Образ круга, циклического коловращения, несомненно, стоит первым в ряду настойчивых усилий человека по когнитивному овладению временем и историей. Истоками своими он восходит к архаической мифологической картине мира.
Имеются в виду главным образом мифы, повествующие о периодических катастрофах и обновлениях мира, об умирающих и воскресающих богах и тому подобных превращениях. Причем, что интересно, эти повествования не знают жестких локальных или региональных границ. Они встречаются у разных народов и в разных культурах. Нескончаемая дихотомическая череда уходов и возвращений, смертей и рождений легко просматривается, к примеру, в мифах о египетском Осирисе, шумерской Инанне, греческом Адонисе. Из мифологии цикл, цикличность легко перекочевали в философию. И в таком первобытно-мифологическом виде они еще долго питали воображение и научный дискурс философов. Как свидетельствуют источники, Гераклит говорил о мире, закономерно воспламеняющемся и закономерно угасающем. У него же мы находим и одно из первых описаний циклического взаимопревращения основных элементов или стихий мира. Трансформацию в направлении земля-вода-воздух-огонь он называл «путем вверх», трансформацию в обратном направлении — «путем вниз». Еще более определенно на сей счет высказывался Эмпедокл. В его понимании все вещи состоят из четырех стихий или корней: огня, воздуха, воды и земли. Движение этих стихий определяется действием двух противоположных сил — Любви и Ненависти (Дружбы — Вражды). Доминирует попеременно одна из них — Любовь или Ненависть. Проис ходящее чем-то напоминает движение маятника: любовь — ненависть, любовь — ненависть и т. д. ad infinitum. Качнется в одну сторону Маятник Мира — и начинаются восстановительные, соединительные или смесительные процессы в универсуме, схождение в «один мирострой», в Одно, в бескачественный Шар; качнется в другую — и разделяется, распадается, разлетается в разные стороны до того прочное Одно. Под благостными лучами Любви расцветают все жизненные силы человека, люди «испытывают любовные помыслы и совершают дела дружбы». И наоборот, под влиянием Ненависти среди людей начинаются усобицы, распри, на них обрушиваются разом все напасти. Мифология, а на первых порах, как видим, и философия отличались слитностью, органической сращенностью природного и социального, космического и исторического. Равнозначности и синхронии при этом не наблюдалось: доминировала природная, космическая сторона (историческая цикличность повторяла космическую); человек был микрокосмом («малым миром») — отражением и аналогом макрокосма («большого мира»). Космоцентризм, заметим, — специфицирующая черта всей античной культуры. Древние греки и римляне стоически мирились со своей зависимостью от «большого колеса» Космоса (Природы и Судьбы), обрекавшего все их дела и начинания на естественное, неизбежное и бесконечное историческое повторение. Одна из первых попыток разведения названных сторон или миров, наделения известной самостоятельностью социума, его отдельных сфер и сегментов принадлежит Платону (как ученику Сократа) и Аристотелю. Духу цикличности при этом они остались верны. В их богатом творческом наследии немало места занимает проблема круговращения форм правления или государственного устройства. Платоновско-аристотелевскую концепцию основных форм государственного устройства до полной циклической определенности довел древнегреческий историк Полибий. В своей «Всеобщей истории» (Книга VI. 3-10) он очень рельефно представляет шесть форм правления, или государства, круговращательно сменяющих друг друга в ходе истории. Вначале возникает единовластие, единовластное правление, или монархия. Это происходит следующим образом. После очередного катаклизма (потопа, чумы и т. п.) уцелевшие люди, будучи по отдельности слабыми, собираются и покоряются наиболее отважным и сильным из своей среды — вождям и владыкам. Их власть — это власть силы. Со временем между людьми устанавливаются прочные товарищеские связи, разум сменяет силу, и монархия преобразуется в царство. Монархоцарское правление далее «переходит в соответствующую ему по природе извращенную форму, то есть в тиранию». На развалинах тирании вырастает аристократия. Аристократия вырождается, опять же по «закону при роды», в олигархию. Восстание против олигархии ведет к установлению демократии. Демократия же из-за необузданности народа и пренебрежения законами деградирует с течением времени в охлократию. Все названные переходы, хотя их вообще-то совершают люди, происходят с непреложностью естественного закона. Каждой форме правления природой суждено нести в себе собственную погибель, свою ржавчину, своего червя, словом, то или иное извращение. На охлократии круг замыкается, но для того чтобы опять вернуть все на круги своя. «Таков, — пишет Полибий, — круговорот государственного общежития, таков порядок природы, согласно которому формы правления меняются, переходят одна в другую и снова возвращаются». Культурно-историческая цикличность: современное состояние Интерес к циклической концепции истории не прерывался на протяжении всей истории философии (Дж. Вико, Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер). Не стал он менее заметным и в современной социально-философской литературе. Остановимся в данной связи на циклической концепции Арнольда Тойнби — звезде первой величины в философии истории XX века. Основная, стержневая идея его 12-томного «Исследования истории» («А Study of History») — идея цивилизации. Точнее, цивилизаций, поскольку единая история человечества распадается у него на множество отдельных, относительно замкнутых цивилизаций. Нет, единство человеческого общества, рода Homo Тойнби не ставит под сомнение. Но все же оно видится ему глубоко плюралистичным, в неизбежных трещинах и разломах. Представление о прямолинейности исторического развития — это, на взгляд Тойнби, «простейший образ волшебного бобового стебелька из сказки, который пробил землю и растет вверх, не давая отростков и не ломаясь под тяжестью собственного веса, пока не ударится головой о небосвод»89. В отличие от волшебного бобового ростка реальные земные цивилизации вычерчивают другие траектории развития. Они, во- первых, далеко не прямые, а во-вторых, легко ломаются на отдельные отрезки-стадии. В целом развитие цивилизаций, по Тойнби, является стадиальным. Число стадий при этом циклически ограничено, и оно вытягивается в следующую цепочку: возникновение — рост — надлом — распад. В конечном счете на месте распавшихся цивилизаций возникают новые, и цикл развития возобновляется. Не всегда, правда, гибнущие цивилизации оказываются материнским лоном для возникновения нового, родс твенного им поколения цивилизаций. Но в любом случае, хотя бы географически, место ушедших цивилизаций рано или поздно занимают и осваивают другие цивилизации. Стадиальное развитие цивилизаций носит к тому же дискретный характер. Это означает, что переход от одной стадии к другой не происходит автоматически и что не все цивилизации в обязательном порядке проходят все названные стадии. Сойти с циклической дистанции, не выдержать ее напряжения может в принципе любая цивилизация и в любое время.
Не исключается и возможность попятного движения. «Цивилизации, — пишет Тойнби, — чьими историями на сегодня мы располагаем, суть объективные реальности, все из которых прошли стадию становления; большинство достигло также расцвета — через разное время и в разной степени; некоторые испытали надлом; а немногие претерпели и процесс дезинтеграции, завершившийся окончательной гибелью»90. Отсюда понятно, почему в тойнбианской классификации цивилизаций наряду с полностью развившимися фигурируют также неразвившиеся и даже застывшие (спартанская, эскимосская и др.) цивилизации. В ряду современных подходов к проблеме цикличности истории обращает на себя внимание также социально-историческое обобщение известной гипотезы больших (48-55 лет) циклов Н. Д. Кондратьева. Подчеркнем, речь идет именно об обобщении, ибо у самого Кондратьева «большие циклы» ограничены рамками экономики, экономической конъюнктуры капиталистического общества. К тому же у него «капиталистическое хозяйство переживает не только волнообразные колебательные процессы. Оно вместе с тем непрерывно эволюционирует, меняется. В этом эволюционном процессе меняется и самый уровень их равновесия»91. То есть колебательные процессы, по Кондратьеву, как бы надстраиваются над эволюционными, имеющими определенное направление развития и детерминирующими, кроме того, уровень и тип равновесия, отклонением от которого и являются данные колебания. Социально-историческое обобщение «больших циклов» Кондратьева принимает, как правило, концептуальную форму волнового циклического процесса, форму всеобщей колебательности, колебательного развития общества. Полная картина этого обобщения включает и сменяющие друг друга миниволны исторического развития, и альтернативные волны-линии, формирующие разнородную многослойность истории, и пучки разнонаправленных волн, инициируемых какими-то необычными, исторически особо важными событиями, и многое другое. В пользу «колебательной» цикличности истории говорят наблюдаемые в ней поразительные регулярности. Сошлемся в качестве примера на взаимосвязь реформ и контрреформ в нашей истории за последние два столетия. Первая волна такой взаимосвязи — реформы Александра I и контрреформы Николая I, вторая волна — реформы Александра II и контрреформы Александра III, третья волна — реформы Витте-Столыпина и контрреформы советской власти, четвертая волна — реформы Хрущева-Косыгина и контрреформы Брежнева-Суслова, пятая волна — реформы Горбачева-Ельцина и контрреформы... нет, пожалуй, подождем92. На колебательную цикличность исторического развития работают также выявляемые исследователями сходства и аналогии. Вот что пишет в данной связи, конкретно — по поводу реакции и революции И. Солоневич: «...методы насилия остаются одними и теми же: Преображенский приказ и ОГПУ, посессионные крестьяне и концентрационные лагеря, те воры, которых Петр приказывал собирать побольше, чтобы иметь гребцов для галер, и советский закон от 8 августа 1931 года, вербовавший рабов для концентрационных строек, безбожники товарища Ярославского и всепьянейший синод Петра, Ладожский канал Петра (единственный законченный из шести начатых) и Беломорско-балтий- ский канал Сталина, сталинские хлебозаготовители и 126 петровских полков, табель о рангах у Петра и партийная книжка у Сталина, — голод, нищета, произвол сверху и разбой снизу»93. Впрочем, «колебательный» вариант циклической концепции истории еще ждет своей фундаментальной разработки. Многие возвращаются сегодня к трагической исторической связке «Рим — варвары». Кажется, она требует пересмотра. После трагических событий 11 сентября (террористическая атака на Нью-Йорк и Вашингтон) есть основания задуматься над вопросом: а не началось ли наступление новых варваров на новый Рим? Можно ли вырваться из циклического круга истории? За циклической концепцией развития истории (цивилизаций) всегда стоит тень фатализма, какой-то обреченности на непрестанное повторение одного и того же исторического круга бытия. Многие авторы это прекрасно понимают и мучительно ищут, как не быть (не стать) «вечными жертвами бесконечной космической шутки», как внести оптимизм и смысл в «тщетные повторения» истории. Самый распространенный ответ на эту озабоченность таков: да, история циклична — от этого никуда не уйдешь, но она не жесткая, ее циклическая перспектива не фатальна. Можно, конечно, отказаться от цикла, цикличности вовсе. Тогда исчезнет и циклическая обреченность. Но лучше (и интереснее) рассмотреть этот вопрос, оставаясь все же в рамках циклической концепции истории. Кажется, самый эвристичный ответ здесь предложен А. Тойнби. В циклы, полагает он, с очевидностью укладываются лишь события и движения прошлого; настоящее и, особенно, будущее открыты кооперативно-пре- образовательным усилиям людей, резервам и возможностям их коллективного исторического выбора. Сама цивилизация, в понимании Тойнби, представляет собой общую основу, основу-пересечение «индивидуальных полей действия множества различных людей»94. Знание прошлого, считает Тойнби, говорит нам только об одной из многих будущих возможностей. И это позволяет избежать повторения нежелательного для нас развития событий, разумеется, при условии, что мы в этом искренне заинтересованы и готовы приложить все необходимые усилия. «Я действительно верю, — пишет английский философ, — что многие исследователи человеческой истории, и я среди них, выявили истинные регулярности и повторения в конфигурации событий прошлого, но я не верю ни в то, что эти регулярности непременно должны были установиться именно тогда, когда они действительно установились, ни в то, что они обязаны повториться в будущем»95. В этом плане будущее Западной цивилизации — открытый вопрос. В нем просто заключен вызов спасти самих себя. Рациональный контроль над происходящим все же возможен. Важнейшее условие его достижения — согласие и сотрудничество между людьми. А также — тяжелый, напряженный и упорный исторический труд. Как заметил один умный человек, перед прошлым нужно снять шляпу, перед будущим — засучить рукава. «Кончается все, чему дают кончиться...». «Гипотезу предопределения» в истории Тойнби критикует, привлекая также логику движения части и целого, малого (в малом) и большого (в большом). Он приводит очень выразительный образ колеса и оси. Для реализации кругового движения колеса вовсе не требуется, чтобы ось повторяла ритм и траекторию вращения колеса. Движение устройства, включающего ось и колесо, может быть очень разным, даже непредсказуемым. Циклически ритмизированное движение в малом (в частях) может, по Тойнби, вести к прогрессивно направленному движению в большом (в целом). Так, смена времен года заложила основу жизни в растительном царстве, а цикл «рождения, воспроизводства и смерти» сделал возможным развитие высших животных, вплоть до человека (включая человека?). Поэтому циклический метапаттерн истории, как можно понять Тойнби, вовсе не обязательно рассматривать в качестве единственного. Напротив, аналитическая и эмпирическая конкретизация данного паттерна позволяет сблизить цикл с линией, перейти на язык другого, линеарного метапаттерна истории.