В отрезок мировой истории между VIII и II вв. до н. э. пристально вглядывается вот уже не одно поколение историков и философов. Он привлекал, да и привлекает своей необычностью. Право же, удивляться есть чему.
Одновременно и притом независимо друг от друга в трех культурных центрах тогдашнего мира: Китае, Индии, Греции (Эгейский мир) — начались практически однотипные исторические изменения. Вот только некоторые характеристики той необычной («расколото- единой») эпохи: потрясение всех прежних жизненных основ или устоев, душевное смятение, устремленность к пределам жизни и мира в целом, духовное подвижничество, острое ощущение хрупкости и надломленности человеческого бытия, близости какой-то катастрофы, мирового хаоса и одновременно единый порыв, общее стремление овладеть ходом событий, наладить нормальную человеческую жизнь, дать ей смысл и историческую перспективу; известная центробежность повсеместно ведущихся дискуссий (Сократ, например, мог вступить в философскую беседу со всяким, кто попадался ему на пути — такое «общительное» было время), духовная расщепленность борьбы мнений, убеждение друг друга в «своей» истине, в «своей» жизненной «правоте» и подспудная, во многом неосознанная тяга к единству, внутренней целостности, духовному братству, глубинному взаимопониманию. «...Человек, — пишет К. Ясперс, самыйтонкий и глубокий знаток данной проблемы, — осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира»105. В широком мировоззренческом плане рассматриваемая эпоха была переходом от мифа (имагинативной реальности) к логосу (разумной или рациональной реальности), от недифференцированно коллектив ного к ярко выраженному индивидуальному авторству, от генетически- повествовательного «откуда», «от кого» к предельно-сущностному «почему», от бессознательного, слепогоследования прошлому и еготрадициям к новациям и конструктивизму настоящего, к решительной открытости будущему, неисчерпаемому богатству его «горизонтных» возможностей. Символическим воплощением этого перехода стали философы — люди, отважившиеся искать опору в самих себя, решившихся противопоставить себя, свой внутренний мир всему остальному миру. В лице философа, внутренне возвысившегося «над миром и над самим собой», человек устремляется к впервые обозначившемуся идеалу человека, поднимается, и во многом, до Человека. С VIII по II вв. до н. э. была заложена, как убедительно показал Ясперс, «духовная основа человечества», ставшая своеобразной осью всего его последующего развития. Отсюда и название данной исторической эпохи — «осевое время». К ней, этой основе, общество приникало, ею оно вдохновлялось в самые творческие, «ренессансные» моменты своей истории. Не исключение в этом плане и современная эпоха: в ее глубине по-прежнему теплится огонектого, осевого, времени. «Осевое» вращение истории носит структурообразующий характер, превращает хаос в космос, действуя сразу в двух тесно связанных между собой направлениях — онтологическом и гносеологическом: в смысле истории как некой объективно складывающейся целостности и в смысле истории как картины познавательного освоения всей социальной реальности, всего человеческого-и-общественного развития. И то и другое, как показывает все та же история, имеет свои ограничения. О них убедительно свидетельствует сам факт «пост- осевого» расхождения исторических путей развития указанных культурных центров или миров. Осевая духовная основа — это прежде всего сам человек в его «духовной открытости миру»106. Он, пожалуй, — самый убедительный продукт осевого времени с его непревзойденным пока скачком, или прорывом, в бытие как подлинное, истинное существование, как сокровеннейшую суть всей событийной канвы жизни. Главное измерение духовной открытости человека осевого времени — универсальность, переходящая в трансцендентность. Иными словами, это непрестанное — и теоретическое, и практическое — расширение границ индивидуально-человече- скогосуществования.помноженноенапроективнуюпотребность.страс- тное желание знать: а что же дальше? что там, за горизонтом? Здесь также просматривается потребность иметь над собой нечто более высокое и совершенное, чем «человеческое, слишком человеческое». Осевое время: попытки объяснения Характеристику осевого времени истории нельзя считать полной без идентификации его причин: чем, какой необходимостью оно вызвано, как понять одновременность его начала и единообразие (сходство) его протекания в разных культурных центрах мира. Поверим Ясперсу: ни одно из предложенных объяснений — ни субстанциальное единство народной жизни, ни действие таинственных законов или какой-то высшей духовной потенции, ни однотипные изменения, которые якобы претерпевают все народы, ни вторжение в евроазиатский мир кочевых народов из Центральной Азии, ни, наконец, божественное вмешательство — ничто не дает убедительного объяснения феномену осевого времени. Однако неудача с попытками объяснить осевое время не останавливает, не отменяет, по мысли Ясперса, процесс его философ- ско-исторического осмысления. Она лишь смещает или переключает внимание с поиска причины на выявление смысла. Надо сказать, что в этом исследовательском движении Ясперс не одинок. Еще М. Шлик отмечал, что «задача науки заключается в «погоне за истиной», задача философии заключается в «погоне за смыслом». Нет специфически «философских проблем»; задача философии — искать смысл всех проблем и их решений. Ее следует определить как деятельность по отысканию смысла»'09. Итак, каков смысл осевого времени истории, чем оно значимо для нас? Во-первых, эмпирическая очевидность (ведь точно было) осевого времени, полагает Ясперс, с определенностью подтверждает веру людей в единство человечества. Прецедент духовного единения людей в VIII — II вв. до н. э., принадлежащих к разным, по существу не соприкасавшимся культурам и цивилизациям, позволяет (можно даже сказать: заставляет) думать о сохранении такой возможности и в последующие периоды человеческой истории, включая, разумеется, и наше время с его множащимися контактами между странами, народами, простыми людьми, наконец. В данном плане перспективы на будущее кажутся еще более богатыми и обнадеживающими. Надо заметить, что возможность повторения дерзновенных духовных устремлений осевого времени индуцируется не только глубинными, коренными связями истории, но и тем, что мы продолжаем думать — настойчиво и заинтересованно — в этом направлении. Не будет отступлением от истины сказать, что возможность входит в историю в том числе и через человеческую мысль о ней. Возможность, равно как и мысли о ней, — вполне реальные элементы истории. Тем более истории, испытываемой на смысл, а не на объяснение. Во-вторых, ось мировой истории значима для нас тем, что она «как бы призывает нас к безграничной коммуникации»"0. В сокровенных сущностных глубинах человеческого общества как единого социального организма лежат предельные и самые надежные основания для универсальной коммуникации между людьми.
Если верно, что сущностные глубины общества формируются его «ушедшей в основание» историей, то осевое время и было той историей, которая предопределила возможность и характер всей последующей человеческой коммуникации. Безграничная, т. е. ничем искусственно не сдерживаемая, коммуникация позволяет людям видеть и понимать друг друга, а через это и самих себя, свои внутренние Я-самости, их историческую и собственно человеческую размерность. Она позволяет, как отмечает Ясперс, «совершить прыжок вдаль», избавиться от узости и ограниченности занимаемого исторического места (пространства и времени), а особенно — от самообмана, высокомерия и фанатизма, притязаний на исключительность, в том числе богоизбранность и богоносность. Вовлеченность в коммуникацию делает людей равными перед лицом бесконечности, в поисках великой и благородной Истины. И если Истина в своей полноте так никому и недоступна, то единство людей, единство истории на пути к ней вполне достижимо. Порыв, стремление к Истине формирует несущие конструкции этого единства. Наконец, в-третьих, значимость, или смысл, осевого времени, как это убедительно показал Ясперс, связана с его известной духовной эталонностью по отношению ко всему дальнейшему развитию, к событиям и перипетиям других эпох, периодов, ситуаций. Но покоряющее сочетание сурового величия, творческой ясности, глубины смысла, масштаба приближения к новым духовным горизонтам в осевое время не перечеркивает ценности событий и явлений более позднего времени. У них своя историческая оправданность и последовательность. Вообще последующие явления не могут быть однозначно хуже или, наоборот, лучше предшествующих. Зависимости подобного рода устанавливаются отдельно в каждом конкретном случае. Осевое время потому и остается осевым, что оно убедительно оттеняет «то действительно новое и по-новому великое, что не относится к осевому времени»107. Перспектива второго осевого времени В панорамной картине всемирной истории, предложенной немецким мыслителем, несомненный интерес представляет также ожидание второго, нового осевого времени — как будущего, которое естественным образом дополнит и приподнимет «осевое» прошлое в нашем настоящем, как трансцендентальной цели истории, без которой не развиваются, напротив, загнивают, теряют силу, выдыхаются и ее истоки. В наши дни надежда на новую осевую эпоху обретает, кажется, все черты реальной исторической перспективы. Во всяком случае, условия и предпосылки ее конституирования становятся все более различимыми. Разумеется, не все повторяется, многие аналогии с первым осевым временем теряют свою естественность и убедительность. Возьмем, например, параллелизм. Исторической его предпосылкой в первое осевое время была независимость, полная автономность, или изолированность, в развитии трех культурных регионов земного шара. Современный мир совсем другой — взаимозависимый, единый, в прямом смысле глобальный, насквозь пронизанный средствами массовой коммуникации. Конечно, и современный мир состоит из очень разных, по-своему уникальных культур и цивилизаций. Но формой их предполагаемого «осевого» единства будет, скорее всего, не «параллельная независимость», а то, что можно было бы назвать взаимоиндуцированием радикальных социально-демократических преобразований в различных точках (локальных топосах) нашей планеты. Независимость, разумеется, сохранится и в такой ситуации, но она будет ограничена специфическими (местными) условиями в процессе реализации неких общих, глобально-сквозных преобразований. Не столь глубоко изменены нашим временем другие предпосылки будущего осевого времени. В данном плане менее всего «осовременилось» ощущение надвигающейся катастрофы — процесса субстанциального, опрокидывающего все прежние основы, формы и ценности жизни. Мы, видимо, находимся сейчас в «кризисном предбаннике» этой катастрофы. И хотя ее зловещие предзнаменования появились перед человечеством сравнительно недавно, для наиболее проницательных умов здесь многое, если не все, уже давно было ясно. Правда, в терминах более мягких: кризиса цивилизации вообще (Руссо), «заката Европы» (Шпенглер), «запада культуры» (Пастернак) и т. д. В центре осевой эпохи, равно как и ее предпосылок, стоит человек. В этом отношении наше время уже отягощено немалым взрывчатым материалом. Основы духовной сущности человека, заложенные еще первым осевым временем, похоже, поизносились. Человек опять на перепутье, он подавлен техникой, духовной и душевной стагнацией, с ней связанной, «размазан» массами, которые стали теперь решающим фактором всех значительных исторических событий. Затронута и приведена в движение сама «субстанция человеческой природы», тогда как вся предшествующая история ее практически не затрагивала или затрагивала незначительно. К однозначно «осевым» следует отнести и такую предпосылку, как сомнение, сомнение в вере. «Оно, — подчеркивает Ясперс, — превратилось в брожение, охватившее все население земного шара»108. В нигилизме как господствующем настроении и типе мышления таится опасность предать забвению историю человечества «от Гомера до Гете», пренебречь наследием прошлого, тем «осевым» ферментом, который в нем заключен. Неверие, нигилизм — худшая разновидность веры. Веры в необходимость жить без утешения и надежды, сурово и беспощадно, без трансценденции, в рамках всецело посюстороннего (вывернутого наружу) рационализма и гуманизма. Веры в упрощения и простые решения, в то, что во всех бедах виноваты внешние обстоятельства, кто-то (американцы, например) или что-то (терроризм, либерализм). Рассмотренные предпосылки и условия можно было бы назвать и элементами нового осевого времени, если бы не одно «но» — отсутствие полноты, т. е. разрыв между деструктивной и конструктивной составляющими исторически-осевого состояния. Мы уже разрушаем, но еще не созидаем — по-осевому вечное и исторически непреходящее. Это стадия подготовки или подхода к тому, чтобы стать, в лице своих лучших представителей, действительно похожими на Конфуция, Будду и Сократа. Великая, дерзновенная цель — «превратиться в настоящих людей», уже обозначилась на историческом горизонте. Теперь в ней не просто надежда, но уже и реальная забота об успешном продвижении по пути строительства достойного человека мира, превращения человека в Человека. «Стать подлинным человеком — это смысл истории»,109 — таково самое глубокое убеждение Ясперса, которое нельзя не понять и не разделить. Данное (исходно и в основе своей Ясперсово) видение общественного развития наиболее полно отвечает дисциплинарно-исследовательскому статусу социальной философии вообще и философии истории в частности. Прошлое, не говоря уже о настоящем, должно постигаться в перспективе, свете будущего. «Без осознания будущего, — справедливо замечает Ясперс, — вообще не может быть философского осознания истории»110. История как целое, целостность общественного развития непременно включает будущее и человеческие цели в нем.