,5 до 0,8; к странам с низким уровнем — те, в которых ИЧР меньше 0,5241. Специалисты отмечают, что ИЧР неполно отражает магистральные направления общественного прогресса, не охватывает, например, экологические аспекты, уровень развития науки и инновационной деятельности, уровень культурно-нравственного развития общества. Предлагаются различные варианты многоуровневых критериев, типа уровня (индекса) гармоничного развития цивилизации (ИГРЦ)242. Для количественной оценки адаптационных ресурсов страны предлагается использовать интегральный показатель, включающий оценки четырех потенциалов: образовательного потенциала человека, потенциала здоровья, информационно-культурного и социальных связей. Стремление учесть наиболее острые социальные проблемы отразилось при выработке индекса человеческой бедности (ИЧБ) и международного индекса человеческого страдания (МИЧС). Они имеют цель выявить страны и регионы, в которых не существует элементарных по современным меркам условий для достойной жизни людей. Выработанные международные стандарты, несмотря на стремление охватить различные стороны общественной и индивидуальной жизни, в силу ограниченности количественных методов не могут отразить духовную составляющую нового качества жизни. Между тем системность качества жизни представляет собой иерархическую целостность, в которой имеют место отношения определяющего и определяемого243. Духовная наполняемость будет выступать определяющей основой качества жизни, выражать его внутреннюю целостность, укреплять системные связи между составляющими качества жизни. Согласимся с оптимистической гипотезой Р. Инглегардта о том, что в долгосрочной перспективе переход к постиндустриальному обществу выведет духовные ценности на первый план. По его мнению, в современном обществе зарождается новый тренд ценностей и наблюдается сдвиг «от материалистических ценностных приоритетов к постматериалистическим. Такой сдвиг сам по себе является элементом более широкой совокупности межгенерационных культурных перемен, в результате которых рост внимания к качеству жизни и самовыражению сопровождается все меньшим акцентом на традиционные политические, религиозные, моральные и социальные нормы»244. Инглегардт объясняет это диалектическим процессом взаимовлияния экономики, политики и культуры. На ранних этапах индустриализации экономические факторы играли столь важную роль, что преобладала интерпретация общества и культуры на основе моделей экономического детерминизма и у людей преобладало внимание к материальному благосостоянию и физической безопасности. Однако серьезные изменения в сфере культуры не только содействовали расцвету промышленной революции на Западе, но и породили новые культурные ориентиры. Зна чение экономических критериев как стандарта рационального поведения снижается. Вместе с тем культурные изменения являются отражением процессов демократизации. В целом же в результате крупномасштабных перемен коренным образом изменились условия жизни людей, что привело к поляризации западного общества на «материалистов» и «постматериалистов», обладающих абсолютно несхожими мировоззрениями. «Постматериалисты», как правило, обладают более высоким социально-экономическим статусом, чем «материалисты». Они имеют лучшую работу, хорошее образование и более высокие доходы, чем «материалисты». При этом экономический успех и экономический рост для них имеют второстепенное значение, а в своей личной жизни они делают акцент не столько на обязательную занятость и высокий доход, сколько на работу интересную, осмысленную, осуществляющуюся в контакте с близкими по духу людьми. Они направляют значительную часть своей энергии на обеспечение иных благ, чем доход, в первую очередь, таких, как статус и качество жизни245. Р. Дарендорф высказывает сомнения в наличии «тихой революции» ценностных представлений. Доводы Р. Инглегардта, по его мнению, скорее увлекательны, чем убедительны. Постмате- риалистические настроения — не столько новый тренд, сколько характерный признак 1970-х годов, смутного времени для Запада. В этот период был достигнут немалый прорыв в области прав человека, но существовали серьезные экономические проблемы. Молодое поколение пришло к постматериализму скорее от отчаяния, чем по склонности. К ценностям апеллируют и меняют их, когда экономический рост и социальный прогресс одновременно оказываются под прессом и требуется поворот тренда246. Ж. Липовецки также говорит об изменениях в ценностных представлениях современного общества, но подчеркивает их негативные стороны. Стремление к качеству жизни, культ соуча- стия и самовыражения, реабилитация регионального компонента культуры превращают человека в Нарцисса. Он называет современное общество обществом скольжения: в нем общее дело (res publica) не имеет под собой никакого прочного фундамента, никакой эмоциональной подоплеки. Общество существует на основе разнообразных связей и контактов коллективов с узкими интересами (объединения вдов, родителей, гомосексуалистов, алкоголиков, обжор и пр.). Люди собираются вместе, потому что они похожи друг на друга, потому что их волнуют одни и те же житейские заботы. Однако при этом возникает парадокс: чем больше люди стремятся выразить себя, тем меньше смысла мы в этом находим; чем больше они стремятся к субъективности, тем нагляднее анонимность и пустота. Новая стадия индивидуализма приходит как раз в тот момент, когда авторитарный капитализм уступает место гедонистическому и либеральному капитализме му . Итак, если мы не можем с полной уверенностью говорить о наличии ценностей более высокого духовного порядка в новом качестве жизни, то с полным правом можем утверждать, что сама жизнь человека становится ценностью. Физическое здоровье, экологическая обстановка, индивидуальные склонности человека и возможности их реализации — все это и многое другое приобретает не только личностную и социальную значимость. Жизнь, а не физическое выживание составляют смысл индивидуального бытия. Но осознание и принятие данной ценности не достигается автоматически через повышение уровня жизни. Разные социальные группы и общности по-разному реагируют на одни и те же экологические условия, качество продуктов питания, условия труда, по-разному относятся к своему здоровью. Западные социологи заметили любопытную закономерность при исследовании поведения представителей этнических меньшинств в американских гетто. Повышение уровня жизни — увеличение зарплаты, размеров социальных пособий и т. д. — отнюдь не приводило автоматически к изменению их поведения, переходу в число представителей среднего класса и к изменению отношения к своему здоровью. Причина — доминирующая в их сознании система ценностей, «культура бедности» с ее односторонней ориентацией на удовлетворение сиюминутных, материальных потребностей, крайне узкие горизонты мировоззрения. Несмотря на то что в системе потребностей низшие ценностные уровни оказались заполненными, рост уровня жизни не способствовал освоению этими людьми более высоких духовных ценностей, не изменял качественно структуру потребления, а просто приводил к ее количественному росту. Так, например, если ранее житель городских окраин выпивал одну бутылку виски на ночь, то после увеличения размеров пособия по безработице — две247. Подобные наблюдения привели исследователей к выделению такого важного индикатора качества жизни, как субъективная самооценка. Субъективная жизненная самооценка (удовлетворенность жизнью, оценка жизненного успеха и т. п.) выступает как многомерная конструкция с когнитивными и эмоциональными основаниями, интегрирующая все жизненные аспекты, ускользающие при «объективированном» анализе. Одновременно такой индикатор способен измерять не только приватные категории, но и качество внешней жизненной среды248. Два компонента субъективной самооценки — когнитивный (рациональный) и аффективный (эмоциональный) — часто расходятся, т. к. формируются различными механизмами переработки информации. При этом аффективный компонент преобладает над когнитивным. Их соотношение по разным методикам измерения составляет 1,8 :1 или 1,4 :1. Аффективная оценка представляет собой баланс позитивных и негативных аффектов. К позитивным аффектам относится ощущение счастья, социальной поддержки, личной компетентности. Негативные аффекты — ощущение депрессии, тревожности, стресса. Влияние негативного аффекта на удовлетворенность жизнью в три раза сильнее позитивного. При оценке будущего влияние позитивных аффектов в шесть раз больше, чем негативных249. Механизм формирования субъективной оценки качества жизни сложен и противоречив. Самооценка обычно корректируется обстоятельствами жизни, и выражение неудовлетворенности до определенной степени не зависит от жизненного опыта250. Гораздо большее влияние оказывают социальные характеристики общественной жизни. Решающим фактором, моделирующим жизненную самооценку, выступает социальное неравенство. Внутреннее социальное расслоение в стране и «толщина» стратификационных «перегородок» непосредственно влияют на возможности самореализации, а значит, на оценку этой самореализации. Чем полнее воплощаются принципы социального равенства в стране, тем больше удовлетворенных собственной жизнью и меньше существенных расхождений в субъективном оценивании жизни251. При этом действует любопытный психологический механизм, который можно определить как действие трех разнонаправленных тенденций. Первую тенденцию можно обозначить как бессознательное стремление большинства людей к улучшению условий жизни на основании сравнения собственных условий с условиями людей, имеющих более высокий уровень жизни. Вторая тенденция проявляется в том, что большинство под влиянием социального окружения склонно к подавлению ощущения неудовлетворенности. И третья фиксирует тот факт, что жизнь в предпочтительных условиях располагает к формированию новых оценочных стандартов и более благоприятна для выражения критики и неудовлетворенности252. Отмеченные особенности свидетельствуют о том, что качество жизни не может быть сведено к бесстрастному набору объективных, научно выверенных показателей. Можно вполне согласиться с Д. Марковичем, который характеризует качество жизни как удовлетворение потребностей людей в определенных социальных условиях, сохраняющее физическую и психическую целостность человека, его свободу и творчество и дополняемое 145 чувством удовлетворения . Внимание к субъективной стороне качества жизни свидетельствует о постепенном развороте всей социальной системы к человеку, возрастающем интересе общества к его эмоциям и переживаниям. Таким образом, категория качества жизни позволяет выйти на решение как проблемы саморазвития человечества и отдельных социальных систем, так и проблемы саморазвития отдельного человека, что определяет ее методологическую и прогностическую значимость. Достижение нового качества жизни выступает современным смыслообразом социальной справедливости. Высокая оценочная нагруженность социальной справедливости вовсе не свидетельствует о том, что «посредством категории "социальная справедливость” маскируются взаимоисключающие интересы разных социальных групп и слоев»253. Подобные утверждения не соответствуют духу времени. Стремление к социальной справедливости решается теперь не посредством классовой борьбы, а с помощью разного рода экономических, научных и социальных технологий. Человечество все больше осознает как глобальную проблему реализацию основных требований социальной справедливости. По мысли И. Кучуради, «справедливость требует постоянного создания различных и меняющихся условий, благоприятных для развития или не препятствующих развитию людей как личностей и человечества как вида, или — в современной терминологии — защиты прав человека в различных и меняющихся условиях каждой страны и мира 147 в целом» . Сомнения в возможности приближения к идеалу общественных взаимоотношений, предлагаемых социальной справедливостью, строятся на вполне разумных позитивистских наблюдениях, касающихся социального неравенства. Так, трудно не согласиться с утверждением о кумулятивном характере социального неравенства: происходит накапливание преимуществ богатых по принципу «эффекта Матфея» (неравного вознаграждения), а процессы депривации, подобно воронке, сужают спектр доступных индивиду ресурсов и затягивают его еще ниже148. Однако это правда, но не истина. Истина же заключается в том, что на протяжении своей истории человечество научилось вырабатывать социальные механизмы, препятствующие этому процессу. Одним из таких механизмов и выступает социальная справедливость. Как пишет Кучуради, она требует «не эффективности каких-то особых, "материальных" принципов а воли к постоянному выполнению цепочки условий, приводящих к порядкам — меняющимся и различным, но — особого характера, к порядкам, определяемым историческими — меняющимися — нормами и, соответственно, законами, выводимыми в данный исторический момент из знания неизменных общих предварительных условий реализации человеческих возможностей, составляющих то, что 147 Кучуради И. Справедливость — социальная и глобальная // Вопр. философии. 2003. № 9. С. 21. 1 iO мы называем человеческим достоинством, т. е. из знания прав 149 человека» . Социальная справедливость с ее требованиями должного социального устройства спасает общество от неизбежных деструктивных последствий «зашкаливания» социального неравенства. В каждую эпоху она выдвигает новый социальный идеал, помогающий достижению согласия. ?